Прежде всего, необходимо выделить те части, которые формировались по чисто национальному признаку. Во-первых, это Чехословацкий батальон, развернутый летом 1919 г. в Карпаторусский (затем Славянский стрелковый) полк. В нем сражались чехи, галичане, западные украинцы и другие западные славяне; отдельные офицеры служили в Корниловском полку. К 1920 г. в результате крупных потерь полк превратился в Славянский батальон штабс-капитана В. Г. Гнатика в Сводно-стрелковом полку.[496] Во-вторых, небольшие организованные контингенты народностей бывшей Российской Империи, постоянно присутствовавшие в добровольческих частях или приданные им. Таковы польский, финский, а также 5-й и 6-й эскадроны (укомплектованные в основном черкесами и осетинами) 2-го Офицерского конного Дроздовского полка и Горско-мусульманский дивизион при 1-м армейском корпусе.[497] В возрождавшемся же Крымском конном полку среди офицеров татары преобладающего места не занимали.[498] В третьих, следует лишь упомянуть разнообразные инородческие конные дивизионы, полки и дивизии — Дагестанские, Ингушские, Кабардинские, Осетинские, Черкесские, Чеченские — то входившие в состав Добровольческой армии, то относившиеся к Войскам Северного Кавказа, Новороссийской и Киевской областей, которые были подведомственны ВСЮР.[499]

Но, так как основные слои добровольческого офицерства не имели определенного этнического колорита, то, ввиду вышеизложенных трудностей, используем единственный реальный способ — пофамильный анализ выявленных персоналий. Конечно, он неизбежно допускает некоторую погрешность, ибо не позволяет определить конкретную национальность, а фамилия, имя и отчество не всегда раскрывают этническую принадлежность человека; тем не менее полное отсутствие информации не оставляет иного пути. Обширные систематизированные персонально-биографические данные офицеров-добровольцев, составленные нами на основе всех использованных источников, из которых максимально содержательны архивные, охватывают преимущественно 1-й армейский, а также 5-й кавалерийский корпуса. (См. приложение 2, таблица 16) Итак, из 7209 офицеров к русским, малороссам и белоруссам принадлежали 81,6 %, а к славянам вообще — 88,9 %, включая болгар, латышей, поляков, сербов, чехов и др. Самую большую после славян группу составили носители немецкоязычных фамилий — 5,3 %. Офицеры кавказско-азиатского происхождения насчитывали 2,2 %. У 1,8 % имелись семитские корни. Оставшееся место — 1,8 % — занимали одиночные итальянцы, французы, греки, румыны и иные европейцы, включая представителей даже таких маленьких народов, как албанцы, голландцы и швейцарцы.[500] Подавляющее большинство последней категории, как и этнические немцы, были вполне обрусевшими и самоидентифицировались как русские. Весьма показателен пример лютеранина фон Лампе, который в дневнике Германию называл матерью, а Россию — настоящей Родиной.[501]

Поэтому делаем следующий вывод. Офицерский корпус Добровольческой армии был по составу многонациональным с преобладанием русских, отражая тем общероссийскую действительность. Однако, несмотря на великодержавие идей и идеалов, в нем присутствовало заметное число офицеров, не являвшихся славянами. Особенно это характерно для марковцев, среди которых они составляли 2,9 %. У корниловцев с самого начала встречались прапорщики-евреи «производства Керенского» (то есть некрещеные), и трений это не вызывало. Точно такое же положение было и в дроздовских частях. В конвое Кутепова по его личному указанию служили два офицера-еврея.[502] Следовательно, национальные различия не имели в добровольческой среде серьезного значения: связывая себя с крепким государственным устройством офицеры стремились к реализации честолюбивых представлений о военной карьере.

В заключение необходимо подчеркнуть, что кадровой основой Добровольческой армии на всем протяжении ее существования было молодое, сословно-демократическое, многонациональное офицерство. Несмотря на жестокие потери, оно проявило высокую устойчивость, став наиболее крупной и влиятельной составляющей Белого добровольчества. Равнозначную роль при этом играли как цели и идеалы борьбы, так и эволюция методов формирования армии от добровольческого к мобилизационному. Таким образом, Белое движение на Юге России на примере Добровольческой армии предстает не только военным, но офицерским движением (не отрицая достаточно широкого участия в нем прочих общественных слоев). Существенные же сокращение социальной базы армии, изменения принципов старшинства и чинопроизводства вели к складыванию новой корпоративной иерархии и особой системы ценностей, чему сопутствовали широкие социокультурные трансформации офицеров-добровольцев.

Как мы помним, подавляющее большинство добровольческого офицерства составляли офицеры военного времени, которые, будучи в старой армии достаточно случайными людьми, не смогли воспринять традиционное мировоззрение своих кадровых предшественников. Оказавшись же в Добровольческой армии, прежде всего по собственному желанию, они тем самым создали качественно еще более своеобразную среду. Поэтому их мировоззрение испытывало двоякое воздействие. С одной стороны, добровольность поступления означала согласие с целями борьбы и в силу такого единодушия облегчала его складывание. Но, с другой, — «непредрешенческая» размытость примитивной программы и, главное, отсутствие единой сословной, профессиональной или иной идейной основы не могло не вести к хаотическому формированию весьма специфического и неустойчивого социокультурного облика.

Первые добровольцы отличались довольно примитивной пестротой политических пристрастий. Возглавленные Корниловым, они в значительной степени были настроены республикански. В Корниловском полку — порождении послефевральской эпохи — присутствовали искренние симпатии идее Учредительного собрания. Более того, полковые черно-красные цвета многие ассоциировали с эсеровскими символами «Земля и Воля». Вопреки распространенному мнению, в Сводно-Офицерском полку будущие марковцы тоже оказались доброжелательны к социалистам-революционерам, один из которых, студент с дореволюционным партстажем, в 1919 г. стал командиром батальона.[503] Сам Марков часто делал немонархические заявления и уже в январе 1918 г. пресекал демонстративные выходки монархистов — вроде публичного исполнения императорского гимна.[504]

Последние оказались в заметном меньшинстве — в основном среди кавалеристов, гвардейцев, части юнкеров и одиночных в армии моряков. Ситуация изменилась после прихода отряда Дроздовского, который еще в декабре 1917 г. с помощью ближайшего сотрудника, капитана Бологовского, вел среди своих офицеров вербовку в тайную монархическую организацию. Вступившим выдавались особые карточки трех степеней; большинство получило их с одной полосой, 12 крупных чинов — с двумя, и лишь у Дроздобского и Бологовского имелась высшая степень с тремя полосами. «Процент имеющих карточки… был очень высок и колебался около 90 %. Во время нашего похода я оставлял в каждом городе и почти в каждом селе агента-резидента из местных жителей»,[505] — вспоминал Бологовской. Соединение с Добровольческой армией происходило болезненно, так как дроздовцы не скрывали, что, подчиняясь Алексееву в военном плане, «политическая организация остается самостоятельной».[506] Вопреки их ожиданиям, попытки распространить влияние в Корниловском и Марковском полках были пресечены, а агитаторы едва не расстреляны по обвинению в большевизме? (Впоследствии, в эмиграции, именно дроздовцы составили личную охрану великого князя Николая Николаевича.[507]) Поэтому известные слова Алексеева о поголовном монархизме добровольцев и призрачности демократической «вывески» армии[508] представляется выдаванием желаемого за действительное.