Пытаясь спрятать лицо, он подошел и выложил на стол всю мелочь из карманов. Я собрал деньги и смотрел, как он идет обратно на место. Он все проверял меня. Я пытался держать свои глаза подальше от косоглазого, но это было тяжело после того, как я его уже увидел. Его странные глаза притягивали как магнит. Я удерживался, чтобы не смотреть на него, оглядывал бар и заметил зеленые разводы на полу. Я не мог понять, откуда они взялись. Я выпил еще пальмового вина. Внезапное осознание того, что зеленые разводы – это следы от мочи сумасшедшего, стало расти во мне, когда вдруг свет в баре изменился, пьяница выругался, и из пола стал вырастать рой зеленых духов. Они продолжали расти до тех пор, пока головами не уперлись в потолок, затем вдруг начали съеживаться, пока не достигли размеров обычной курицы. Все они были косоглазые. Они бродили там, где помочился сумасшедший, топали и шаркали ногами. Куда бы я ни посмотрел – везде я видел косоглазых духов. Я закричал, и пьяница обругал луну, а Мадам Кото подошла ко мне, вывела наружу и дала мне воды и аллигаторова перца, чтобы я его пожевал.

– Сейчас ты должен идти домой, – сказала она.

Я молчал.

– Проветрись немного. А потом иди.

Какое-то время я постоял снаружи. Луна висела в небе. Она была большая, чистая и белая. Потом из белой она стала серебристой, и я увидел, как по ее поверхности движутся разные предметы, и я не мог не смотреть на нее, потому что она была так прекрасна и так низко висела на небе. Я долго-долго за ней наблюдал, и сладкие голоса зазвучали в моих ушах. Вышла Мадам Кото и спросила:

– Что это ты тут делаешь?

Она подняла глаза, увидела луну и сказала:

– Зачем ты смотришь на луну? Ты что, ее раньше не видел?

– Не так, как эту.

– Иди в бар, забирай вещи и марш домой. Уже поздно.

Я оторвался от луны и пошел в бар. Там было полно причудливейших людей. В углу сидел мужчина, который громко говорил, что он только что вернулся с войны с Гитлером. Никто не верил ему.

– Гитлер умер много лет назад.

– Я убил его, – сказал этот горлопан.

– Как?

– Я использовал специальное джу-джу[7]. Я дунул перцем ему в глаза, его усы поднялись вверх, и я убил его вот этим ножом.

Он достал нож, повертел им, но все перестали обращать на него внимание. В другом углу человек подбрасывал свою голову. Другой мужчина фыркал. Рядом с пьяницей сидел молодой мужчина. У него был свежий разрез через все лицо. Пьяница ругался, останавливался и опять ругался. Зеленые косоглазые духи вертелись вокруг клиентов, а один из духов всполз по стенке, как новый вид ящерицы, и принялся внимательно изучать фетиш Мадам Кото.

Это была чудесная ночь. Бар стал свидетелем самого необычного столпотворения странности, пьянства, безумия, ран, красоты. Мадам Кото ходила среди всего этого с величайшей безмятежностью. Она казалась полностью защищенной и абсолютно бесстрашной. Я думаю, в тот вечер она заработала много денег, потому что, когда я уходил, совершила кое-что необычное: улыбнулась мне. Она была счастлива и благодарна, несмотря на весь кавардак. Она дала мне неприготовленные клубни ямса, и я пошел домой к Маме по расходящимся тропкам.

В комнате было полно народа. Мама вернулась рано. Она выглядела уставшей и обожженной солнцем. Непринужденно развалясь на папином кресле, положив ноги на стол, сидел лендлорд. Кредиторы и их родственники расселись на кровати и стояли по всей комнате. Они были сердитые и растерянные. Когда я вошел, все молчали. Я сразу направился к Маме. Она обняла меня обеими руками и сказала:

– Вы все должны потерпеть.

– Как мы можем потерпеть? – спросил один из кредиторов.

Другие возмущенно закивали.

– Терпение убьет нас. Нам нужно есть и торговать.

– Правда.

– Но мы заплатили большую часть денег, – сказала Мама.

– Но не все деньги.

– И не в недельный срок, – добавил лендлорд.

– Терпение никого не убивает.

– Вздор, – сказал кредитор. – Терпение убивает моего сына. Вы думаете, я могу заплатить нашему доктору терпением?

Лендлорд засмеялся и вытащил орех кола из своей просторной рубахи. Он ел один. Я смотрел, как его губы становятся красными. Мама молчала, и пока лендлорд жевал свой орех кола, крысы начали что-то грызть.

Я смотрел на кредиторов так, словно их присутствие лишает меня еды. Я ничего не говорил.

– Посмотрите на его большой живот, – усмехнувшись, сказал лендлорд обо мне.

– Оставьте моего сына.

– Все, что мы хотим – это наши деньги, – сказал один из кредиторов, уставившись на меня.

– У меня нет ваших денег, – ответил я.

– Этот мальчик еще хуже, чем его отец.

Мама внезапно встала.

– Если вы пришли говорить гадости, то покиньте нашу комнату.

Она закрыла дверь и окно. В комнате было темно, но Мама не стала зажигать свечу. То и дело лендлорд зажигал спички и оглядывал каждого. Крысы принялись грызть еще громче, и Мама запела молитвенную песню. Кредиторы не двигались. Лендлор продолжал жевать.

Когда Мама закончила петь, тишина стала еще глубже. Молча мы оставались в полумраке, пока не раздался стук в дверь.

– Кто это?

– Фотограф.

– Что вы хотите?

– Фотографии готовы.

– Ну и что?

– Вы не хотите взглянуть на них?

Лендлорд поднялся и открыл дверь. Он стоял в дверном проеме и смотрел на снимки с помощью факела фотографа. Потом он прошел в комнату. Фотограф плелся за ним с камерой на плече.

– Они хорошие, – сказал лендлорд, передавая фотографии и факел по кругу.

Кредиторы ожили и заговорили о снимках с праздника, как напился тот-то и тот-то, а глаза вон того прищурены, как у воришки. Затем лендлорд сказал, когда фотографии дошли до него:

– А почему это у Мадам Кото такое лицо?

Лицо Мадам Кото было смазано. Она выглядела, как высушенный монстр, что-то среднее между получеловеком-полуживотным и деревянной статуэткой.

– Она ведьма, – сказал один из кредиторов.

– Нет, не ведьма, – ответил я.

– Замолчи, – сказала Мама.

Когда я поближе рассмотрел снимки, мы все показались мне странными. Снимки были крупнозернистые, везде виднелись точки, что-то было размыто. Папа выглядел, как будто на одном глазу у него было бельмо, у Мамы расплылись оба глаза, дети были похожи на белок, а я напоминал кролика. Все это выглядело как праздник каких-то беженцев. Мы были скованы, на лицах читался голод, улыбки были фальшивые. Казалось, что комната была наскоро собрана из какого-то хлама, и все вместе мы казались людьми, которым неведомо счастье. Лица тех, кто улыбался, получились искаженными гримасой, как у людей, которым встали ногой на горло, а потом заставили улыбаться.

Фотограф был очень доволен результатами и надписывал цену на каждой копии. Один из кредиторов сказал, что купит один снимок, когда ему заплатит Папа. Лендлорд сказал:

– Я смотрюсь как бугор.

– Как вор.

Мама шлепнула меня по голове.

– Ваш сын похож на козла, – сказал лендлорд.

Кредиторы засмеялись. Мама сказала:

– Нам пора спать. Все вы должны выйти из комнаты.

– И так-то вы разговариваете с вашим лендлордом?

– Хорошо, все оставайтесь, – сказала Мама. – Азаро, приготовь свою постель.

Я встал в темноте, подвинул большой стол, и расстелил мат. Потом лег. Ноги кредиторов находились теперь возле моей головы. Лендлорд продолжал жевать. После короткой тишины один из кредиторов сказал:

– Ладно, если я не могу взять свои деньги сейчас, я прихвачу что-нибудь другое.

Он встал с кровати, поднял наш стол и пошел к двери.

– Доброй ночи, лендлорд, – сказал он и вышел.

Мама не двигалась. Другой кредитор, попросив лендлорда зажечь для него спичку, взял папины ботинки. Третий сказал:

– Я ничего не буду брать, а буду к вам приходить.

Фотограф сказал:

– Я приду завтра.