У него были сотни антикварных вещей, ими были забиты все комнаты в его доме, и они никогда не задерживались, что-то исчезало, но тут же заменялось другими вещами. Только успеешь привыкнуть к шкафу и перестанешь на него постоянно натыкаться, как он уже куда-то делся, а на его месте появился комплект раскладных столиков, который он поставил туда, где ты обязательно их перевернешь. Весь дом моей сестры и ее мужа казался чем-то вроде злой шутки. Западни. Сьюки этот дом тоже не нравился, и кое-какие вещи в нем пугали ее, хотя она только раз в этом призналась.

Я уже опрокинула вращающийся книжный шкаф и сильно ударилась коленом о зловещего вида напольные часы, прежде чем пробралась в гостиную. Сьюки, свернувшись калачиком, сидела на диване с высокой спинкой и что-то шила из тонкой синей ткани. Пряди ее волос цеплялись за спинку дивана и походили на плющ, ползущий по стене. Меня к ней послала мама, убежденная в том, что моя сестра не справляется с домашней работой. Поэтому она нагрузила меня старыми тряпками для мытья полов и протирания пыли, а также мотками ниток для штопки. Но Сьюки, похоже, никогда не требовалась помощь, поэтому я устроилась у огня и грела лицо и руки до тех пор, пока мне не стало казаться, что жар обжигает мне кожу.

Помощники Фрэнка разгружали во дворе фургон и по пути в подвал проходили через комнату. Они таскали коробки, маленькие столики, массивные кухонные стулья. Сьюки кивала им, когда они, уже с пустыми руками, возвращались из подвала, спеша очистить легкие от затхлого и сырого воздуха.

– В одном из домов на соседней улице умерла старая женщина, – сообщила она. – Поэтому Фрэнк натащил сюда еще больше всякого барахла. Можно подумать, нам от него будет какая-то польза! Хотя кто знает, вдруг оно еще пригодится. Например, его можно пустить на дрова.

Последнюю фразу она произнесла громко, чтобы ее услышал потный, раскрасневшийся грузчик. Он как раз остановился передохнуть по пути в подвал, куда тащил столик на острых ножках.

– Если они нужны вам лишь на дрова, давайте я переломаю их прямо сейчас. Это избавит меня от похода в преисподнюю, – заметил грузчик и, поставив стол, привалился к нему.

Сьюки улыбнулась, продолжая шить, и лишь осторожно повела одним плечом, чтобы не испортить идеальную линию стежков. Усмехнувшись себе под нос, грузчик снова взялся за стол. Когда он ушел, Сьюки посмотрела на меня.

– Слушай, Мопс, – сказала она, – ты только посмотри на каминную полку. Видишь, что Фрэнк оставил себе? Дьявольщина какая-то.

Сьюки часто жаловалась на то, что ее муж тащил в дом всякий хлам. Картины с изображением лодок в бурых тонах, уродливые тарелки с насекомыми. На этот раз это был стеклянный колпак размером с ведро для угля, набитый чучелами птиц. Я встала, потрогала горячую от близости к огню щеку и заглянула внутрь. Птицы имели пестрое оперение: зеленое, желтое, голубое. У некоторых были распростерты крылья, у других в клювы были засунуты цветы; у третьих, когда я обошла купол, клювы торчали в мою сторону. Стеклянные глаза чучел не всегда совпадали с формой глазниц; перья были блеклые, как мне казалось, перекрашенные. Я силилась, но никак не могла отвести от них взгляда.

– Жуткие, верно? А вот Фрэнку они почему-то полюбились, и теперь нам от них уже никогда не избавиться. Знаешь, Мопс, сколько бы раз я ни убеждала себя, что «они мертвые, и из них сделали чучела, Сьюки, держись», мне все равно кажется, будто они вот-вот полетят прямо на меня, – сказала сестра и сделала ряд ровных стежков. – Глупо, правда?

Я посмотрела на нее и кивнула. Она же почему-то рассмеялась.

– Но я словно наяву слышу, как раызбивается стекло и эти жуткие твари вылетают на свободу: хлопают крыльями и пытаются выклевать мне глаза.

– Черт возьми, твоя хозяйка все решила за тебя, – произнес один из грузчиков, протискиваясь в комнату вместе с Фрэнком. Вдвоем они тащили очередной диван. – Смотри, чтобы она не вбивала себе в голову бог знает что.

– Вот тут-то мне, Альф, как раз и везет, – возразил Фрэнк. – Потому что она вбила себе в голову, будто отхватила себе просто чудо какого муженька. И я не жалуюсь.

Они потащили диванчик в подвал, и Сьюки смотрела им вслед до тех пор, пока они не скрылись из вида внизу лестницы. После чего вновь повернулась ко мне:

– Принеси, пожалуйста, мою шаль, хорошо? Хочу накрыть этих птиц. Я могу шутить сколько угодно, но больше не могу их видеть.

Вид у нее был отчаявшийся, и я пошла искать шаль, которую она, как ей казалось, оставила на стуле в кухне или на вешалке в холле, а может, и в гардеробе в спальне. Если ее там нет, то она наверняка висит в ванной рядом с полотенцами. Я прошла через кухню, изо всех сил пытаясь на что-нибудь не наткнуться, не упасть или, в крайнем случае, не ободрать кожу на локтях. Мне пришлось открыть дверь двум грузчикам, тащившим со двора в дом какой-то громоздкий предмет мебели. Он был накрыт тканью, но по очертаниям я догадалась, что это трюмо. Края ткани трепетали при каждом их шаге, и казалось, будто она по-птичьи порхает в руках мужчин. Один из них – у которого было лицо с вертикальными морщинами – попросил меня открыть для них следующую дверь. Я бросилась выполнять его просьбу, но забыла о том, что дверь открывается наружу, и, вместо того чтобы толкнуть, потянула ее на себя. Дверь ударилась о косяк, и от этого угрожающе звякнули тарелки на соседнем серванте. Грузчики рассмеялись.

– Ты не такая ловкая, как твоя сестра, верно? – произнес один из них.

С этими словами они проследовали в гостиную, а я начала подниматься по лестнице. Затаив дыхание, остановилась на полпути и прислушалась к звукам внутри дома. Это были скрипы, глухие, почти человеческой природы, как будто дом вздыхал, изнемогая под тяжестью чужих вещей. Эти звуки перекрывало лишь тиканье двух пар часов где-то внизу, причем одни часы отставали от других. В какой-то миг до меня донеслась ругань одного из грузчиков: бедняга на что-то наткнулся или даже упал.

В надежде, что это тот самый с вертикальными морщинами, я выглянула в окно.

Но во дворе никого не оказалось, зато я услышала очередной шорох. Такие звуки обычно издает дрозд, когда ищет в зарослях, чем бы ему поживиться. Затем последовал быстрый и сердитый шелест листвы. Сначала я ничего не заметила, однако вскоре живая изгородь возле дорожки зашевелилась, и это зрелище, непонятно почему, заставило меня вздрогнуть. В этот день не было ветра, и все вокруг оставалось неподвижным. Но видела же я раньше, как на живой изгороди птицы расправляют крылышки. Тогда с какой стати мне теперь бояться?

Я шагнула на лестничную площадку, при этом едва не перелетела через подставку для зонтов в виде слоновьей ноги и с трудом протиснулась через целую армию граммофонов, чьи раструбы были похожи на соцветия кабачков. Ни один из них не работал, но Фрэнк сказал, что оставил их у себя потому, что их выпотрошенное от начинки нутро можно использовать для хранения всякой всячины. Однажды вечером за чаем Сьюки рассказала нам об этом, и отец предположил, что это могут быть нелегальные вещи, если судить по тому, что Фрэнк приносил нам: по ветчине, изделиям из нейлона, мармеладу, сухофруктам, маслу, яйцам. Этот список очень радовал маму, хотя она прилагала все мыслимые усилия, чтобы отцу эти продукты не попадались на глаза.

Шаль Сьюки оказалась там, где висели полотенца. И пока я снимала ее, заметила свое отражение в зеркале ванной комнаты. Я страшно удивилась. Мое лицо отнюдь не было таким уж непроницаемым, как я думала. Наоборот, оно казалось каким-то беззащитным, простым и открытым для всех. Под глазами темные полукружья, как будто я страдаю бессонницей, губы красные, как если бы я покусала их от волнения. И еще у меня лоснился нос. Сьюки несколько месяцев назад пообещала научить меня пользоваться пудрой, и, вернувшись в гостиную, я напомнила ей об этом.

– Я не знаю, Мопс, – ответила она. – Пожалуй, ты еще слишком мала. Зря, наверное, я тебе пообещала. Мне не нужно было этого делать.