– Давно ты научилась курить?

– Твое дело? – Женя обернулась. – И что это тебе не спится, счастливый человек? Летал бы над своей "горной страной", хотела бы я знать, причем тут горы... Или ты утешать меня пришел? Иди-ка в ван­ную да посмотрись в зеркало, заспанное и всклокоченное чучело в об­вислых трусах.

...Кажется, теперь настала моя очередь на бессонницу. Женя ус­нула, погасив возбуждение сигаретой. "Уип-эффект", Роберт Сандерс и шеститонный дурацкий магнит– все теперь отодвинулось сделалось маленьким, будто бы наблюдаемое в перевернутый бинокль, перед ог­ромностью новой моей беды. Как же мгновенно поселяется в душе от­чаяние! Вот уже и кажется тебе, что не было семи лет счастья, любви, согласия и лада, выращивания чудесных дочерей, задушевных ночных разговоров... Неужели все это было лишь иллюзией, все только каза­лось? Все это теперь там же, в перевернутом бинокле, маленькое, и вроде бы уже не твое. Зато коктебельская размолвка приблизилась так, что вроде бы она никогда и не кончалась. Женька, Женька... Я при­жался виском к ее плечу. Женя не отозвалась. "А ведь я ее совсем не знаю, свою дорогую жену! – поразился я, холодея душой. – Мне вот кажется, что это мир ее профессии так загадочен для меня, но я не знаю именно ее саму. Как это страшно!.. Нет, не может быть! Не может? Объясни себе хотя бы этот ее взгляд, когда она курила на кухне..."Я коротко забылся за каких-то полчаса до звонка будильника.Собирая в сад детей, Женя была обычной, ласковой и терпели­вой, и это успокаивающе подействовало на меня. Женя проводила нас, троих, до выходной двери и, хотя поцеловала она только" детей и по-прежнему избегала моего взгляда, сказала:– Вечером идем в кино. "Мужчина и Женщина". Позаботься о билетах.Весь этот день я изучал статью Сандерса, порой ловя себя на том, что испытываю какое-то упоительное наслаждение, такое же, как от стакана холодной воды после длительной жажды. Что там ни говори о "чужих крыльях", а я действительно теперь парил над "горной стра­ной", выявленной великолепными машинными расчетами Роберта К. Сандерса. Многое было мне хорошо знакомо, многое оказалось со­вершенно неожиданным. Я размышлял об "уип-эффекте" как участни­ке "нейтронного дерби". Можно ли достичь нейтронного выхода, если усовершенствовать нашу собственную установку? При более или менее достижимых плотностях тока в импульсе кривые Сандерса потребова­ли длительности импульса в одну миллиардную долю секунды, то есть в одну наносекунду. Но ведь таких импульсных генераторов с килоам-перными токами просто не существует пока! Это же времена соизме­римые с периодами СВЧ колебаний. Может быть, установка амери­канцев больше для этого подходит? Тогда не мудрствуя лукаво, надо воспроизводить ее, как в свое время Стаднюк воспроизводил элек­тронный прибор со сбитого "У-2"... К вечеру, разобравшись со всеми тонкостями американского варианта, я понял – нет, на этой "машине" нейтронов не получить! Воспроизводить ее не следует. Не напрасно, выходит, Сандерс и не заикается ни о каком термоядерном синтезе. Неужели, вписав нейтроны в свое техзадание, взялся я за невыполни­мое дело?В этом своем, несколько потерянном, состоянии я забирал дочек из сада и что-то рассеянно отвечал на их вопросы, потом помогал Же­не готовить их ко сну. И вот уже дети в постелях и, котя еще не уснули, дали обещание: из кино папу и маму не ждать, постелей не покидать, а спать, спать... Женя договорилась с соседкой: "Цыкните на них, Та­нечка, если расшумятся. И к телевизору своему не пускайте".

До кинотеатра дошли молча. Женя вообще весь вечер молчала. Молчал и я, не хвалиться же мне было открывшейся нынче новой ступенью собственного банкротства...

"Мужчину и Женщину" мы видели год назад в Москве на неделе французского фильма. Теперь я смотрел фильм с еще большим напря­жением и трепетом. Любовь Женщины и Каскадера, представились мне неким почти недостижимым эталоном искренности, преданности и взаимности. Облик Женщины Анук Эме как-то неуловимо перекликал­ся с Женей, и свое собственное, сегодняшнее болевое, преломлялось через это, экранное, и тут же, в зале, возникло у меня самообвинение: "Я не даю своей Женщине такой любви!.." И не отпускало острое желание немедленно изменить свою жизнь. Вот только – как?После кино мы попали в белесый плотный туман, чуть подсве­ченный рассеянным светом ночного города. В тумане глохли звуки шагов и трудно было говорить. Но меня потянуло на немедленный разбор впечатлений от фильма, как это бывало у нас в лучшие време­на. И еще хотелось – растормошить Женьку. Она же молчала и только ежилась, запахивая у горла воротник пальто. Шли дворами кратчай­шим путем к своему дому. Я не смел коснуться тех тончайших материй, которые бередили душу во время сеанса и, сам себе поражаясь, нес околесицу:

– Знаешь, у Клода Лелюша краски какой-то хемингуэевской чис­тоты и прозрачности. Я имею в виду сам киноязык. Из всех этих недо­молвок, взглядов, улыбок, прикосновений и объятий вдруг возникает глубина живого образа и первородный какой-то, почти библейский, смысл, что и вынесено в заглавие. Скажешь – нет?

Словами я не передавал и сотой доли того действительного вол­нения, которое породил во мне второй просмотр прекрасного фильма, и от этого возникала фальшь, а попытки поправить дело приводили к новым потокам слов... Женя молчала. В ней нарастало раздражение, я это чувствовал, но замолкнуть никак не мог.

– Снова над горной страной паришь, что ли? – сказала Женя глу­хим голосом. – Ты совершенно не отдаешь себе отчета, что же про­изошло в нашей жизни с этой злосчастной публикацией. Не понима­ешь, что здесь все глубже и страшнее, чем потеря научного или там технического приоритета... Нет, не могу я больше, хоть режьте!

Женя остановилась и сняла мою руку со своего локтя. Беспово­ротная решимость звенела в ее голосе:

– Вот что, Саша, я тебя не люблю. Больше не люблю или отныне не люблю, как тебе будет угодно это понимать, но это реальность. Ус­тала я тебя любить. Ох, как устала! Ты же сейчас видел, когда любят -это свет и праздник. Это единственное, ради чего только и стоит на короткий миг, называемый жизнью, приходить из небытия в этот мир!.. А у нас получается, что моя к тебе любовь – это как поденка, как моя же домашняя работа, которой не видно никакого конца. И главно­го-то я своей любовью не достигаю – не даю тебе счастья, какое желала бы давать. Не видно, чтобы ты со мною был счастлив. Да если бы ты на самом деле меня любил, дал бы ты какому-то американцу встать над собой? Из одного только желания нравиться любимой женщине настоящий мужчина чертям рога сворачивает! Вот так, Александр Ни­колаевич. Давай-ка мы с тобою расстанемся, наконец. Я ведь чувст­вую, я определенно знаю, что еще смогла бы стать счастливой и сде-лать счастливым другого человека. Второй жизни ведь не дано, а эта так коротка!

Женя смолкла. Носком сапожка она ковыряла хрусткую кучку снега, чудом уцелевшую под забором в дождях и туманах этой страш­ной, этой почти непереносимой зимы... Я будто бы окаменел. О, я хо­рошо знал это за собой – сначала как бы анестезия, а вот к утру разбе­рет, не приведи господь! Теперь же меня охватывал ужас только от мысли о самом главном, и я вскрикнул:

– А наши дети, Женя?

– Что дети?.. Что дети? Какая им радость видеть такой вот роди­тельский союз? Не дай бог, еще вынесут представление, что только так это и бывает. Какая же я дура, Величко, что не рассталась с тобою еще тогда в Коктебеле. Не было бы сейчас и этого твоего вопроса, заметь, очень для тебя типичного. Как же, схватился сразу за детей ради своего же покоя.

– Какой уж тут покой, Женечка? – горько усмехнулся я. – Но уж раз казнишь, во всяком случае, к высшей мере приговорила, огласи и обвинение. Так в чем я виновен?– Да в том, если хочешь, что последние пять лет просуществовал ты рядом со мною, как в полусне... Выдумала я тебя, Сашка, придумала! Что ты якобы на творчество замкнут, на решение такой грандиоз­ной задачи!.. Что я твоя муза – муза электроники и управляемого тер­мояда, как ты говоришь!.. Послушай-ка, дружище, пощади, не втягивай ты меня ни в какие объяснения. Не хочу я никаких объясне­ний. Не люблю и все! Мало тебе такого объяснения?