— Конечно, самое главное — кормить, — соглашалась и бригадир Прасковья Филипповна, — у коровы молоко на языке. Вот и насчет массажа… Видите? В хороших хозяйствах везде массаж делают. А я вот когда говорю, вы всё мимо ушей пропускаете!

— А что, если им на ночь кормочку подготовлять? — предложила Катерина. — На пастбище травы еще мало…

Доярки обернулись к ней:

— Кормочку? А кто тебе даст кормочку?

— А никто не даст, — весело поглядывая на всех, ответила Катерина, — сами добудем! Вот сейчас можно под кустами снытки нарвать, по канавкам травка хорошо взошла — все равно не покосная. Молодой крапивы можно нарубить, очень хорошо коровы поедят!..

— И то дело! — подхватила Прасковья Филипповна. — Очень хорошо придумала. Вот и надо взяться!

— Это что ж, по травинке теперь собирать? — возмутилась Тоня. — Да когда ж это насбираешь? Это и отдохнуть будет совсем некогда!

— А никто тебя не неволит, — засмеялась тетка Аграфена. — Подольше отдохнешь, поменьше заработаешь!

И в тот же день пошли доярки с мешками по кустам да по овражкам, где места не покосные, сбирать подросшую снытку, да пушистую медуницу, да молодую, нежную крапиву, которая уже развесила у изгородок зубчатое светлозеленое кружево своих листьев…

А в телятнике и в доме Рублевых даже и помину не было — про доклад деда Антона. Марфа Тихоновна будто и не была на собрании, будто и доклада этого никогда не слыхала.

Но отец Насти, и мать ее, и все телятницы были на собрании и слыхали доклад, однако и они молчали об этом. Настя понимала все: они не хотят огорчать и раздражать бабушку. Слышали, да не слыхали. Да вроде как и не было ничего.

Марфа Тихоновна даже как-то успокоилась и повеселела. Может, ждала чего-то более неприятного, каких-то более крупных событий и рещёний… Но что же? Ничего особенного и не случилось. Дед Антон хоть и наболтал с три короба, но на том и осталось. Так и забудется. Так и перестанут беспокойные головы смущать народ, а здравый рассудок всегда возьмет верх.

Но уже через неделю светлое настроение ее было снова нарушено и она была глубоко огорчена и опечалена.

Как-то в обед, вернувшись из телятника, она увидела на кухонном столе целый ворох желтых сморчков.

— Это кто же? — весело удивилась она.

— Да, небось, Настя, — ответила невестка, которая тоже только что пришла с работы.

— Принесла и бросила, — добродушно проворчала Марфа Тихоновна, — а сама умчалась куда-то… И куда умчалась от обеда? Эко вертлявая девка!

Она села перебирать грибы, обчищая их от прилипшей хвои и зеленых травинок.

Настя скоро появилась. Она вбежала запыхавшаяся и вся розовая, с туго скрученной в трубочку тетрадкой в руке.

— А! Бабушка, ты уже перебираешь! — живо и с улыбкой сказала она. — А знаешь, где мы их набрали? На вырубке. Знаешь вырубку за ригой? Туда бригада ходила пни корчевать — дед Антон выпросил под зеленый корм эту вырубку. Ну, и Анка Волнухина тоже ходила. А Анка Волнухина Дуне сказала, а Дуня — мне. А потом мы еще другим ребятам сказали…

— Да что сказали-то? — прервала бабушка — Чирикает, как воробей: «чип-чип», и не поймешь ничего!

— Ну, сказали, что на вырубке и там, в кустиках, сморчки есть! Вот мы и побежали! Вот и набрали!.. Ой, бабушка! — через минуту продолжала Настя. — А как на вырубке хорошо! Все кругом зелено-зелено! Когда цветы, то все пестро делается… а сейчас только зеленая травка. И роща кругом тоже стоит зеленая… Елки темные, будто из бархата, а березки светлые, блестят под солнышком… Бабушка, пойдем в рощу, ты посмотришь, а?

Темные нежные глаза Насти заглядывали бабушке в лицо. Марфа Тихоновна улыбнулась:

— Да, надо как-нибудь сходить с тобою. Вот как черемуха зацветет.

— А уж она скоро зацветет, бабушка! — подхватила Настя. — Уже кисточки набирает! Мы наломали — она дома в воде распустится…

— Наломали? — оглянулась бабушка. — А где же она?

— А в горнице, в кринке стоит. Только ты думаешь — я столько наломала? Я гораздо больше!

— А куда ж дела?

От этого простого, спокойного вопроса Настя вдруг смутилась и опустила глаза. Бабушка с удивленной улыбкой поглядела на нее:

— Ну, куда ж дела-то?

— Я Катерине отнесла… — не поднимая глаз, ответила Настя. — Она очень любит…

— А, это, значит, ты туда и бегала? А я гляжу, что такое: грибы здесь, а грибницы нету… И что это за дружба у тебя завелась с Катериной? По годкам вроде не подходите… И чего тебе туда бегать?

— А она мне помогала костромской доклад готовить!..

Настя тут же спохватилась и покраснела. Ну зачем она теперь бабушке про этот доклад сказала? Только расстроит ее! Но было уже поздно. Бабушка нахмурилась и поджала губы:

— Где ж будет этот доклад?

— На пионерском сборе.

— Дед Антон взрослых с толку сбивает, а ты будешь ребят? Ну что ж, забавляйтесь!

Настя тоже нахмурилась. Смущение ее исчезло.

— Нет, бабушка, не сбивать с толку, а правду буду им рассказывать, что сама видела. И как телята в домиках на улице стоят. И как их кормят. И как у Малининой телята никогда не болеют. Вот у нее ни один не погиб, а у тебя пять штук за зиму, и еще гибнуть будут. А ты все, бабушка, никого слушать не хочешь! А что, неправда?

Бабушка бросила очищенный гриб в миску.

— Да если бы там паратиф появился, то у них не погибли бы? Я, что ли, виновата, если паратиф напал на телят? Да кабы не я, не пять, а пятнадцать погибло бы!

— А надо, чтобы как у них — ни одного! Они паратиф в телятник не допускают!

Марфа Тихоновна гневно взглянула на Настю, а с Насти перевела взгляд на невестку, которая тихо возилась у шестка, замешивая корм поросенку.

— Мать! — резко сказала она. — Ты слышишь, как дочка со мной разговаривает? Уж теперь, оказывается, даже она больше меня знает!

Мать строго обратилась к Насте:

— Ты что это, опять спорить с бабушкой? Замолчи, и всё! — и со вздохом, взяв бадейку, вышла из избы.

Марфа Тихоновна, вдруг пригорюнившись, подперлась рукой.

— Никто меня не любит, никто не уважает! Придется мне к дочери Нюше идти, в Высокое. Она давно зовет. Буду с ребятишками нянчиться… А что мне? Пора и на покой Думала, я на ферме нужна, ан вот и не нужна оказалась. Все умнее меня, все ученее меня. Что ж мне там делать? Думала, в доме нужна — ан и в доме не нужна. Все сами большие стали, старики только мешают…

Настя не выдержала и со слезами бросилась бабушке на шею:

— Бабушка, не уходи! Мы все тебя любим! А я больше всех тебя люблю! Ой, бабушка, не уходи!..

Настя заплакала, и старуха прослезилась. Мать, вернувшись в избу, с удивлением увидела, что они сидят, обнявшись, забыв о недочищенных сморчках. Улыбнувшись всеми ямочками на лице, она, будто ничего не замечая, сказала:

— Настя, собирай на стол, сейчас отец придет.

— Где он, этот доклад-то твой? — сказала бабушка, снова принимаясь за грибы. — Брось его на шесток, матери на растопку!

Настя, не отвечая, собирала на стол, доставала хлеб, ставила тарелки.

— Ты что же молчишь? Неужто все-таки при своем остаешься? — спросила бабушка.

— Да, при своем, — тихо, но решительно ответила Настя.

Марфа Тихоновна с минуту смотрела на нее загоревшимися глазами. Но вздохнула, покачала головой и больше ничего не сказала.

В конце июня, когда установилось лето, дойных коров угнали на дальние выпасы, за семь километров от деревни. И туда, в только что отстроенный летний домик, переехали доярки со всеми своими подойниками, бидонами, с прибором для измерения жирности, с сепаратором. Там же поселился и пастух Николай Иванович со своим внуком Витькой.

— Гармонь бы еще сюда! — сказала доярка Тоня, притопывая на новых досках пола. — Вот бы совсем хорошо! Очень плясать люблю!

— И Сережку бы Рублева! — подсказала ей тетка Аграфена и лукаво подмигнула.

Тоня чуть-чуть покраснела, но задорно ответила:

— А что ж? МТС отсюда недалеко, на пути… можно сбегать пригласить!