И лишь тогда успокоилась бабушка Анна, когда пошла за дедом и Настей лошадь на станцию. Словно лет двадцать свалилось с ее плеч, так она засуетилась, так захлопотала. Приготовила самовар — только лучинку сунуть. Собрала на стол, нарезала хлеба… И вышла на крыльцо, подперлась рукой, поглядывает маленькими выцветшими глазами на дорогу — не едут ли? А уж тревога опять нашептывает свое: «Запрягли жеребца Бедового, а он с горы подхватистый. Может, уж разнес их да разбил… И зачем надо было запрягать Бедового? Как будто нет на конюшне лошадей посмирнее! Запрягли бы клячу какую, она бы шагала да шагала. Перед кем старому выставляться? — И опять смотрит на дорогу: — Ох, не пойти ли им навстречу? Сердце сжимается, силы нет!»

И вдруг лицо бабушки Анны просияло, маленькие глаза засветились, маленькие красивые губы сложились в улыбку — едут! Бодрым шагом, помахивая гривастой головой, идет Бедовый. Младший конюх Тимоша правит, а дед Антон сидит важно, поглядывает на стороны, будто сто лет не видал свою деревню. И девчушка Настя с ним, притулилась к дедовой спине и смеется, перекликается с девчонками, которые выбежали им навстречу.

«Ну, вот и ладно! — облегченно вздохнула бабушка Анна. — Живы-здоровы!.. — И тут же твердо решила: — А больше я своего деда никуда не пущу!»

На другой день на колхозном собрании дед Антон Шерабуров докладывал о своей поездке в Кострому. Дед Антон сидел за столом рядом с председателем. Тут же сидела со своей тетрадкой в руках Настя Рублева. Если дед что забудет, так она сейчас же заглянет в тетрадку и подскажет.

Но дед Антон не забыл ничего. Он отчетливо изложил, как устроено хозяйство молочной фермы Малининой, как оплачивается работа доярок и телятниц, какие поощрения у них введены, как устроены пастбища, как устроен севооборот в полях — и полевой, и овощной, и луго-пастбищный, — что сеют на корма и как разделывают они луга под пастбища: корчуют пни, расчищают кустарники. Приводил точные цифры доходов этой фермы и заработка доярок, и телятниц, называл великолепные цифры удоев. Насте иногда казалось, что дед забыл о чем-нибудь упомянуть. «Дедушка, а вот привес телят…» Но дед Антон останавливал ее: «Знаю, знаю. Все по череду…» — и, когда наступала очередь, так же обстоятельно рассказывал и о привесе телят, и о том, сколько телятницы получают за привес и каких телят выращивают…

Колхозники, особенно работающие на молочной ферме, с большим интересом слушали деда Антона, слушали внимательно, не прерывая. Катерина не спускала с него больших блестящих глаз и, чувствуя, как речи деда Антона слово за словом укрепляют ее победу, понемногу заливалась румянцем.

Марфа Тихоновна тоже была на собрании. Она сидела, облокотившись на край стола, и слушала, не поднимая глаз. Доярки и телятницы украдкой поглядывали на нее, стараясь угадать, что она сейчас думает и что она скажет в ответ деду Антону. Но лицо Марфы Тихоновны с опущенными глазами и твердо сжатым ртом было спокойно и непроницаемо.

Когда речь зашла о телятах, председатель не выдержал, спросил:

— Ну, так как же, старик, правда, что ли, что у них телятники холодные?

— Правда, — ответил дед Антон, — совсем не отапливаются телятники, оттого и телята не дохнут. А раньше тоже болели да дохли. По многу погибало телят. Не лучше нашего.

Тут в первый раз Марфа Тихоновна вскинула глаза на деда Антона.

— А ты откуда знаешь? — жестко спросила она. — Летом-то и у нас не отапливается. А зимой ты там не был. Своими глазами этого не видел, а если говорят… так сказать все можно!

— А как же там будут топить, бабушка? — вдруг тоненьким, но звонким голосом произнесла Настя. — Как же там будут топить? Там и печек-то нету! Там совсем печек нету, это я своими глазами видела!

Настя сказала… и тут же, встретив бабушкин взгляд, смутилась. Ну что ж, вот так и случилось все, чего она боялась, — перед всем колхозом отступилась от бабушки! Что теперь будет дома? Что бабушка скажет ей? Вон как нахмурились у нее брови и какая горькая морщинка появилась у рта!..

Настя растерянно отвела глаза от бабушки, взглянула на того, на другого… И вдруг встретила ласковый и светлый взгляд Катерины — она улыбалась, одобряя и поддерживая ее. Настя успокоилась. Ну что ж делать? Бабушку жалко, конечно жалко… Но ведь не может же Настя сказать неправду! Нет, не может! И это главное. А что будет дома… Ну что ж? Придется выдержать.

Когда дед Антон закончил доклад, сразу поднялся говор:

— Видишь, все правда — по двенадцать тысяч литров надаивают! А у нас — хорошо, если какая две тысячи надоит! Вот это коровки!

— Так ясно, что там зарабатывают! А на наших коровах что заработаешь?

— Много еще от ухода зависит, товарищи! Не будем зря говорить — порода породой, но и уход у них слышали какой?

— Что ж им не жить? Им жить можно!

— А нам, граждане, кто не велит?

— У меня вопрос! — сказала Марфа Тихоновна.

Председатель попросил колхозников соблюдать тишину.

— Пожалуйста, Марфа Тихоновна!

— У меня вопрос: вот вы лесу навозили, будете дворы ставить, так неужто и вправду в телятнике печей не сделаете?

Председатель посмотрел на деда Антона. Тот пожал плечами:

— Думаю, что не к чему…

— Ну, если ты так думаешь, то сам и выращивай телят, — сказала Марфа Тихоновна и встала, — сам и отвечай за них! А я за такое дело не возьмусь, кончено!

— Ну, это мы еще обсудим, — попытался успокоить ее председатель.

Но Марфа Тихоновна молча поклонилась и пошла к двери.

— Бабушка! — жалобно крикнула ей вслед Настя.

Марфа Тихоновна вышла не обернувшись.

Насте хотелось выскочить вслед за ней, обнять ее за шею и сказать:

«Бабушка, бабушка, не обижайся! И деда Антона не обижай, лучше ты выслушай нас хорошенько!»

Но тут до нее долетел подбадривающий голос Катерины:

— Ничего, ничего! Обойдется твоя бабушка.

Настя взглянула на нее и сразу подобрала набежавшие было слезы.

После собрания Настю подозвал пионервожатый Ваня Бычков, который один из первых прибежал послушать деда Антона.

— Рублева, а ты ведь тоже можешь сделать доклад о поездке в Кострому, — сказал он, — на сборе дружины, а? Вон как дед Антон!

— А мне суметь? — неуверенно спросила Настя.

— Конечно, сумеешь! Ясное, дело — как дед Антон, тебе не суметь, ну ведь с дедом Антоном-то кто и сравняется! Ох, и старик! — Ваня с улыбкой покачал головой. — Лихой! Ведь все рассмотрел и все запомнил!.. Ну ладно, ты по-своему расскажешь, особенно о телятах. У нас пионеры не больно на скотный двор идут, а тут, может, заинтересуются. Подготовься по своей тетрадочке. Хорошо?

— А это обязательно нужно, доклад-то? — все еще колеблясь, спросила Настя. — Может, так себе… Не важно?

Ваня внимательно посмотрел на нее и догадался: боится бабушки!

— Да, да, обязательно! — твердо сказал он. — Помни: ты пионерка. А пионеры всегда должны идти впереди и бороться за все новое, если оно на пользу нашему хозяйству. Никак нельзя уклониться от доклада.

Катерина, услышав, о чем идет разговор, подошла к Насте и обняла ее за плечи.

— Никак нельзя, Настя! — сказала она, заглядывая ей в лицо ласковыми серыми глазами. — Мы все должны дружно бороться и помогать друг другу: и партийцы, и комсомольцы, и пионеры. А если покажется трудно, прибеги ко мне, мы доклад вместе подготовим. Ох, и доклад же будет! Не хуже, чем у деда Антона!

Настя, скрутив в трубочку свою тетрадь, кивнула головой:

— Хорошо. Ладно. Приду.

На другой день на ферме словно улей гудел. Доярки, подоив коров, долго стояли кучкой и взволнованно обсуждали свои дела.

— Оплата, значит, с литра будет! — крикливо высказывалась Тоня. — А что с наших коров получить? Сроду недояки!

— Кормить получше, вот и весь секрет, — убежденно повторяла тетка Аграфена. — Кормить, кормить…

— А чем кормить? — возражала ей тетка Таисья — Зимой корму давали, а сейчас — где же возьмешь? Сейчас коровы сами должны питаться… не в стойле, чай…