— Ладно, мэм, — холодно сказал он. — Слушаюсь, мэм!

Немного придя в себя, она забормотала какие-то невнятные объяснения. Отчетливо сознавая, что он провожает ее взглядом, она торопливо двинулась по сводчатому тоннелю. У нее заныла рука. Она задыхалась, вспотев от напряжения. У нее было такое чувство, что все здесь наблюдают за ней, воспринимают ее с удивлением.

В конце концов — показалось, что позади остались часы, мили, — и она вышла наконец из зала ожидания, направляясь в боковое крыло здания вокзала. Помедлив там с облегчением, она прислонила сумку к стене и прижала ее носком туфли. Отдышавшись, утерла пот с лица, остыла, успокоилась и невольно почувствовала стыд за себя. У нее не было никаких причин для паники. Это сумка выглядела как любая другая. И если даже полиция поднята по тревоге, нет даже одного шанса из десяти тысяч, что они ее вычислят. Все, что от нее требуется, — это следовать наставлениям Дока: держаться в толпе, все время держать сумку при себе, самой внести ее в поезд. Все было достаточно просто. Это было то, что она могла сделать и самостоятельно, без подсказки Дока. Но...

Никаких но. Это то, что она должна делать. Служащие камеры хранения постоянно теряют вещи. Выдают их не тем людям, колотят по чемоданам, пока они не распахиваются настежь. Столь же рискованно иметь дело с красными кепками — носильщиками. Естественно, ничего никогда не случалось с чемоданом за два доллара, в котором лежала одежда еще на несколько. Но как только в поклаже оказывалось что-то незаконное — деньги, драгоценности, или наркотики, или часть расчлененного трупа — это как пить дать случится.

Подобное происходило все время, достаточно почитать газеты, чтобы узнать об этом.

Док опасался, что сумка окажется слишком тяжелой для нее. Она подняла ее, заверила, что справится. Она также заверила его в том — причем в довольно резкой форме, — что у нее хватит нервов справиться со всем этим. Но это было тогда, и каким-то образом с тех пор все переменилось. Уверенность, которую она испытывала рядом с ним, растаяла; и внезапно, охваченная паникой, она поняла почему.

Ей не только никогда не приходилось иметь дело с подобной ответственностью, она никогда не имела дело даже с чем-то отдаленно ее напоминающим. Ни с чем, что являлось бы вопросом жизни и смерти; ни с чем таким, в чем Док бы не направлял ее и не работал вместе с ней. Она раньше думала, что это так; Док тактично поддерживал в ней эту уверенность. Но они неизменно действовали в паре. Единственное, что она провернула самостоятельно, — это сделка с Бейноном; и, независимо от последствий, было очевидно, что как раз ее-то лучше было бы не проворачивать.

Вообще-то говоря, Кэрол не приходилось много разъезжать. Она практически не путешествовала. До тех пор пока не повстречалась с Доком, она никогда не выезжала из своего родного города. С тех пор было много поездок на машине, но на поезде она ездила только раз в своей жизни.

Она не привыкла к железнодорожным вокзалам. Даже без сумки с деньгами она наверняка испытывала бы некоторую неуверенность. «Которую, черт возьми, лучше бы было преодолеть», — мрачно подумала она. Если Док ненароком увидит ее, действующую подобным образом, стоящую в уголке, на отшибе... Она не додумала мысль. Ему бы это не понравилось. Слишком уж много произошло такого, что было ему не по нраву.

Она решительно подняла сумку и опять отправилась в зал ожидания. Решительности ее хватило на несколько метров, а потом она начала замедлять шаги, колебаться. Если бы только она могла избавиться от этой штуки на несколько минут. Нет, на достаточно долгое время, чтобы убедиться, что ее не вычислили; выпить, немного привести себя в порядок. В выпивке она особенно нуждалась. В хорошем глотке чего-нибудь крепкого, позволившем бы ей взять себя в руки и...

Она услышала глухой стук металла о металл, отскочила в сторону, скосила на звук глаза. Это, оказывается, просто кто-то захлопнул дверь багажной камеры. Она двинулась к залу ожидания дальше, а потом ее сердце подпрыгнуло от облегчения, и она почти радостно устремилась к ряду камер на другой стороне крыла.

Она ничем не рискует, оставив сумку в индивидуальной камере. Док не мог бы возражать против этого — вообще-то говоря, ему даже не обязательно об этом и знать. Она сможет забрать сумку прежде, чем он появится на вокзале.

Кэрол пересекла вестибюль с мраморным полом, поставила рюкзак и сумку. Достала из кошелька монетку в четверть доллара и встала перед пустой камерой. Нахмурившись, она тщетно искала щель для монетки. Потом, выпрямившись, принялась читать инструкцию на металлической табличке, когда мимо не спеша прошел молодой человек. Молодящийся человек с небольшими каштановыми усиками и преждевременно поседевшими волосами.

Он был аккуратно одет, обладал приятными манерами. Он был бы даже красив, если бы не некоторая заостренность его черт.

— Что-то вроде китайской грамоты, да? — проговорил он. — А вот как это делается.

Прежде чем Кэрол успела возразить против его вмешательства, он взял из ее руки монетку в четверть доллара, вставил ее в трудную для попадания щель и распахнул дверцу.

— Как мне представляется, вы хотите оставить дорожный несессер при себе, правильно? — Он улыбнулся. — Ну что ж, тогда ставим сюда эту здоровую штуковину. Теперь, — он захлопнул дверцу и подергал ее, — мы только убедимся, что она заперта, возможно, вам самой лучше проверить.

Кэрол проверила. Он отдал ей ключ от замка с желтой кромкой, любезно отклонил слова благодарности и не спеша двинулся в зал ожидания.

В дамской комнате привокзального гриль-бара Кэрол подкрасилась и позволила обслуге почистить щеткой свою одежду. Потом, выйдя в бар, заказала и выпила два двойных мартини. Она хотела заказать третий — не столько ради самой выпивки, сколько как повод, чтобы остаться здесь. Просто остаться ненадолго там, где было прохладно, не жарко и тихо, и чувствовать, как по ней разливаются сила и уверенность. Чувствовать себя в безопасности. Но стрелки часов служили ей грозным напоминанием: до поезда оставалось каких-то десять минут.

Допив последнюю каплю из своего стакана, она торопливо вышла из бара. Отыскала свою камеру, вставила ключ и повернула его. Вернее, попыталась. Он не поворачивался. Не поворачивался ни в какую!

У нее все внутри сжалось и две порции спиртного подступили к горлу. Мучительно сглотнув, она вытащила ключ и осмотрела его; озадаченно и недоверчиво прочитала номер.

Быть этого не может! Она знала, что положила сумку в эту камеру, единственную с этого конца. Но если верить тому, что написано на ключе...

Она отыскала другую камеру, единственную, номер которой соответствовал номеру на ключе. Трясущимися руками она открыла ее, и конечно же она была пуста.

А над нею голос в динамике гремел и отдавался эхом:

«Последний раз объявляем посадку на поезд Калифорния... гм-м-м-м... Калифорния — пункт такой-то — туда-то и туда-то отправляется от ворот номер три через... Просим пассажиров занять свои места на поезд Калифорния...»

Пять минут! В ее распоряжении всего лишь пять минут!

Она лихорадочно вернулась к первой камере, снова попыталась ее отпереть. Снова, как и в первый раз, попытка оказалась тщетной. Снова выпитое устремилось наверх. После бара с кондиционером жара ударила ей в голову.

Она немного походила зигзагами. По-дурацки, поскольку ей больше ничего не оставалось делать, пошла обратно к второй камере, единственной, к которой подходил ключ. А потом замерла на месте как вкопанная. Стоя возле входа, в шляпе, низко надвинутой на глаза, за ней наблюдал Док. Наблюдал, а потом пошел к ней.

В нескольких шагах от нее он встал лицом к ряду камер, порылся в кармане, как будто искал монетку. Его отрывистый шепот хлестал по ней откуда-то из уголка его рта:

— Успокойся и быстро говори, что случилось?

— Я... Я не знаю, Док! Я положила сумку вон в ту камеру, но у меня ключ от...

— От другой камеры, пустой, верно? Как он выглядел?