За окном, которого по соображениям секретности в кабинете Алана Петровича не было, светила полная и пока еще «общечеловеческая» луна, но воздух был уже не наш — слишком чист и свеж. Снегирь на секунду представил миллионы соотечественников, желающих испить сей восторженной свежести, и жестко констатировал: «Среди важнейших задач стратегического партнерства России с Европейским союзом со всей силой обозначилось поэтапное регулирование миграционных потоков. В прошлом году в рамках „Нючёпингского процесса“ был поставлен надежный общеевропейский заслон нелегальной миграции».

На этой фразе Алан Петрович слегка запнулся, чтобы вспомнить белые нючёпингские ночи. «Какой все же у этой бельгийки был „бэкграунд“! Высший класс! Афродита Каллипига по сравнению с ней просто плоскозадая селедка! Историческое значение Устава ООН меркнет на фоне ее восхитительных бедер!» — резюмировал Алан Петрович.

Следует отметить, что за недолгое «гарцевание» на фоне таблички «Российская Федерация» Алан Петрович обмяк, отрастил живот, превратился в просвещенного циника, поверил в многополярность мира и заработал репутацию убежденного гуманитария. Ведь во времена СССР, жвачки, пепси-колы, молодости, комиссионок и неуемной творческой энергии «совгражданок» мир виделся ему совсем иначе…

Снегирь был резок и даже жесток как со стратегическими противниками, так и с друзьями поневоле, особенно «дипломатками». В отличие от других членов делегации в решающие моменты дипломатических баталий он всегда сохранял хладнокровие, и только его соски слегка затвердевали… Во время грозных, пламенных и непременно судьбоносных выступлений Петровича с трибуны ООН минимум пятьдесят процентов присутствующих дам его любило и голосовало сердцем «за», столько же или чуть меньше — ненавидело от всей души, но голосовало «за», правда, с некоторыми оговорками. Воздержавшихся просто не было… Бразильский посол — старый педик, завидев Снегиря, икал и плакал, плакал и икал…

Однако постепенно, шаг за шагом в духе так называемого времени перемен Алан Петрович стал отдавать служебный долг идеологии «прав человека», позволявшей, по его дипломатическому разумению, дуракам и подонкам чувствовать себя людьми в великом, но разнообразном сообществе людей и наций. В конце-то концов, должностной Рубикон второго секретаря давно остался позади, и, следовательно, беспокоиться Снегиреву было уже в принципе не о чем. К слову, с должности второго секретаря хоронят за государственный счет.

Петрович продолжил труды, выдавив из себя: «На фоне обострения борьбы за обеспечение международной безопасности мирными средствами мы последовательно выступали за упрочение единства мирового сообщества на основе международного права, центральной роли ООН в урегулировании кризисов и универсального соблюдения прав человека». Затем, вздохнув, заключил: «Если так и дальше пойдут дела с правами этого самого человека, то мы „пойдем с сумою по дворам“, а лучшим кандидатом на пост генсека ООН станет полоумная японка-инвалид из среды сексуальных меньшинств».

Опрокинув коньяк в ретроспективу отчета, Снегирь почувствовал, что «кульминация вот-вот достигнет апогея», и ощутил привычную тяжесть в груди. Он решил, что пора завязывать с творчеством, надо потихоньку выползать из исторического дискурса, возвращаться, как говорят французы, к нашим баранам. Алан Петрович спрятал документы в ящик стола, туда же пристроил кадавр «Курвуазье», надел пиджак, поверх него набросил пальто и в нарушение всех инструкций прихватил с собой проект годового отчета, дабы проконсультироваться с Ангелиной Сергеевной на предмет возможных стилистических и политических ошибок…

Луна на воле и вправду была хороша, а инвалютный воздух — чист как совесть патриота.

— Оттрудились, Алан Петрович? — с нежностью в голосе спросил дворник, как будто поджидавший друга у выхода из посольского «бункера» в столь поздний час.

— Да, Ильич… А ты почему не спишь?

— Да, вот, Алан Петрович, не спится что-то… То то, то сё, то опять то… А все не то! Какая-то тоска, грусть… Понимаешь?

— Понимаю, Ильич, но сегодня уже не могу.

Подъехав к дому, дипломат лихо припарковал авто, но замешкался, вылезая на свет божий из служебного «мерина», слегка «повоевал» с одеждой. Потом он шуганул кота, сидевшего у подъезда, а сам прошмыгнул в дверь, заглянул в бар и немного повозился в темноте с мерзавчиком «Вани пешехода». По обыкновению Снегирь воровато «крякнул» перед сном и потихоньку, чтобы не беспокоить свою жену, просочился в спальню на супружеское ложе. Хотя Алан Петрович и был в необходимой кондиции, т. е. «от полулитра до семисот», однако сегодня, «отдипломатив» до двенадцати, он в принципе не горел желанием романтично общаться с присутствующей дома дамой. Она, напротив, отбросив Пруста, ждала этого момента и явно была чем-то расстроена.

Ангелина Сергеевна приходилась Алану Петровичу третьей законной музой и «лежала» у истоков элементов романтизма в его позднем творчестве. В посольской школе она преподавала музыку, биологию, литературу и этику семейной жизни, а также являлась автором песни «Школа, школа — белый потолок» (на мотив «Чунга-Чанги»), считала Достоевского писателем-психиатром и как-то заявила, что Андрей Рублев — это Пушкин Древней Руси. Алан Петрович был вторым дипломатом Ангелины Сергеевны.

— Опять наклюкался! — язвительно заметила супруга из темноты своего ложа и перевернулась на другой бок.

— Дорогая, я работал с документами.

— Писал о бельгийской заднице?

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, мой майский розан! Новая прическа… Дорогая, эти бигуди тебе очень к лицу!

— Не замечала раньше, чтобы ты любил цветы и бигуди… И что же?

— Очень рад тебя видеть! Как дела в школе, мой идеал?

— Ты мне зубы-то не заговаривай! В школе глухо как в танке, от нее мне никакой пользы, кроме вреда! Просто кошмар! Это не ученики, а бандерлоги самые настоящие! Я им твержу о трагедии интеллигентного, но умного человека, почти дипломата, а Николаев в сочинении написал, что Родион Раскольников не хотел иметь, что имел, и поэтому убил старушку-наложницу!

— Умный мальчик, как тонко разобрался в ситуации! На отца очень похож. Быть ему, ангел мой, генеральным в Нью-Йорке…

— Хоть в Одессе, но что произойдет с российской дипломатией, когда в МИД придут эти недоросли? Скоро в дипломаты будут брать единорогов — хлопцев с хреном во лбу!

— Ангелина, дорогая, не переживай. Стоит ли беспокоиться! Я ведь тоже сначала пишу — потом думаю, а Центр другого ничего и не требует. Ты ведь знаешь, что мы сделали все, чтобы Родина разоружилась… К тому же, дорогая, в последнее время часто забываю, что написал. Маразм, мой ангел, — вот наша награда за многолетний дипломатический труд! — с грустным пафосом произнес Снегирь и обнял боевую подругу сзади.

— Не прибедняйся, Аланчик! Ты ведь у меня практически Державин, а по бабам бегаешь не хуже солнца русской поэзии, мерзавец. Нам ли, милый, быть в печали?

— Ангелочек, ты не посмотришь мой отчет?

— О нючёпингском поприще? Рассказываешь всем, как приходил из сауны в перьях?

— Не язви, прошу тебя, Ангелина! Ну сколько можно вспоминать об этом невинном контакте по заданию Центра? В конце концов, не мог же я поставить под вопрос дееспособность российской дипломатии!

— Уже час ночи, милый! Охота мне твои каракули разбирать?

— Лапочка, сдать все надо к полудню, а у меня, как говорится, еще конь не валялся!

— Ладно, неси. Только не дыши на меня, а то такой аромат извергаешь, хоть закусывай!

— Эм-м-м! — неистово промычал Алан Петрович. Он неожиданно для самого себя вспомнил, что, застегивая пальто, положил отчет на капот «мерина»… Утеря секретных документов — поганое недоразумение, стратегическому партнеру не пожелаешь! При этой мысли Снегирь вскочил с постели, натянул брюки, буквально «на скаку» надел блейзер и, сверкая волосатой грудью, выбежал во двор. Шерсть на груди и спине взволнованного Алана Петровича была столь густой, что без рубашки в нем вряд ли можно было признать интеллигента. Примечательно, что этот фактор здорово помогал в его насыщенных отношениях с женщинами. Ангелина Сергеевна, сообразив, что муж о маразме в целом не шутил, паниковать не стала, а только вновь открыла для себя Пруста и закурила для порядку сигарету.