Гордый своим поступком, Ахмед подполз к Атыйе:

— Будь мы на их месте, давно бы вышли из укрепления и окружили поле.

— Они этого не сделают, — сказал Атыйя, — но нельзя недооценивать противника, который может вести огонь, не теряя при этом головы. Они, например, никогда не совершат такого безумного поступка, как ты, — закончил он с упреком.

В это время к ним подполз командир отряда.

— Смелый боец, — одобрительно сказал он. — Проживешь долго, потому что не боишься смерти.

— Спасибо! — поблагодарил Ахмед. — Хочется действовать — нападать или отступать, только не сидеть на месте.

— Не волнуйся, — успокоил его командир, — в нашей операции отступление невозможно.

— Я хотел бы поговорить с тобой, — обратился Атыйя к командиру.

Они отползли в сторону и зашептались. Ахмед догадывался, что его товарищ наверняка обдумал новый план.

Наконец Атыйя вернулся и произнес:

— Иди, друг, на место и готовься показать свою храбрость в бою.

Ахмед ничего не ответил, но обрадовался и почувствовал, как кровь бурно прилила к его залитому потом лицу. Через несколько минут бойцы стали вдруг отползать в сторону от рощи. Ахмед подумал, что командир слишком уж поспешно изменил свое решение.

Что он за человек, командир? Длинный и плоский, как доска. Когда он разговаривает, то скрещивает руки на груди. Никто никогда не слышал от него грубого слова.

…Между тем Атыйя, оставив свое оружие, пополз вперед. Вот он достиг края ячменного поля, поднялся и, пригибаясь к земле, кинулся к колючей проволоке. Противник открыл стрельбу. Бойцы, прячась за стволами деревьев, вели ответный огонь по бойницам, заставляя врага укрыться за каменными стенами. Группа бойцов под прикрытием огня, пригнувшись к земле, бросилась вслед за Атыйей к проволочным заграждениям. Атыйя остановился у самой проволоки. Добежав до заграждения, бойцы ставили на него, как на мост, ногу и, оттолкнувшись, перепрыгивали через проволоку.

Один из бойцов был ранен в нескольких шагах от Атыйи. Однако он упорно полз вперед и, превозмогая боль, бросал гранаты. Подоспели и остальные бойцы из инжирной рощи. Один за другим они перемахивали через живой мост.

Кровь заливала Атыйю, тело его содрогалось. Оно сжималось под ногой прыгающего, потом на миг расслаблялось и напрягалось вновь. Невыносимая боль терзала грудь Атыйи, пот заливал глаза. Руки его намертво вцепились в деревянный кол проволочного заграждения. Атыйя явственно ощущал, что товарищи все прыгают и прыгают через него, но, когда ему удалось открыть глаза, он понял, что это был бред, боль его многочисленных ран. Он вглядывался вперед, но не видел никого из бойцов, даже того, который недавно был ранен возле него. Он закрыл глаза и прислушался. Крики, взрывы, выстрелы, стоны.

Атыйе хотелось упасть, обрести покой, но он уже не мог сделать этого. И даже когда в его мозгу молнией взорвался свет, уничтожая все нервные центры, и исчезло ощущение жизни, Атыйя остался стоять.

Его видели все, кто возвращался из военного поселения, радуясь победе над врагом.

Их осталось девятнадцать, и с ними был Ахмед.

— Из праха мы созданы, в прах превращаемся! — приготовившись, пошутил Атыйя, и, глядя на его улыбающееся лицо, не верилось, что, может быть, он действительно навсегда прощается с земными радостями.

Через мгновение он уже был в узкой щели одиночного окопа, стоял, прислонившись спиной к северной стенке, в правой руке противотанковая граната, в левой — сухая, полая внутри тростинка, на голове стальной шлем с ремешком, застегнутым на подбородке, вокруг шеи повязка из красного муслина.

Бойцы выгрузили из машины ветки апельсиновых и лимонных деревьев, накрыли щель, насыпали сверху песка. На месте окопа образовался небольшой холмик, каких тысячи в полупустыне. Из песка торчала одинокая тростинка…

Быстро светало, и бойцы торопливо перебрались к гряде невысоких холмов. Абдалла был последним. Одиннадцатым по счету. Он подтянул ремешок шлема и закрутил вокруг шеи красную повязку.

Хорошо бы крикнуть: «Прощай небо! Прощай солнце!»

Он последний раз глянул в сторону холмов, за которыми взвод будет держать оборону — оттуда вот-вот должен был выкатиться раскаленный диск дневного светила, — и спрыгнул в окоп.

Воевать стало привычным делом. Как раньше было учиться. Строгий регламент военного лагеря. Жизнь не по звонку, а по горну. Изо дня в день часы строевой подготовки, тактика, изучение стрелкового оружия. Изредка между занятиями большие перемены, во время которых настоящие боевые операции.

Первый раз Абдалла увидел врага не на земле, а в небе. Израильский самолет кружил над лагерем, фотографировал. Абдалла схватил автомат, дал короткую очередь и стал ждать падения самолета. Но самолет не падал. Начали стрелять зенитки. Небо усеяли облачка серого дыма, которые постепенно развевал ветер.

— Прощай, друг!

— Зачем ты говоришь «прощай»? — запротестовал сверху Кямиль. — Мы еще встретимся! Тростинку возьми краешком рта, чтобы она не мешала. Вот так будет лучше.

На края щели легли первые ветки апельсиновых и лимонных деревьев.

— После атаки из окопа не вылезай! Мы придем за тобой!

Зашуршали листья, посыпался песок, несколько тонких струек. Затем наступила тьма.

«Как в могиле, — подумал Абдалла и стал вспоминать строки, записанные в коране. — Не удивительно, если рядом со мной окажутся ангелы смерти, которым поручена душа покойного. «Кто ты? Что совершил в жизни хорошего и что плохого?» — спросят они. Что я отвечу им?»

Дедушка в свое время наставлял меня: «Когда ты умрешь, Абдалла, и к тебе прилетят ангелы смерти, скажи им, что ты жил, как подобает мужчине. Не боялся смерти, ведь не боятся же ее деревья, животные, птицы. Был словно барс, который, не задумываясь, вступает в неравную схватку с тигром».

Наверху заурчал мотор. Машина тронулась. Звуки стали удаляться и замерли.

«Ангелы смерти имеют кнуты. Если я жил грешником, они станут бить меня», — продолжал фантазировать Абдалла.

Терпкий запах апельсиновых и лимонных веток вернул его к действительности.

«Какая чушь! — удивился он собственным мыслям. — Надо думать о жизни, о борьбе, о победе!»

Песок над головой накалился. По лицу, по спине поползли капельки пота.

«Интересно, каким чудом выживают индийские йоги, надолго погребая себя под землей? Как это им удается?» — снова задумался Абдалла. Дышать стало трудно, в висках застучало. Воздух был настолько густой, что время от времени приходилось задерживать дыхание и вынимать изо рта тростинку.

До чего хочется вдохнуть полной грудью, вобрать в легкие прохладного свежего воздуха! А потом хоть конец света!

Ага! Наверху шум!

Самолет, танк или машина? Похоже, израильский джип!

Наши‑то части отошли за холмы.

Вражеская разведка! Изучают местность…

Где им заметить окопы! Мало ли тростинок в полупустыне… Шофер небось думает только о том, как бы не сбиться с дороги — она здесь малоприметная. А солдаты, как обычно, прячутся за щитками пулеметов.

Кажется, пронесло! Проехали совсем близко. Посыпался песок… Звуки исчезли. Лишь в унисон сердцу выстукивает часовой механизм: раз-два, раз-два…

— У гранаты нет часового механизма! — опомнился Абдалла и тут же себя одернул: — Тише!

Идут танки!

Вот он, первый! Выползает из-за песчаного бугра.

Ощетинился стволами. Люк задраен. Броня раскалилась на солнце. Но это не мой танк. Судя по шуму, он движется в сторону Атыйи. Атыйя его встретит как надо!.. Приближается следующий… Левее… Этот может пройти мимо моего окопа.

— О аллах, — вскрикнул Абдалла, — я брежу!

Разговариваю сам с собой! Нет никакого шума, никаких танков! Мертвая тишина. Надо отвлечься! Иначе я сойду с ума! Сойду с ума! Но как отвлечься? Как прогнать кошмары, когда сидишь в яме, где темно, словно в преисподней, и жарче, чем на солнцепеке?