– Так и запишем, – соглашается Лосев. – Все. Вы свободны, товарищи, полетов сегодня больше не будет.

На стоянке нас ожидает сюрприз. Пришли Гучкин с Ольгой. Гучкин притащил две фляжки со спиртом, и они с Сергеем уже обсуждают чтото по поводу закуски. Сергей, как всегда в таких случаях, проявляет кипучую деятельность: о чемто советуется с Волковым, шепчется с Крошкиным. Потом они с Иваном кудато убегают. Волков объявляет:

– Ужинать в столовую не пойдем. Дружеский ужин в честь наших гостей состоится в расположении эскадрильи.

– У вас что, рабочий график сменился? – спрашиваю я Ольгу.

Она кивает:

– Да, уже второй день раненых привозят с утра, да и трех хирургов нам добавили.

Во главе с Волковым мы идем к нашей хате. Во дворе под яблонями стоит большой вкопанный в землю стол. Вокруг него Крошкин уже расставил скамейки. А на столе!

Когда только они все это успели? Вареная картошка, жареная рыба, два гуся, яблоки, огурцы, помидоры, сало… Венцом всего были четыре больших кувшина с вином.

Матрена Ивановна, наша хозяйка, радушно приглашает нас к столу:

– Сидайте, хлопчики, сидайте, сыночки! Чем бог послал…

– Садитесь с нами, мама, – приглашает Волков,

– Та стара я, – отказывается хозяйка, – вон у вас яка гарна дивчина, – показывает она на Ольгу.

Но мы неумолимы, и Матрена Ивановна водворяется во главе стола. Я ловлю за руку суетящегося Крошкина.

– Иван, когда ты все это успел?

– Тю! Да я с обеда это дело организую. Просто Константин с Ольгой так удачно попали.

– А в честь чего такое застолье?

– Щас узнаешь!

Вино разливается по кружкам, Волков было встает, но Сергей кладет ему руку на плечо и усаживает на место.

– Слово – Ивану.

Крошкин откашливается и произносит тост:

– Я предлагаю выпить за нашего комэска! Погоди, капитан, – тормозит он привставшего было Волкова, – ты ведь ничего еще не знаешь. Вчера наш комэск сбил двадцать пятого фашиста, а сегодня комдив подписал и направил в штаб фронта представление на него к званию Героя. За первого героя нашей эскадрильи!

– Ура! Ура!

Все вскакивают и тянутся с кружками к Волкову. Тот смущенно бормочет чтото, он явно растерян. Хотя зря смущается. Кто еще в полку более его достоин звания Героя?

Волков выжидает, пока стихнут наши восторги, и говорит:

– Нука, Сергей, разливай по второй. У меня тоже есть новость.

Сергей быстро наполняет кружки, и мы выжидательно смотрим на Волкова.

– Вчера подписан приказ Верховного, которым, возрождая традиции доблестной русской армии, учреждается Гвардия. Гвардейскими станут части и соединения, наиболее отличившиеся в боях. В соответствии с этим приказом мы с вами имеем честь служить во Второй Гвардейской авиационной дивизии. Ура, гвардейцы!

– Ура! Гвардия! Ура!

– А первая кто? – спрашивает Сергей, когда мы выпиваем.

– Первая – “колышки”!

– Слышишь, Оля? – поворачиваюсь я к подруге. – Иван Тимофеевич – командир Первой Гвардейской дивизии.

На глазах у Ольги слезы.

– Ой, Андрей! Как мне хочется его увидеть сейчас, ты не представляешь.

Когда застолье разгорается, Ольга шепчет мне на ухо:

– Водой пахнет. Вы ведь на самом берегу стоите?

Я киваю.

– Искупаться бы, – мечтательно шепчет Ольга.

– Нет проблем, пошли, – говорю я, и мы с Ольгой исчезаем изза стола.

На наш уход никто не обращает внимания. За столом – дым коромыслом. Веду Ольгу к небольшой заводи, заросшей по берегам ивняком. Я обнаружил ее на днях, когда, бездельничая, слонялся по окрестностям.

– Ой, какая прелесть! – восхищается Ольга. Она быстро раздевается и бросается в воду. Вынырнув, она оборачивается. – А ты что стоишь?

Была не была! Ребята пьют, им не до нас, да и место это никто из них не знает. Нечего стоять на берегу и караулить. Сбрасываю одежду и присоединяюсь к Ольге.

Наплескавшись вволю, Оля ложится на спину. Над водой только ее лицо и розовые соски грудей. Я подплываю и осторожно их целую. Она смеется и обхватывает меня за шею. Плыву с ней к берегу. На мелководье подхватываю ее на руки и несу в кусты на берегу.

Час, а может быть и больше, мы предаемся любви, страстной и ненасытной. Наконец утомленная Оля затихает, лежа на спине и глядя в небо. На нем уже зажглись первые звезды.

– Андрей, как ты думаешь, у этих звезд есть планеты?

– Должны быть.

– А на них есть жизнь? Я имею в виду такую, как у нас?

– И это вполне возможно.

– Представь, что они сейчас смотрят на нас в мощныймощный телескоп, и что они видят?

– Они видят, как идет кровавая война, все горит и рушится, люди убивают друг друга…

– А два молодых придурка наплевали на все это и среди кровавой бойни любят друг друга. Что они подумают?

– Они решат, что война – явление временное, раз любовь, даже на войне, заставляет людей отрешаться от всех забот и тревог, заставляет забыть о смерти и кидает в объятия друг к другу. Значит, подумают они, любовь сильнее жестокой войны, и в итоге она победит.

– Помоему, они будут правы.

Оля улыбается и гладит мою левую руку. Пальцы ее профессионально ощупывают шрам.

–И тебя пометило. Легкое, осколочное, поверхностное… Больно было?

– Терпимо. Давай одеваться, а то мужики сейчас нас хватятся, начнут искать и найдут в таком виде.

– Думаешь, им сейчас до нас?

– Ничего я не думаю. Я знаю только, что они уже добрались до спирта, и кто его знает, какие мысли им могут сейчас прийти в головы. Давай не будем их на грех наводить.

Оля соглашается, и мы, одевшись, возвращаемся к обществу. Там нас еще не хватились. Правда, Сергей, увидев меня, кивнул, “накапал” мне в кружку спирта и кудато исчез. Замечаю, что Саша Комов переводит восторженный взгляд с Волкова на Ольгу и обратно. Но ревности во мне нет. Наоборот, гордость за то, что у меня такая женщина, что от нее трудно отвести восхищенный взгляд.

Вернулся Сергей с гитарой.

– Выпей, друже, и ударь по струнам, – предлагает он.

Вечер продолжается под дружное пение. Часов в десять

Волков прекращает застолье:

– Все, отбой. Завтра – тяжелый день. Надо отдохнуть как следует.

Мы с Сергеем провожаем Ольгу с Гучкиным и возвращаемся уже к полуночи, когда эскадрилья дружным храпом шевелит крышу нашей хаты.

Глава 14

И в простор набивались мы до тесноты,

Облака надрывались, рвались в лоскуты,

Пули шили из них купола парашютов!

В.Высоцкий

“Есть упоение в бою”, – сказал в свое время Пушкин. Эх, Александр Сергеевич, дуэлянт вы наш неистовый! Вас бы сюда, в август 41го! Что б вы тогда сказали? Нет уж, оставайтесь в своем времени, а то, не дай бог, сложишь голову безымянным, как тысячи, десятки тысяч поэтов, художников, артистов, ученых, так и не подаривших миру своих творении.

Но поднимись Александр Сергеевич в эти дни над Белыничами, окинь он взором своим этот ад, это месиво из самолетов, продирающееся сквозь море огня, он написал бы подругому. “Есть озверение в бою!”

Через пятьдесят лет, на волне ревизии истории, под флагом “обнародования скрывавшихся фактов” и “освещения правды” кабинетные ученые и просто писаки всех мастей и расцветок, купленные гонорарами, будут писать, что операция по ликвидации авиационной базы под Белыничами была непродуманной, что людей гнали на убой, что можно было бы вообще не трогать эту базу и т.д.

Что можно сказать этим правдолюбам? Хорошо рассуждать о прошедшей войне, сидя в уютном кресле с чашкой кофе и сигаретой, обложившись справочной литературой и поглаживая мурлыкающую на коленях кошку. Можно дописаться до всего, особенно если тебе пообещают хорошие деньги за очередное разоблачение ужасов и бардака Совдепии. И допишутся! Будут писать, что воевали мы плохо, не так воевали. И победили не так, как надо побеждать, да и побеждатьто не нужно было. Лучше всего было бы сразу побросать оружие и запросить пардону. Жили бы сейчас в Германии! Только в качестве кого, позвольте спросить? И в какой Германии?