Для современной культурной жизни Женевы характерны скепсис, обыденность, подражание, посредственность, «поэзия руин», броско раскрашенных граффити. Нищета женевского искусства пластически выражается как в пошлости и плоскости «социального оптимизма» фресок Мориса Барро и Карла Хюгина, размещенных в залах Дворца наций, так и в городской скульптуре. По сравнению с ней московская «баба с веслом» — шедевр коллективного изобразительного искусства. Видимо, сама гельветическая почва неблагоприятна для творчества духа, как, наверное, любое другое место на земле, напоминающее «дешевый электрический рай». Произведения социалистического реализма на женевских улицах служат дополнительным доказательством того, что успешное осуществление модели «развитого социализма» возможно не только в Москве и Ленинграде, но и на берегах Женевского озера. Женева — прекрасное место для того, чтобы разочароваться в Западе и возненавидеть Россию с ее столицами. Вместе с тем эпитафию этим мирам писать рано. В конечном счете, вопрос социального прогресса — дело вкуса. Особенно это справедливо по отношению к прогрессу в духовной сфере. Надо полагать, что в истории Москвы, Петербурга и Женевы были периоды как негативного прогресса, так и позитивного регресса. В этой связи можно утверждать: прогресс и регресс лишь иллюзии человеческого восприятия культурно-исторической действительности, историографические и политические мифы. Каждый город как социальная общность создает собственное историческое время, расставляет вехи, определяет ориентиры и идет по предназначенной только ему стезе. Пути Женевы, Москвы и Санкт-Петербурга временами сходятся, позволяя трем антимирам убедиться в своем родстве.
СУПЕРШВЕДЫ
— Какой некрасивый мужчина, правда, Ингрид? Дай ему денег, пусть уйдет.
— Хельга, он не уйдет! Мужчина здесь работает барменом.
— Ты знаешь, у меня так болела голова вчера. Ингрид, ты слушаешь? Нельзя так много пить, нельзя совсем! Танечка, а эта Катрин, а? Просто блядь, извини, Сережа. Пришла к друзьям уже подготовленной, с таблетками! Разве так можно? Ой, Танечка, ты самая лучшая! Сережа, правда, Танечка такая хорошая? Она всем помогает… Вот, прикинь, Ингрид помогла устроить в Совет Европы. А какая красавица, Сережа! Вылитая Мона Лиза, когда с похмелья, правда? Какая здесь ужасная музыка…
— Сережа, ты плохо пьешь!
— А Толя, наш вчерашний друг, он прелесть! Ты знаешь, Танечка, мы, типа, потеряли машину, а он нашел и нас отвез в восемь часов утра и бросил, противный, сразу же убежал домой, пешком убежал… А жена у Толи просто блядь, Оля, извини, Сережа. Какой отвратительный мужчина!
— Хельга, я вчера потерял браслет… Было четыре — стало три…
— Ты что, дурак, Геннадий? Кто носит такие вещи на дискотеку? Совсем обалдел. Слушай, какая здесь кошмарная музыка.
— Андрюша, я хотел сделать тебе приятно…
— Да, Гена, голубь мой, голубой! Куда ты исчез, когда я танцевал там, обнаженный совсем? Противный… Сережа, когда вы ушли, мне так было плохо! Танечка, я лежал на подиуме в шубе совершенно один. Таня, правда, у меня красивое тело, а?
— Очень, Андрюша.
— Ах, как мы будем смотреться с Ингрид на свадебной фотографии! Но вчера был полный декаданс, конец века! А как все хорошо начиналось с выставки кошечек и дегустации вин! Еще и Кристина! Эта женщина с взрослым ребенком проездом в Кению. Боже, какая здесь музыка…
— Хельга, я скормил ей все таблетки…
— Сережа, ты плохо пьешь!
— Извините, мне пора ехать.
— Сережа, ты никуда не едешь. Правда, Танечка, мы его не отпустим? Ах, Танечка, какой мужчина — такой спокойный! Можно я застегну его верхнюю пуговку, а?
— Настоящий полковник!
— Так на Алешу Поповича похож! Голубая Русь! Вы любовники?
— Сережа, ты плохо пьешь. Можно тебя потрогать? Ты не думал об эпиляции, гривастый?
— Еще немного, и я останусь.
— Оставайся, Сережа, так лучше будет… Вчера ты себя вел как какой-то сексуальный контрреволюционер! Знаешь, у меня есть шуба, не вчерашняя, другая: лиса от Версаче. Черная такая вся, а вот здесь, здесь и здесь красные и синие перья. Хочешь поносить? Какая все же беспонтовая музыка! Господа, давайте голосовать за отмену музыки! Молчат! Это пейзане, а не господа. Куда я выйду здесь в шубе, Ингрид? Одни гетеросексуалы кругом…
— Алеша, ой, извини, Сережа, ты плохо пьешь…
— Танечка, помнишь мои белые джинсы? Вчера, ты не поверишь, я так в них страдал, а потом замочил в шампанском — стало полегче. Нам ведь подарил бутылку хозяин дискотеки! Какой отвратительный мужчина! Сережа, Танечка, пойдем лучше к Сиське. Ингрид, ты ее обожаешь, не отпирайся, противный!
— Она здесь ничего не носит — бесполезно совсем…
— Ингрид, прикинь, когда Сиську видит, потеет — проблемы с секрецией, а у меня аллергия на женское тепло… Сережа, Танечка, а какие там туалеты! Ах! Будем писать на зеркальный пол! Только бы Леопольд не приперся. Он на прошлой неделе притащил в парикмахерскую свою резиновую бабу и приказал ей сделать перманент, извращенец!
— Сережа, ты пьешь как-то торопливо и совсем без души!
— Все, друзья, пора! Извините, чтобы вернуться, мне надо уехать… в одиночестве.
— Танечка, какая ты хорошая, как я люблю твои голубые глаза… Какой мужчина, сладчайший!
— Позвони мне, когда приедешь.
— Мне тоже, Сережа.
— И мне, противный. Вот так и уйдешь, да? Оставишь нас в обществе некрасивых мужчин? Сережа, какой ты жестокий… Какие мы, все бабы, Танечка, дуры…
В этот вечер розовый собор отражался в голубом небе; разноцветные кальсоны эльзасских флагов повисли, как вопросы, в нежном февральском воздухе.
СКОРБНЫЕ ДЕНЬКИ
В Чечне состоялись президентские выборы. Мертвые не голосуют, а живые избрали духовное лицо с уголовным прошлым и туманным будущим. После официальных торжеств прошло всего лишь несколько мирных дней и ночей. Волею случая новоиспеченный президент оказался в спокойной и безопасной Швейцарии, на берегу Женевского озера, под охраной гор, высотой подражавших Кавказу. От них, однако, веяло не диким ароматом войны, а тонким запахом цивилизации. Альпы светились спокойной и величественной красотой. Склоны покрывала «зеленка», подкрашенная в бурые, желтые и кумачовые тона. На днях выпал снег, слегка припорошив вершины, и теперь методично таял подобно жизни обитателей этого парадиза.
Бывшего боевика, внезапно обретшего статус союзника, сопровождал личный банкир-охранник Хаким с небольшим кожаным саквояжем в руке, с которым, как и с президентом, тот никогда не расставался. Но роль охранника Хаким играл посредственно. В пестрой свите были также Эрик — элегантный чеченец европейской наружности, а также дипломатичный сотрудник миссии в Женеве.
Дипломата звали Василием. Он числился в бабниках, скандалистах и выпивохах, из-за чего собственно и был «прикреплен» к чеченцам. К тому же Василий Васильевич бывал в Грозном во времена второй чеченской войны и знавал нынешнего президента. Работая толмачом, переводил его пламенные речи на английский и французский заезжим демократам, стараясь пропускать слова о независимости Ичкерии. Накануне визита Вася на всякий случай решил отрастить бороду. Борода так преобразила дипломата, что его перестали узнавать очень близкие по духу дамы…
Краткий визит состоял из нескольких импровизированных встреч с общественностью, на которые никого специально не приглашали. Президент выступил с трибуны ООН, сорвал аплодисменты, но один из местных авторитетов все же назвал Ахмата-хаджи «официальным лицом, которого нам представили как президента Чечни». Женевские чеченцы, давно прожигающие свои жизни и деньги западных спецслужб, попытались «пристыдить» президента в ответной речи, но «лаяли на караван» как-то неубедительно.
По настоянию банкира высокого гостя разместили в «шестизвездной» гостинице на набережной, в «малых президентских апартаментах», поскольку в больших уже жил избранник какого-то другого народа. После официальной части гости решили подкрепиться и попросили Василия отвезти их в «приличное место».
