С 28 г. до н. э. Август стал «первым» из своих сенатских собратьев по сословию, о которых он прежде всего думал, когда давал своей власти это безобидное и привычно звучащее название. Ведь простым римским гражданам оно мало о чем говорило. Иначе обстояло дело с почетным именем «Август», что означает «величественный, возвышенный, священный». Это единственное в своем роде отличие с его сакральным оттенком, которое император сделал своим именем, он получил по постановлению сената за добровольный отказ от власти в 28/27 г. до н. э. До этого он пробовал носить имя Ромул, которое, правда, несколько поизносилось в прежних партийных баталиях, а, с другой стороны, напоминало о первом римском царе и об объявленной вне закона царской власти. Когда нового Августа почтили тем, что косяки дверей его дворца на Палатине полагалось украшать лавровыми листьями, то этим признали святость жилища принцепса, которая подразумевалась в его имени, и прославили его как человека. Когда в дальнейшем вход в его дворец украшал гражданский венок из дубовых листьев, то это напоминало каждому, кто понимал римский язык символов, что здесь живет «спаситель граждан». Сенат уже имел богатый опыт изощренно льстить почестями могущественному человеку. Не подтверждали ли этим сенаторы начало монархической власти, о чем и без того уже все знали? Тот, кто по этим почестям судил о единодушии сената, возможно, думал, что отныне забыто все случившееся в страшные годы после Мартовских ид. Теперь безжалостный циник прошлых лет прославлялся как олицетворение ценностей римской традиции, о чем свидетельствует золотая статуя, установленная в курии, которую воздвигли ему сенат и народ за его мужественные поступки (virtus), «милосердие», справедливость и благочестие (по отношению к богам и отечеству). «Первый Человек» стал «лучшим», и поэтому получил от сената право управлять государством. Четверть века спустя, после того как он стал главным хранителем государственной религии, «сенат, сословие всадников и весь римский народ» присвоили ему звание «Отец Отечества», т. е. высшее отличие, на котором заканчивается его автобиография. Оно подтверждало, что Август отныне мог считать себя основателем Рима. Этой почестью были вознаграждены его заслуги перед государством.

Благодаря этому «Первый Человек» возвысился над своими согражданами, и вся автобиография подчеркивает эти почести перечислением достижений человека, который впредь именовался «император Цезарь, сын Божественного, Август».

Вне всяких сомнений, августовский принципат по своей сущности был замаскированной военной монархией. Но было бы неправильным видеть в идеологии принципата только ханжеский обман, «спасительную ложь». Конечно же, она была прежде всего красивой иллюзией, необходимой потому, что Август не видел другого пути сделать сносными для древней аристократии требования времени, а без нее было немыслимо Римское государство. Однако августовский принципат (не только по своей внешней форме) не являлся монархией в духе поздней императорской эпохи. Поэтому нам не следует применять к нему формальные государственно-правовые определения. Идеология не была только пропагандой, в конечном итоге она связала и самого Августа, потому что он должен был стараться постоянно поддерживать созданный образ «Первого Человека» и скрывать противоречия между своей фактической властью и безвластием древнего государственного органа.

Август с 27 г. до н. э. не стал абсолютным господином (dominus), который приказывает своим рабам и стоит над республикой и законами. Он упорно отказывался от обращения «господин», носил сенаторскую тогу и обращался с сенаторами, как с равными. Сенаторы не вставали, когда император входил в курию, и он приветствовал их, как это было принято среди сенаторов, поцелуем в щеку. Поскольку он подобным образом вел себя с сенаторами и относился с уважением к должностным лицам, придерживался основных принципов, согласно которым магистратские должности должны предоставляться на ограниченный годом срок и только вместе с равноправным коллегой, он мог считать все это «восстановлением республики», а себя самого ее спасителем и защитником. Предоставление большей «свободы» было бы не только политическим самоубийством, но означало бы новую гражданскую войну. Конечно же, эта свобода существовала по милости императора. Но свобода I и II вв. до н. э. тоже не была свободой в духе современного либерализма, а целиком зависела от волеизъявления сенатской аристократии. Кто знает об ограничении прав на свободу, с которыми свободные римские граждане добровольно смирились, предоставив решать это Сенату и магистратам, кто помнит о почти неограниченной власти «отца семейства», которой подчинялись даже взрослые, свободные члены семьи, тот поймет, что введение в оборот августовским принципатом понятия свободы было не только политической уловкой.

Эта понятная не для каждого современника идеология принципата, с которой мы познакомились в автобиографии, не была идентичной идеологии «августовской царской власти». В прямом смысле этого слова Август был принцепсом только для римского народа, только внутри республики. Эта идеология, которую правитель пытался включить в традиционную политическую структуру, используя республиканские формы, была проявлением внимания к древней аристократии с ее широко разветвленными семейными и политическими связями. Большинство римских граждан в Риме и Италии не понимали этих тонких нюансов. Для них принцепс был просто правителем.

Этот «Первый из Граждан» был одновременно почти неограниченным повелителем мировой Империи. Для неримлян в зависимых провинциях, привыкших воспринимать римского наместника как всемогущего посланца города на Тибре, воздававших ему сверхчеловеческие почести, Цезарь Август был далеким повелителем мира, чья власть не знала границ и которого на эллинистическом Востоке по многовековому обычаю почитали как бога. Рим, властитель мира, на Востоке тоже был возведен в ранг божества и получил название «богиня Рома»; еще в 195 г. до н. э. в Малой Азии в честь Рима был воздвигнут первый храм. В отдельных городах были построены не храмы, а алтари Ромы и Августа. Отдельным провинциям и городским общинам Август разрешил воздвигать «свои» храмы только совместно с богиней Ромой; в 29 г. до н. э. такой храм появился в Пергамоне и Никомедии. Благодарность спасителю всего рода человеческого, который после ужасных жертв и страданий гражданской войны подарил мир и благоденствие, была такой огромной, что в культе императора воплотились спонтанные чувства истинной религиозности, стали священными формы, служившие раньше для преклонения любой власти. Август был «подателем благой вести о мире».

Как никогда прежде, римские гражданские общины Италии религиозно почитали императора мира и сына бога Цезаря. Август воспринимал это с удовольствием. В самом же Риме было необходимо считаться с республиканскими традициями, носителями которых были древние сенаторские семьи, и вопреки требованиям масс не становиться при жизни богом с храмом и жрецами. Но быть полубогом было принято и здесь, как мы уже это неоднократно отмечали. Божественным стал его гений[17], символ его жизненной силы, и перед алтарем, носящим его имя, перед божественной силой четыре большие жреческие коллегии ежегодно совершали жертвоприношения. Естественно, он с удовольствием выслушивал всевозможные чудесные предзнаменования и пророчества о его рождении, годах юности и борьбы. В них выражались божественные знаки его сверхъестественного происхождения и предназначения. Наверное, он рад был слышать от поэтов о своей божественной миссии или даже божественности. Он был благословленным богами повелителем мира, основателем «золотого века», «спасителем» и освободителем. Его принципат тоже имел харизматический ореол.

Реорганизация Империи и государства потерпела бы неудачу, если бы не удалось создать лояльную, верную императору политическую элиту. Все восхваления «спасителя» скрывали напряженность между всемогущим правителем и многими представителями высшей республиканской аристократии, которые из-за своего происхождения и заслуг рода перед Римом считали, что могут предъявить равные или даже более высокие требования. Разумеется, число этих сенаторских семей сильно сократилось вследствие гражданской войны и недостаточной жизнеспособности. Но нельзя было не учитывать их авторитет в глазах общественности, их поддержку в провинциях и большое влияние на «новых людей» в сенате. Эта аристократия была, как и прежде, политической величиной, с которой следовало считаться. Было бы утопией уничтожить существующие политические структуры, вывести из игры прежнюю политическую элиту и заменить ее другой, которая была бы отобрана не по богатству, земельной собственности, происхождению и образованию.