Говорят, что во Флоренции был человек самой доброй славы, весьма похвальных нравов и деятельный в своих делах, по имени сер Брунеллески ди Липпо Лапи. Был у него дед, которого звали Камбио, который был человеком ученым и сыном очень знаменитого в то время врача, по имени маэстро Вентура Бакерини. и когда сер Брунеллески взял себе в жены девицу, в высшей степени благовоспитанную, из благородного семейства Спини, он как часть приданого получил дом, в котором и он и его дети жили до самой своей смерти и который расположен против церкви Сан Микеле Бертельди³, сбоку, в закоулке, пройдя площадь дельи Али⁴. Между тем, в то время как он подвизался таким образом, и поживал в свое удовольствие, у него в 1377 году родился сын, которого он в память своего уже покойного отца назвал Филиппо и по случаю рождения, которого он задал пир, какой только мог. А затем он с величайшею тщательностью обучил его с детства основам словесности, в каковой мальчик обнаружил такое дарование и столь возвышенный ум, что нередко переставал о них думать, словно не стремился постигнуть в этой области большего совершенства, а устремлялся мыслями к вещам более полезным. Сер Брунеллески, который хотел, чтобы Филиппо, как и отец сделался нотариусом или, как прадед, – врачом, испытал от этого величайшее огорчение. Однако, видя, сын постоянно занимается искусными выдумками ручными изделиями, он заставил его выучиться считать и писать, а затем приписал его к ювелирному цеху, с тем чтобы он учился рисовать у одного из его друзей⁵. Что и произошло к великому удовлетворению Филиппо который, начав учиться и упражняться в этом искусстве, через немного лет уже оправлял драгоценные камни лучше, чем старые мастера этого дела. Он работал чернью и исполнял крупные работы из золота и серебра, как, например, некоторые фигуры из серебра вроде двух полуфигур пророков, находящихся на передней стороне алтаря св. Иакова в Пистойе⁶, которые считались прекраснейшими вещами и которые он исполнил для церковного попечительства⁷ этого города, а также барельефные работы, в которых он показал такое знание ремесла, что волей-неволей талант его должен был выйти за границы этого искусства. Поэтому, завязав сношения с некоторыми опытными людьми, он стал вникать при помощи воображения в природу времени и движения тяжестей и колес, размышляя о том, как их можно вращать и почему они приводятся в движение. И дошел до того, что собственными руками построил несколько отличнейших и прекраснейших часов. Однако он этим не довольствовался, ибо в душе его проснулось величайшее стремление к ваянию; а все это случилось после того, как в дни юности Донателло, который почитался сильным в этом искусстве и от которого ожидали очень многого, Филиппо стал постоянно с ним общаться и оба они из-за взаимных доблестей питали друг к другу такую любовь, что один, казалось, не мог жить без другого. Филиппо, который был в высшей степени одарен разнообразными способностями, отдавался многим ремеслам. Ему, например, было достаточно немного поупражняться, как уже в среде сведущих людей его стали считать прекраснейшим зодчим. Он это и показал во многих работах, которые исполнял при подновлении домов, как, например, на углу улицы Чаи, по направлению к Старому рынку, дома своего родственника Аполлонио Лапи, над которым он много старался, пока тот его строил⁸. То же самое он сделал при перестройке башни и дома делла Петрайа в Кастелло⁹. Во дворце, занимаемом синьорией, он наметил и разбил все те комнаты, где помещается контора служащих ломбарда, а также исполнил там и двери и окна в манере, заимствованной у древних, которой в то время не очень пользовались, так как зодчество в Тоскане было чрезвычайно грубым¹⁰. Когда же затем во Флоренции нужно было сделать для братьев Св. Духа статую кающейся Магдалины из липового дерева на предмет помещения ее в одной из капелл, Филиппо, который исполнил много маленьких скульптурных вещиц и хотел показать, что может достигнуть успеха и в больших вещах, взялся за выполнение означенной фигуры, которая, будучи закончена и поставлена на свое место, почиталась прекраснейшей вещью; впоследствии, при пожаре этого храма в 1471 году, она сгорела вместе со многими другими примечательными вещами. Он много занимался перспективой, применявшейся в то время весьма плохо вследствие многих ошибок, которые в ней делали. Он много потерял на нее времени, пока сам не нашел способа, благодаря которому она могла сделаться правильной и совершенной, именно путем начертания плана и профиля, а также путем пересечения¹¹, – вещь поистине в высшей степени остроумная и полезная для искусства рисования. Он настолько этим увлекся, что своею рукою изобразил площадь Сан-Джованни с чередованием инкрустаций черного и белого мрамора на стенах церкви, которые сокращались с особым изяществом; подобным же образом он сделал здание Милосердия, с лавками вафельщиков и аркой Пекори, а с другой стороны колонну св. Зиновия. Работа эта, снискавшая похвалы художников и людей, понимавших в этом искусстве, настолько его ободрила, что прошло немного времени, как он уже принялся за другую и изобразил дворец, площадь и лоджию синьории вместе с крышей пизанцев¹² и всеми постройками, которые видны кругом; работы эти явились поводом к тому, что проявился интерес к перспективе в других художниках, которые с тех пор занимались ею с великим прилежанием¹³. В особенности же он преподал ее Мазаччо, художнику в то время молодому и большому его другу, который сделал честь его урокам своими работами, как видно, например, по строениям, изображенным на его картинах¹⁴. Не преминул он научить и тех, кто работал в инкрустации, то есть в искусстве набора цветных сортов дерева; он настолько их воодушевил, что ему следует приписать хорошие приемы и много полезных вещей, достигнутых в этом мастерстве, а также много отличных произведений, которые в то время и на ряд лет¹⁵ потом приносили Флоренции славу и пользу.

Однажды мессер Паоло даль Поцца Тосканелли¹⁶ , возвращаясь после занятий и собираясь поужинать в саду с некоторыми из своих друзей, пригласил и Филиппо. Последний, слушая, как он рассуждает о математических искусствах, настолько с ним подружился, что выучился у него геометрии. И хотя Филиппо не был человеком книжным, благодаря опыту, которым наделила его природа, он давал такие правильные объяснения, что нередко ставил того в тупик. Продолжая в том же духе, он занимался Священным писанием, неустанно принимая участие в спорах и проповедях ученых особ; и это благодаря его удивительной памяти настолько пошло ему на пользу, что вышеназванный мессер Паоло, восхваляя его, говорил, что ему кажется, когда он слушает рассуждения Филиппо, будто это новый святой Павел. Кроме того, он в то время усердно изучал творения Данте, которые были им верно поняты в отношении расположения описанных мест и их размеров¹⁷; и, нередко ссылаясь на них в сравнениях, он ими пользовался в своих беседах. А мысли его только и были непрестанно заняты тем, что он сооружал и измышлял замысловатые и трудные вещи. И никогда не встречался он с умом, более его удовлетворяющим, чем Донато, с которым он по-домашнему вел непринужденные разговоры, и оба черпали радость друг от друга и вместе обсуждали трудности своего ремесла.

Между тем Донато в то время как раз закончил деревянное распятие, которое впоследствии поместили в церковь Санта Кроче¹⁸ во Флоренции под картиной, написанной Таддео Гадди, и пожелал узнать мнение Филиппо; однако он в этом раскаялся, так как Филиппо ответил ему, что он посадил на крест мужика. Тот ответил: «Возьми кусок дерева и сам попробуй» (откуда и пошло это выражение), как об этом пространно повествуется в «Жизнеописании» Донато. Посему Филиппо, который хотя и имел повод для гнева, но никогда не гневался на что-либо ему сказанное, молчал течение многих месяцев, пока не закончил деревянное распятие того же размера, но столь высокого качества и исполненного с таким искусством, рисунком и старанием, что, когда он послал Донато вперед к себе домой, как бы обманным образом (ибо тот не знал, что Филиппо сделал такую вещь), у Донато выскользнул из рук фартук, который был полон яиц и всякой снеди для совместного завтрака, пока он смотрел на распятие вне себя от удивления и от вида тех остроумных и искусных приемов, которыми Филиппо воспользовался для передачи ног, торса и рук. Фигура была скомпонована и сложена с такой цельностью, что Доне только признал себя побежденным, но и превозносил ее как чудо. Вещь эта находится ныне в Сан-Мариа Новелла, между капеллой Строцци и капеллой Барди да Вернио, безмерно прославляемая и в наше время¹⁹. Когда же этим самым обнаружилась доблесть обоих поистине отличных мастеров, мясной и полотняный цехи заказали им для своих ниш вокруг Ор Санмикеле две мраморные фигуры²⁰, но Филиппо, взялся сам для себя за другую работу, предоставил их но, и Донато один довел их до завершения. Вслед им, в 1401 году, имея в виду ту высоту, которой достигла скульптура, был поставлен на обсуждение вопрос о новых двух бронзовых дверях для храма и баптистерия Сан Джованни, так как с самой смерти Андреа Пизано²¹ не находились мастера, которые сумели за это взяться. Посему, оповестив об этом замысле всех находившихся в то время в Тоскане скульпторов, за ними послали и назначили им содержание и год времени на исполнение каждому по одной сцене; в числе были призваны Филиппо и Донато, которые, каждый порознь, должны были сделать одну сцену в соревновании с Лоренцо Гиберти, а также Якопо делла Фонте, Симоне да Колле, Франческо ди Вальдамбрина Никколо д'Ареццо²². Сцены эти, законченные в том же году и выставленные для сравнения, оказались все весьма прекрасными и отличными друг от друга: одна была хорошо нарисована и плохо сработана, как у Донато, другая имела отличнейший рисунок и была тщательно сработана, но без правильного распределения композиции в зависимости от сокращения фигур, как это сделал Якопо делла Кверча, третья была бедна по замыслу и по фигурам, как разрешил свою задачу Франческо ди Вальдамбрина; хуже всех были сцены у Никколо д'Ареццо и Симоне да Колле. Лучше всех была сцена, исполненная Лоренцо ди Чоне Гиберти. Она отличалась рисунком, тщательностью исполнения, замыслом, искусством и прекрасно вылепленными фигурами. Однако немногим ей уступала и сцена Филиппо, в которой он изобразил Авраама, приносящего Исаака в жертву. На ней же – слуга, который в ожидании Авраама, и пока пасется осел, извлекает себе из ноги занозу: фигура, заслуживающая величайших похвал. Итак, после того, как сцены эти были выставлены, Филиппо и Донато, которых удовлетворяла только работа Лоренцо, признали, что он в этом своем произведении превзошел их самих и всех остальных, сделавших другие сцены. И так они разумными доводами убедили консулов передать заказ Лоренцо, доказав, что это пойдет на пользу обществу и частным лицам; и это было поистине добрым делом истинных друзей, доблестью, лишенной зависти, и здравым суждением в познании самих себя. За это они заслужили больше похвал, чем, если бы создали сами совершенное произведение. Счастливые мужи, которые, ублажая друг друга, наслаждались восхвалением чужих трудов. Как несчастливы ныне современники наши, которые, принося вред, этим не удовлетворяются, но надрываются от зависти, точа зубы на ближнего.