– Приходил риелтор? – спрашивает меня Хелен. Ее голос заглушает скрежет ключей, вынимаемых из замочной скважины. – Он должен был зайти в двенадцать. Приходил?

– Не знаю, – отвечаю я. – Который час?

Она не отвечает. Я слышу звуки ее шагов в прихожей.

– Мам! – зовет она. – Откуда здесь эти банки? Сколько консервированных персиков, черт возьми, тебе может понадобиться?

Я отвечаю ей, что не знаю, сколько именно. Говорю, что их, должно быть, принесла Карла. Говорю, что была целый день дома, затем смотрю на часы, думая о том, как такое может быть. Хелен входит в гостиную. От нее веет сладковатым холодным воздухом, и я снова чувствую себя ребенком. Я лежу в теплой постельке, и на мгновение холодное лицо сестры прижимается к моей щеке. Она рассказывает мне о павильоне, танцах и солдатах, и ее детское дыхание касается меня. Сьюки всегда приходит с танцев домой холодная, даже летом. Хелен тоже часто бывает холодная, но это потому, что подолгу копает огороды в садах других людей.

Она поднимает пластиковый пакет.

– Зачем Карле оставлять консервированные персики в прихожей? – Она говорит громко, почти кричит, хотя мы с ней находимся в одной комнате. Хелен стоит, держа на весу мой пакет. – Довольно! Тебе пора прекратить ходить за покупками. Я же говорила, что в состоянии покупать тебе все, что нужно. Я прихожу к тебе каждый день.

Я уверена, что вижу ее не слишком часто, но спорить с ней не собираюсь. Она опускает руку, и мне видно, что пакет с банками покачивается, ударяя ее по ноге.

– Так ты мне обещаешь? Больше не будешь покупать продукты?

– Зачем мне это делать? Я же сказала тебе, это Карла принесла. Наверное, она. В любом случае если я хочу купить консервированных персиков, то я их покупаю. – Последние слова звучат так знакомо, но я не могу понять почему. – Если бы я хотела посадить кабачки, – говорю я, поворачивая к свету список покупок, – где, по-твоему, было бы лучше всего это сделать?

Хелен вздыхает и выходит из комнаты. Я же ловлю себя на том, что вынуждена следовать за ней. В прихожей я останавливаюсь. Откуда-то доносится надрывный рев. Не могу понять, что это, не могу определить его источник. Однако стоит мне оказаться на кухне, как я больше ничего не слышу. Здесь все чисто, мои тарелки стоят на полке, хотя я не уверена, что именно я поставила их туда. Нож и вилка, которыми я обычно пользуюсь, чисто вымыты.

Открываю дверцу кухонного шкафа, и на пол падают два листочка бумаги. Один из них – это рецепт белого соуса. На втором написано имя Хелен и какой-то номер. Достаю из ящика шкафа рулончик клейкой ленты и приклеиваю листки на прежнее место. Возможно, я сегодня приготовлю белый соус, а после этого выпью чашку чая.

Включаю чайник. Я знаю, какую вилку нужно засунуть в розетку, потому что к ней кто-то приклеил полоску бумаги с надписью «чайник». Достаю чашки и молоко и пакетик из банки с наклейкой «чай». Возле кухонной раковины приклеена бумажка с надписью «кофе укрепляет память». Написано моим почерком. С чашкой в руке прохожу через гостиную, останавливаясь в дверях. В моей голове снова раздается шум. Может, он доносится сверху? Направляюсь к лестничной площадке, но понимаю, что подняться по лестнице не смогу, не держась за оба ряда перил. Поэтому делаю шаг назад и оставляю чай на полке в прихожей. Пусть постоит, я сейчас за ним вернусь.

В моей комнате солнечно и тихо; правда, откуда-то из глубины дома доносится шум, похожий на рычание. Я захлопываю дверь и сажусь за туалетный столик возле окна. На салфетках и фарфоровых блюдцах выложена бижутерия. Сейчас я больше не ношу украшений: Хелен утверждает, что я их обязательно потеряю. Бо€льшую их часть забрали себе они, Хелен и Кэти. Я не возражаю. По крайней мере, украшения остаются в семье. Ничего особенно дорогого у меня нет, у нас никогда не было фамильных ценностей. Правда, были часы, которые мне запомнились еще в детстве. Дедушкины часы. На серебряной цепочке с агатовым брелком на конце. Он оставил их моей сестре, а она сняла с них цепочку и, немного ее удлинив, стала носить в виде кулона. Сьюки знает толк в подобных делах. Она умница. Знает, что делать с дешевыми пластмассовыми вещицами, как придать им шикарный вид.

Надеваю на руку отвратительного вида браслет и смотрюсь в зеркало. Отражение всегда вызывает у меня шок. Я не верила, что состарюсь, во всяком случае, думала, что в старости буду выглядеть не так ужасно. Кожа под глазами и на переносице сморщена так, как я никогда подумать даже не могла. Из-за этого я похожа на ящерицу. У моей мамы до самой смерти кожа была розовая и гладкая, хотя у нее было больше оснований для того, чтобы ее лицо покрылось морщинами, чем у многих других. Может, это потому, что она никогда не пользовалась косметикой, как это обычно бывает с монахинями?

Я тоже сейчас не пользуюсь косметикой и никогда не красила губы, мне это не нравилось. В молодости я время от времени пыталась их красить, – просила помаду у кого-нибудь из подруг или пользовалась той, что подарили мне на Рождество, но через несколько минут вытирала губы. У меня в ящике стола есть подаренная Хелен или Кэти косметика. Иногда я достаю тюбик губной помады и осторожно подкрашиваю губы. При этом близко наклоняюсь к зеркалу, чтобы убедиться, что не испачкала помадой зубы. Вы наверняка видели пожилых женщин со следами помады на зубах. У них еще обычно ярко накрашены веки, на щеках румяна, а брови нарисованы слишком высоко. Я скорее умру, чем стану такой, как они. Я сжимаю губы. Очень хорошо получилось, правда, чуть кривовато. Кроме того, мне очень хочется пить. Пора приготовить себе чашку чая.

Кидаю помаду обратно в ящик и, прежде чем встать, надеваю на шею длинное жемчужное ожерелье. Открываю дверь и слышу все тот же шум. Не могу понять, что это такое. Чем ниже я спускаюсь по лестнице, тем он громче. Останавливаюсь на нижней ступеньке, но ничего подозрительного не вижу. Разглядываю гостиную. Шум делается еще громче. Может, это просто гудит у меня в голове? Шум, однако, нарастает и начинает вибрировать. Затем резко прекращается.

– Вот и ты. А я тут немного прибрала. – Хелен стоит возле лестницы рядом с кухней и сматывает провод пылесоса. Ее губы нерешительно растягиваются в улыбке. – Ты собралась куда-то сходить? – спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я. – Вряд ли.

– Зачем тогда ты надела жемчуг? Ты явно куда-то вырядилась.

– Неужели?

Я дотрагиваюсь до ключицы. На шее у меня нитка жемчуга, на запястье браслет, на губах привкус помады. Губная помада с ужасным запахом воска. И еще она тошнотворно жирная. Я стираю ее тыльной стороной ладони, но лишь размазываю по щекам. Ужасно. Тогда я начинаю тереть лицо рукавом кардигана. Сплевываю на него и снова вытираю, как мать вытирает чумазому ребенку лицо. Сейчас я и ребенок и мать.

– Снимай кардиган и дай мне его, – говорит Хелен. – Я его постираю.

Затем она спрашивает, хочу ли я пить.

– Да, – отвечаю я и, сняв кардиган, подхожу к креслу и сажусь. – Просто умираю от жажды.

– Неудивительно, – отвечает Хелен, направляясь к двери. – На полке в прихожей стоит целая батарея чашек с холодным чаем.

Я отвечаю, что сама не пойму, почему они там оказались, но она вряд ли слышит меня, потому что уже исчезла за кухонной дверью. Я опускаю голову и копаюсь в моей сумочке. Здесь у меня было печенье. Но когда? Вчера? Неужели я его съела? Извлекаю из сумочки расческу, кошелек и смятые салфетки. Никакого печенья здесь нет, но в одном из внутренних карманов нахожу записку. «Консервированные персики больше не покупать». Я ничего не говорю Хелен. Вместо этого я кладу ее под записку с сегодняшней датой. Ту, которую социальный работник оставляет мне каждый день. Поэтому я и знаю, что сегодня четверг. По четвергам я обычно хожу к моей подруге Элизабет, но похоже, что на этой неделе мы не договаривались о встрече. Она не позвонила мне. Потому что если бы она со мной связалась, то я обязательно оставила бы себе памятку, чтобы не забыть. И, безусловно, записала бы то, что она сказала бы мне, или что-то в таком роде. Я обычно записываю, в какое время нужно пойти к ней в гости. Я все записываю.