«Видный этноархеолог» — великан по прозвищу «рыжий лось», возглавлявший группу, пообещал командиру щедро отблагодарить весь экипаж, если не будет болтать лишнее об экспедиции. Да и сам Никаноров не особенно-то верил гробокопателям, предполагал, что столичных жителей влечет в глухомань все та же легенда о «золотой бабе» и «медном гусе», несметных сокровищах Югры, а также понятное желание напиться всласть и покутить на природе.
Приземлились недалеко от деревни на дно «умершей» к осени заводи. С «гнилого угла», с запада, ветер нагнал тучи, заморосил мерзкий осенний дождик. Метров за пятьдесят до поселка путников встретил долгожданный «мансийский дух» — резкий запах, напоминающий смесь ароматов «Пуазон плюс» и «Воздух минус». Рядом с избами вонь стала невыносимой. Однако человек ко всему привыкает, даже к дерьмовой жизни в собственном дерьме. Экспедицию встречала на краю деревни из пяти домов и семи амбаров на курьих ножках делегация аборигенов и собак. Впереди шел местный голова, бригадир и ветеринар Николай, которого за глаза величали «скотина-фершел». Это прозвище прилепилось к нему по причине крутого нрава, если не сказать, деспотизма в управлении людским и оленьим стадом, что, однако, благоприятно сказывалось на благосостоянии жителей поселка.
Никаноров по таежному обычаю тепло поприветствовал старого знакомого и передал ему подарки для всей родни. Привез он два литра спирта, папиросы, керосин и особо ценимый поселянами «индийский» чай, по запаху и вкусу напоминавший бывшие в употреблении, хорошенько распаренные березовые веники.
Зашли в дом Николая — хибару в центре деревни с прилепленной сбоку пародией на огород. Живой огонь трепетал в очаге-чувале; стены единственной комнаты, оформленной в «неомансийском» стиле, украшали черепа лосей, оленьи рога, лисьи хвосты, календарь с кошечками и фотография Жукова… Она, наверное, напоминала хозяину о национальном «культурном герое» по имени Мир-Сусне-Хум, который, совсем как маршал, любил «прокатиться с ветерком» на белом коне. Были здесь и следы «колонизации» — лавки, фаянсовая посуда, граненые стаканы, застекленное окно и книги на самодельной полке. Медвежья шкура, как икона, висела на закопченной стене в мужской половине дома.
Хранительница очага круглолицая матрона Марьяна полулежала в импозантной позе, тщательно расчесывая гребнем длинные пряди волос, прямо над лавкой и колотила по ней обухом топора. Она давила вшей да блох этим народным и экологически чистым способом. Впрочем, вероятно, многим интимным насекомым удавалось скрыться и избежать заслуженной кары.
Отложив дела, хозяйка-чумработница собрала на стол. Гости, возбужденно базаря о красотах тайги, уселись на почетные места, закусили котлетами из лосятины, зажаренными в чесноке, сосьвинской селедкой, пустили спирт по кругу, выпили клюквенного чаю. Приезжие угощали хозяев датской ветчиной, салями, апельсинами и «ромом с колой».
К концу пиршества скуластая рябая физиономия Федора Анямова появилась в дверях. Федя был местным охотником и, вероятно по совместительству, юродивым, в душе которого, хранился честный образ тайги. Он стремительно передвигался в пространстве, резво семеня кривыми ногами.
— Лёсика пиехала! Лёсика пиехала! — заверещал он радостно и бросился обниматься с Алексеем. Потом с особым чувством, близким к пиетету, заглядывая в глаза пилота, спросил: — Верталетка Нарьян-Мара полетит? Полетит Нарьян-Мара?
— Нет, не полетит «верталетка Нарьян-Мара»! Нет нам никакого резона туда переться, Федя, — вспылил Алексей, отвечая на регулярный вопрос. У Федора в Нарьян-Маре жили какие-то дальние родственники, которых он несколько лет кряду порывался посетить. Однако скорее всего ему просто не сиделось на месте; его таежная душа жаждала экзотики. — Отдохнем немного и вернемся на базу в Урай. Через неделю в Соликамск вылетаем, повезем археологов с добычей! Ты лучше, дорогой, выпей, вот, чайку с ромом, закури, — добавил Алексей примирительно.
Дождь выдохся. После обильного ужина Никаноров намотал на шею метра четыре заранее припасенной бумаги и отправился в сторонку за амбары, посидеть, подумать о жизни… В последнее время он размышлял о том, какая теория мироздания более достоверна — первородного «большого взрыва» или удачной рыбалки гагары, выловившей землю со дна «первичного океана». Не прошло и нескольких минут, как Федор с мансийской прямотой присел в мох рядом и тоже задумался. Он посопел, дождался из вежливости подходящего момента и вкрадчиво спросил: «Верталетка Салехарда полетит?» Никаноров ничего не ответил, только многозначительно вздохнул. Вернулись в дом.
Мужики продолжали кутить. Они представились хозяину «друзьями», напоили его и принялись «окучивать» на предмет тайников и сокровищ. Николай любил метко выражаться и в этих целях использовал общепонятный язык: грубо обтесанные, «сучковатые» слова-жерди, позаимствованные у соседей-зэков. Он так и заявил «ученым»: «Таких друзей — за хрен да в музей!» Несмотря на уговоры и посулы, бригадир отказался-таки идти проводником с чужаками в шаманские места. Сообщил братве, что нельзя, мол, «выдрючиваться» и беспокоить предков, а то они «уши к заду пришьют». На этот довод «рыжий лось» брякнул: «Вот ведь, хмырь болотный!»
Вогулы ненавидят остяков, остяки ненцев и вогулов, а Федя любил всех таежных жителей — белок, медведей, духов, остяков, зэков, археологов, а к вертолетчикам-небожителям вообще относился с нескрываемым почтением. Он в беседу не встревал и не мог уразуметь «научного шовинизма» Николая, любившего посмеяться над Федоркой-дурачком и посетовать о былом величии мансийской нации. Кроме русских бригадир поносил всех соседей — «сукиных детей», которые-де тоже повинны в гневе матушки-земли и мансийском декадансе.
Деревня эта стояла в местах, куда не доходили христианские пророки, а вот советские добрались и устроили колхозный рай… Как-то по путям пророков забрел в эти места конь. Конь как конь — гнедой и с яйцами. Быстро же он, однако, сбрендил на вогульской-то воле! Конь-огонь в момент «полинял» и совсем не походил на символ славы предков манси, кочевавших по Великой степи: слонялся по деревне без дела, пугал мансийскую молодежь, норовил лягнуть надоедливых собак, в исступлении гонял оленей и в конце концов был безжалостно усыплен «скотиной-фершелом».
Вертолетчики улетели с грузом подаренной поселянами рыбы и клюквы, гости покутили порядком и заночевали в доме. На заре испарения их пьяных, но довольных душ расплывались по холодной комнате. Мужики встали, позавтракали и втроем отправились к священным местам Холочи — «горы мертвых» — в «пустыню тайги», но искали они не человека, а его золотых идолов. По ржавой болотной воде-жиже, через сосновые перелески и боры, напоминавшие изнутри готические соборы в тихий и светлый день, пришельцы медленно продвигались на северо-запад. «Заверованное» чернолесье то поглощало старателей от археологии, то отпускало на волю.
Федор спозаранку проверил ловушки, помаялся часа три, покрутился в деревне и отправился вдогонку за гробокопателями. Углубился в тайгу, пробежал километров пять «комариной рысцой», отдышался, прислушался. Где-то недалече толковали о чем-то глухари, скрипели шайтанские деревья… Он хорошо знал эти места, разгуливал по зыбким мхам болот «аки по суху» и без особого труда настиг горе-археологов. Охотник пристроился в арьергард к научным силам и решил за ними последить.
На второй день к вечеру старатели дошли до места, разбили лагерь и приготовили инвентарь — топоры, лопаты, ломы, щеточки, чтобы стряхивать с золота пыль веков. Потом разожгли большой костер, устроили пиршество, палили из карабина по пустым бутылкам и прокутили полночи. Все это время Федя-следопыт был начеку, преследовал путников на безопасном расстоянии. Он ставил шалаш в укромном месте, исподтишка курил «беломор» и глубокомысленно пил чай.
На следующий день мужики проснулись только к обеду и принялись шуровать по окрестной тайге. Ходили по запретным «шаманским» тропам, подкапывали «заверованные» камни, шманали по культовым амбарчикам и находили всякую чепуху: деревянных и тряпичных божков, разбирали невысокие, в пару бревен, срубы над общими захоронениями. Не обнаружив ничего ценного, они чертыхались, наспех зарывали могилы и шли дальше, для храбрости запивая ром водкой. Так трудились в поте лица целый день, но золота не нашли. На вторые сутки по глупости или незнанию раскопали несколько свежих могил, в которых и не могло быть ничего, кроме костей, истлевшей меховой одежды и ржавых ружейных стволов. Люди-то умерли в раю!
