Но ситуация была сложнее, чем кажется на первый взгляд. Еще в августе группа гвардейцев во главе с Кутеповым высказала открытую поддержку монархическим публикациям Шульгина, заявив: «Теперь мы знаем, за что мы боремся!», — чем вызвала неудовольствие Деникина.[759] Впоследствии Главнокомандующий без указания даты, но явно имея в виду данный случай, вспоминал, как «Кутепов на почве брожения среди гвардейских офицеров, неудовлетворенных «лозунгами» армии, завел речь о своем уходе», но его уговорили остаться.[760] Последовавшее почти сразу назначение Кутепова генерал-губернатором Новороссийской области очень напоминает почетную ссылку и одновременный запрет покидать армию. Командование знало, что его характер не позволит нарушить приказ и просто уехать. Кстати, в выступлении гвардейцев видится подоплека упомянутого разгрома Сводно-Гвардейского полка через два месяца, если вспомнить о том, как страстно соратники другого монархиста — Дроздовского, кадрового офицера лейб-гвардии Волынского полка — обвиняли «социалиста» Романовского в намеренном направлении отрядов своих недругов на самые опасные участки для их ослабления за счет крупных потерь. Конечно, увиденная связь несколько гипотетична, однако пример сводно-гвардейцев подтверждает мнение дроздовцев, а об обратном источники молчат.
Гвардейцы-добровольцы, выбивавшиеся из общей массы, требуют внимательного анализа для понимания их особенности. Прежде всего, это возможно при выяснении пути их проникновения в гвардию. Только в числе наиболее заслуженных офицеров русско-японской войны гвардейцами стали Кутепов (после исключения из гвардии охваченных волнениями батальона Преображенского полка), а также А.А. фон Лампе.[761] Личностно сформированные в совершенно иных условиях, новоиспеченные гвардейцы не вошли окончательно в полковые коллективы. Недаром Кутепов стал командиром преображенцев лишь после Февральской революции, в апреле 1917 г. Более того, в 1919 г., возглавив 1-й армейский корпус, он вообще высказал еретическую с точки зрения монархизма «готовность защищать республику, которая освободит Россию, даже от монархистов».[762] Считавшийся кадровым измайловец Парфенов выслужился из вольноопределяющихся, поступив в полк на волне энтузиазма 1914 г., а полковник (затем генерал-майор) Ю. Н. Плющевский-Плющик, начав службу в лейб-гвардии 1-й Артиллерийской бригаде, затем долго служил на штабных должностях и лишь в 1917 г., и то для ценза, командовал ротой Семеновского полка.[763]
Материалы Преображенского полка свидетельствуют не только о мужестве, но и о популярности среди солдат в качестве «отцов-командиров» как раз тех, кто потом вступил в Добровольческую армию. Так, сам Кутепов, капитаны И. Зыбин и М. Н. Моллер, штабс-капитан А. Розеншильд-Паулин и поручик В. А. Валуев фигурируют в списке награжденных в 1917 г. солдатскими Георгиевскими крестами[764] — так называемыми «Георгиями с веточкой». Согласно статуту, новая награда предназначалась для отличия офицеров, а решение о ее вручении зависело исключительно от инициативы, «приговора» солдат.
Следует отметить, что участие гвардейцев в Гражданской войне на Юге России не ограничивалось Добровольческой армией. Часть монархического, наполовину кадрового офицерства вошло в прогерманские Южную и Донскую армии (донской атаман П. Н. Краснов возродил не только гвардейские казачьи части, но и Финляндский полк[765]) и в разнообразные «повстанческие» отряды, в частности, полковника Шкуро.[766] Один из старших измайловцев, полковник Есимонтовский, пытался также примкнуть к Донской армии и, воссоздавая полк, подчиниться Краснову, однако под давлением офицеров был вынужден отказаться от этого и войти в состав Добровольческой армии — «бедной, но зато никем не субсидируемой».[767]
Исходя из понимания сложности чисто механического соединения в одних частях гвардейцев и армейцев и учитывая взаимные амбиции, добровольческое командование и решило создавать подразделения чисто гвардейского офицерского состава. Данная идея настолько понравилась гвардии, что некоторые офицеры перевелись к Деникину от Краснова, — в частности, финляндец полковник Моллер.[768] Неизбежным продолжением становилось их стремление перейти к возрождению собственных полков. Например, офицеры лейб-гвардии Кирасирского его величества полка единогласно отвергли проект включения себя в состав 2-го Офицерского Конного полка «ввиду невозможности сохранить в нем свою самостоятельность и обособленность и рассчитывать на скорое выделение в самостоятельную единицу, что являлось заветной мечтой всех кирасир».[769] Симптоматичны, при всем стремлении к сохранению «старых добрых» устоев, обсуждение и оспаривание намерений командования — факт, в котором отразилось и послефевральское, и непосредственно добровольческое падение дисциплины.
В итоге во второй половине 1919 г. возникла Сводно-Гвардейская дивизия в составе сводных полков 1-й, 2-й, 3-й пехотных и Стрелковой гвардейских дивизий, Гвардейской Артиллерийской бригады и Гвардейской инженерной роты. Кроме того, имелись 1-й сводный Кирасирский, 2-й сводный Кавалерийский гвардейские полки и Отдельный дивизион гвардейской Конной Артиллерии — во 2-й кавалерийской дивизии.[770] В течении года постоянно развертываясь из батальона в полк, бригаду и дивизию, сводно-гвардейская структура отличалась большой хаотичностью, усугублявшейся в силу «крайне неудовлетворительного делопроизводства в ротах и командах» — в частности, при существовании бригады 2-й Сводно-Гвардейский полк состоял из Кексгольмского, Литовского и Петроградского батальонов, но в нем присутствовали и гвардейские стрелки.[771] Перманентное переформирование резко снижало боеспособность и, при учете стремления каждой ячейки к превращению по меньшей мере в дивизион, а то и в полк, требовало значительных средств. (Абсурдность амбиций особенно ярко подчеркивается численностью сводных полков гвардии, не превышавшей после боев 100–150 человек,[772] — и среди них как минимум три ячейки; отдельные ячейки порой насчитывали всего трех-четырех офицеров и двух-трех старых фельдфебелей.[773])
Погоня за добычей, о чем упоминалось в отношении регулярных частей, наиболее широко и уродливо распространилась именно в гвардейской среде. Излюбленным наказанием для выказавшего враждебность населения становились «контрибуции», обычно превращавшиеся в подлинный грабеж, причем офицеры всячески поощряли такое перерастание.[774] Частые самоассоциации с немцами подчеркивают восприятие окружающего как вражеского и, следовательно, максимальное отчуждение. Моральный надлом и редкое участие в боях способствовали торжеству духа обогащения и дисциплинарного развала. Важно уяснить, что, в отличии от основной добровольческой массы, гвардейские офицеры несли более ощутимые материальные потери в ходе революции, и их быстрое перевоплощение в грабителей носило скорее ритуально-мстительный характер. Откровенно бравируя грабежом,[775] они явно самоутверждались заново. В конце 1919 г. эшелон гвардейских стрелков распродал все имущество в присутствии штабного поезда генерала A. M. Драгомирова и при попустительстве его родного брата, полковника Александра Михайловича.[776] Генерал, реагировавший недопустимо мягко — объявил в приказе, что гвардия «покрыла позором свои славные знамена грабежами и насилиями над мирным населением», — все равно вызвал озлобление гвардейского офицерства.[777]
