Арба то скрывалась в сгустках тумана, будто ее и не было вовсе, то отчетливо выступала под лучами прожекторов. Сзади нарастал стук колес, скрипы, бормотание, чьи-то возгласы. Ночь выплевывала на дорогу одну арбу за другой. Цугом двигались они к глубокому вади[12], словно огромные муравьи спешили к площадке у рощи перед высокой скалой.

«Чего он лезет?! Что ему надо?! Со штыком!»

Солдат, не торопясь, перерезал веревки.

— Ловко тебя везу? Куда, спрашиваешь? Увидишь. Собственными глазами. Вряд ли тебе понравится. Ты что, недоволен? А?

Освобожденная от пут голова качнулась и свесилась. Перед глазами поплыла земля. Болтались концы веревки, торчал штык.

Солдат замахнулся резиновой дубинкой — лицо улыбающееся, довольное, — наотмашь ударил по плечу. Завыла сирена, загрохотали медные трубы. Роща дрогнула и зашаталась…

«Будет праздник! В сердцах! Не для меня… Вытрясут душу…»

Голос у Зафира тихий. Слова падают незаметно. Растворяются, будто дымок. Не долететь им до ближайшего селения. Даже с попутным ветром…

«Солдат маленький… Ниже других… Если б мне удалось убить его! Ведь убил же я двоих. По необходимости. Это всегда происходит по необходимости. А иначе что будет со мной? Я беззащитен… Черное пятно арбы пожирает километры дороги. И будет пожирать. Как в страшной бесконечной сказке. А я?..»

Федаины сошли с гор. Залегли в цепи. Трое с пулеметом спрятались за мешками с песком, двое — связные. Работы хватит всем, Скоро начнется атака на укрепленный вал, пересекающий открытое пространство перед холмом. Им надо прорвать оборону, на штурм пойдут новые цепи. Без передышки, без остановки. Нельзя, чтобы бросок захлебнулся хоть на миг. Вперед! Только вперед!

А если атака отложена? Если они следят за передвижением арбы среди ночи, ждут, когда она подъедет к холму, чтобы броситься… Шум — это снаружи, не внутри. Ничего не видно. Шум нарастает. Обвал? По скалистому косогору скатываются камни. Лавина? Лошади захрапели, вздыбились, бьют в испуге копытами.

Возница хлещет их бичом. Напрасно! Арба во что-то уперлась. Ни с места.

Нет, не лавина. Треск автоматов, уханье минометов… Началось! На‑ча‑лось! Конвой отстреливается. Залег… Лучи прожекторов вспарывают темноту ночи. Светло как днем. Арба белая. Дорога тоже, будто вымощена мелом. Вдали — море. Застывшими волнами к нему сбегает равнина.

Федаины поднялись, бросились в атаку.

Упал один, второй, третий… Бегут еще… Сопротивление сломлено, и брешь овальная, как труба. По ней бегом! Вдоль дороги! Последние арбы сметены в сторону. Дальше, к холму! Сквозь клубы дыма и пыли. Снаряды раскалывают деревья в щепу…

Стараясь не отставать, Умм Зафир все высматривала сына. Он здесь! Где еще ему быть? Вместе со всеми она побежала в брешь. Она столько перенесла, столько выстрадала! Она перенесет все, что угодно, лишь бы отыскать его. Взгляд черных, глубоко запавших глаз рыскал по равнине.

Где он?! Где‑е‑е?

Умм Зафир пошатнулась. Едва не упала. На земле лежал убитый юноша. Нет, это не ее сын! Она побежала дальше. Достигла подножия холма.

Вдруг хрип. Тот самый! Она узнала его! Скорей туда, вверх по склону, откуда он раздается, к роще, вместе с цепью федаинов. Атака продолжается. Холм, к которому она так стремилась, был перед ней. Она достигнет его.

Он стоял на балкончике, который ненадежно лепился на втором этаже ветхого, давно пришедшего в негодность дома, и медленно обводил взглядом заснувшие окна. Повсюду спали. Улица утопала в мягких сумерках, подернутых желтым светом, точно кто-то раздавил желток. Ему казалось, что желтая масса залепила ему глаза. Но и сквозь эту желтизну он видел огромную броскую афишу, растянувшуюся по фасаду дома напротив: «Ночной новогодний бал». Город разукрашен донельзя. На каждом углу яркая реклама. Красиво, ничего не скажешь. Никого как будто и не волнует, что в городе чума. Все собираются танцевать до утра.

Год прошел, наступает новый, а здесь, в арабском гетто, ничего не меняется. Мор косит людей, и даже костры, которые разжигают повсюду, как только начинается, чума, не в силах его остановить. Ну а некоторые предпочитают иной путь спасения: танцы. Странная философия! Но еще удивительнее люди, ее исповедующие. Зачем этим равнодушным костры? Костры, которые палят те, кто не разделяет их готовность веселиться во время чумы. Эти весельчаки, пожалуй, — даже не прочь их потушить, чтобы тревожные всполохи пламени не портили им настроения.

Это они сейчас суетятся там, внизу. Их громкая болтовня и смех раздражают его. Будьте вы прокляты, ничтожества!

Уже год, как он перестал улыбаться. Но теперь‑то он посмеется! Посмеется от души. Тыльной стороной ладони он вытер уголки губ. На улицах все замерло. В парке «Бустан аль‑Карма» скоро начнется новогодний карнавал с танцами до утра. Он тоже подготовился к новогодней ночи. Надо кое-кому пощекотать нервы!

Из деревянного сундука он достал пачку газет — их собрала и сохранила мать. Развернул одну. Крупный заголовок через всю полосу: «Юноша араб напал на полицейского на улице Вади ан‑Наснас. Преступник арестован. Разгон демонстрации арабов».

Посмотрим‑ка, что обо мне пишут.

Еще одна газета, и опять огромный заголовок: «Араб Амин Асад, напавший на полицейского вчера утром, арестован до выяснения. Ведется расследование». Ну и чем же все кончилось, Амин? Чем кончились пытки и истязания «в пределах законности»? Ладно, друг, разверни еще одну газету. Времени у тебя хватит, на карнавал успеешь. Вспомни, ведь ты так мечтал совершить подвиг, чтобы о тебе писали газеты… И ты дождался! Вот третья газета. В центре полосы — твое фото. И подпись: «Опасный враг…» «Следствие по делу араба из Вади ан‑Наснас показало, что он активный участник движения, направленного против интересов государства… Скоро он предстанет перед военным судом по обвинению в противозаконных действиях, угрожающих безопасности страны». Хм… Безопасность страны! Подумать только, Амин угрожает безопасности страны! Чтобы бросить человека в тюрьму, ничего лучше не придумаешь. А дальше что? Дальше… пожалуйста: «По требованию полиции трибунал решил продлить срок задержания Амина Асада». Попробуй опротестуй! Все просто как дважды два. Пока полиции не надоест его истязать, никто не может и слова вымолвить в его защиту: задержан в административном порядке, и все тут. А полиция тем временем делает свое дело.

А вот и последняя газета, на страницах которой кончилась твоя история. Броский заголовок: «Главный трибунал Хайфы, учитывая тяжелое материальное положение семьи Амина Асада, осудил его всего на один год».

Всего на один год! Ввиду тяжелого материального положения семьи! Ха — ха! Один год. Они давно хотели преподнести ему и его друзьям такой подарочек. И вот случай представился, получайте. Всего один год. Нашлись у них и помощнички. Из тех, что собираются этой ночью танцевать. Да они больше ничего и не умеют делать. Разве что кричать да выдавать себя за именитых арабов Хайфы. Они, дескать, благородные и порядочные граждане. Осуждают демонстрации. К чему, спрашивается, весь шум и гам? Это оскорбляет их нежные чувства. Подлые твари! А как они заискивают перед властями! Просто удивительно, что они не потребовали для него виселицы. И соседи хороши! Они‑то ведь все знали. Знали, каково ему пришлось. Болела сестра. Где только он не работал, чтобы скопить хоть немного денег для уплаты за лечение! А они дали ложные показания следователям и на суде тоже лгали. Потом приходили к нему в тюрьму, пытаясь как-то загладить свою вину. Но ему‑то от этого не легче! Что сделано, то сделано.

Конечно, он имел право пригласить адвоката. Но кто бы заплатил ему? Да и к чему это? Он челочек обреченный. Так же, как и его отец, которого погнали на смерть вместе с односельчанами в 1948 году. И также, как его мать… Когда их деревня была разрушена, она вместе с детьми перебралась в гетто. Подняла детей, стирая белье по чужим домам; она всегда ходила со стертыми в кровь руками. А может быть, адвоката могла нанять его сестра? Бедная, она так долго болела. И умерла, так и не увидев брата.