Думаю о Пушкине, а люблю женщин…

Осмотрел в музее изящных искусств Нёшателя экспозицию современных швейцарских художников. Все восхитительно, достойно запасников лучших музеев мира! Удивляет плоскость и фундаментальная приземленность сих творений. Вот уж, как ни крути, а массовое швейцарское искусство, замешенное на «гуманитаризме», принадлежит буржуазному плебсу.

Мне по душе искусство, отмеченное жизнью и смертью, пропитанное потом и кровью, пропахшее дымом гениальности и расцвеченное национальным колоритом: скелеты в кружевах, распятые Будды, кокетки в платьях из пожелтевших страниц «Пионерской правды». Здесь в музее ни одного живого персонажа — ни японца Христа, ни Ленина-хохла, ни вотяка Николая Чудотворца.

В конечном счете, во всех художественных спорах главным арбитром остается сам Господь, поскольку искусство есть метафора мира и его создателя, открытая всем, но понятная немногим:

Воскреснув, Христос, не объясняя причин, заявил Марии-сан на латыни: «Noli me tangere!» — не прикасайся, мол, ко мне, женщина…

Центр подумал и подчеркнул важность демистификации искусства, отметил, что эротизм в творчестве сродни религиозному экстазу, так как позволяет преодолеть страх смерти и политико-дипломатической в частности. Смелая мысль, из которой я заключаю, что дипломатия как минимум есть эротическое искусство возможного.

…Время — не деньги, а рифма пространства. Безрифмие сродни безвременью… Вот с такими запросами «спотыкались», гуляя по Невскому, я и настоящий питерец, «бессемейный сирота», презиравший часы, но даже в бреду белых ночей безошибочно определявший время.

— Так, мин херц, уже одиннадцать. Пора подумать о ночной молитве! — заявил друг, обласкав взглядом изящный «двойной курган» незнакомки.

— Как ты узнал? — поинтересовался я.

— Блядь гуще пошла, мин херц!

Все надоело, еду к маме! Только она знает толк в дипломатии, солениях и сибирских пельменях. Встретит, накормит, обнимет и скажет: «Сыночка моя, красавица… Дипломатик у мамы!»

С младых лет она командовала детским садом: семьдесят стерв педагогического коллектива; пятьсот воспитанников-короедов; повар-вор; худрук — певец соцреализма: снежинки, зайчики, дедушка Ленин, крейсер «Аврора»; сторож — пьяница; шефы-бездельники — «Бригада разведывательного бурения № 2»; замполит — Макаренко; муж — авиатор — «нынче здесь, а завтра там»; за забором сада — тайга с медведями, на заборе — сын — «щас буду сложные истерики закатывать». Такое заявление тянет на угрозу применения силы в международных отношениях!

С размахом отметил третью годовщину развода, а от Р.Ч. ушла жена. Сказала, что не хочет жить с декабристом… Умотала, наверное, к октябристу или другому контрреволюционному типу. Не то с горя, не то на радостях напились милости японских богов в двадцать девять оборотов:

Люблю Р.Ч., но салат он режет слишком мелко…

Посетил Вену — изящный форпост Запада, элегантно и окончательно остановивший турецкие орды и восточные нравы на пороге старушки Европы. В облике австрийской столицы художественно воплощена идея эфемерной империи, расправившей крылышки лишь на пару-тройку веков, пока ее не добили мирные будни, вальсы и успехи психоанализа.

…Боролся с мировым злом поцелуями — защищал китайцев от американцев. Без этой добровольной помощи они вряд ли бы справились… Американцы бесновались, брызгали слюной в мою сторону как типичные представители жлобской субкультуры. Все понапрасну, руки у них коротки! Мы с китайцами шапками их закидаем; да и что с меня взять-то, кроме анализа мочи… Не пойму только, зачем эта преданность гротеску? Ведь китайская демократия стоит американской… Наверное, тоскую по Л.Ж.

Никто уж не спросит в постели: «Что зайчик делает?»

…Как-то по велению Мельпомены французский актер очутился в Косово, в американской зоне оккупации. Он решился выступить перед жителями городка с многообещающим названием Гнилане. Читал Сартра в заплеванном полумраке зала. Публика, состоявшая в основном из албанской деревенщины и чернокожих янки с соседней военной базы, впервые слышала французскую речь, гудела, курила и жевала попкорн. За исключением дюжины местных эстетов, сгрудившихся в зале поближе к выходу и от греха подальше, сентенций Сартра никто не понимал. Для «избранных» этот моноспектакль приобрел особое значение. Сам я будто очистился от внетеатральной грязи и хотя бы на час прекратил играть роль шута-миротворца. К концу представления француз, пытаясь перекричать толпу, хрипел о том, что все происходящее в зрительном зале и есть подлость и мерзость лицедейства.

В час второго завтрака познакомился в центральной пивной Волжска со сложной личностью. На две трети — алкоголик, на треть — неоплатоник. С ним была подруга по вечности — «синеглазка», которая после каждой стопки глубокомысленно тянула: «Да-а-а», как бы давая «добро» вселенной на дальнейшее жалкое существование. Пили горькую свободу и синеву небес, закусывали рабством. Вслед за Ницше провинциальный мыслитель бубнил о христианстве как «народном платонизме». Я возразил, что народный платонизм — это, как пить дать, родимый отечественный анархизм. Тогда частичный неоплатоник предложил впредь называть Россию «платонической федерацией». Я согласился, но не решился угостить метафизика, который уговорил вторую поллитровку.

Неожиданно доморощенный философ запричитал о «русской народной демократии». И я осознал, что без мордобоя, судя по лицу его подруги, не обойдется. Сославшись на занятость, раскланялся и даже не осадил неоплатоника мыслью о том, что «демократия — в аду, а на небе — царство», если не сказать, тоталитарный режим… Синеглазка прогундела мне вслед: «Пижон, мы и без тебя Россию поднимем». Везет же неоплатоникам на женщин!

…Вернулся в Европу и встретился с М. в Париже. Ах, Париж, Париж! Слева-Пантеон, справа — «Макдоналдс»… Муза предупредила: «Дорогой, без гондонов не приезжай». Вот это настоящая женщина, соль земли! Еще добавила: «Теперь такая экология, что даже при минете надо предохраняться, неминиатюрный ты мой».

Раньше было проще! В условиях «резинового голода» самые осторожные мужчины нашего рабочего поселка пользовались капроновыми чулками. Удобно, практично, экономно. Не жизнь — любовь!

Что такое «российская политэкономия»? Отбросим как несущественные выводы идеологов бестоварного хозяйства, экономной экономики, инвестиций в водку, «либерального кейнсианства» и «консервативного неолиберализма», двух моделей хозрасчета и «фазендного» земледелия вкупе с всенародным состраданием к «рабыне Изауре». Формулу нашего успеха блестяще изложил «трудящийся-мигрант» в письме к деревенской родне: «Пришлите мне кошелек, а то купить его не на что, а деньги сложить некуда».

Я тоже, каюсь, участвовал в рыночных отношениях. Однажды мы с дедом-фронтовиком продавали порося. Породистый был! За три месяца вольготной жизни забурел, покрылся щетиной, но не вырос ни на сантиметр. Дед решил загнать недоросля на колхозном рынке, выдав за «сосунка молочной свежести». Провели предпродажную подготовку: отмыли, побрили, навели марафет. Наш красавчик произвел сенсацию… Домой бежали как герои-олимпийцы. Дед семенил по улице в спортивном костюме, шляпе и орденах. Он все рассчитал: даже если догонят, бить ветерана с ребенком не станут. Когда опасность миновала, дед отдышался, отметил успех предприятия кружкой пива, а мне прикупил книжку «Мезолит СССР».