Перейдем теперь к нравственности. Здесь Шод-Эг становится просто великолепен. Мне чудится, будто я слышу наших сегодняшних критиков и газетчиков, изничтожающих натурализм. Комизм достигает своего апогея. Не знаю, что бы такое лучше процитировать. «Вот одна из претензий г-на де Бальзака, по отношению к которой мы будем безжалостны, — негодует Шод-Эг, — о ней громогласно говорится в общем названии, объединившем все его произведения; оказывается, романист вознамерился глубоко изучить нравы нашего века и описать их, ни в чем не отступая от правды. Какие же нравы живописует г-н де Бальзак? Это — нравы низменные и отвратительные, их носителями движет один только корыстный интерес, мерзкий и подлый. Если верить этому мнимому историку и философу, то деньги и порок — единственное средство и единственная цель, которую видят перед собой люди современного общества; порочные страсти, извращенные вкусы, позорные наклонности только и владеют Францией XIX века, этой дочерью Жан-Жака Руссо и Наполеона! Можешь смотреть во все глаза — и нигде не встретишь даже признака возвышенных чувств и благородных мыслей. Францию — ибо автор задается целью нарисовать портрет Франции — населяют грубые солдафоны, едва замаскированные бандиты, женщины, либо уже окончательно развращенные, либо ставшие на путь разврата: ну просто новый Содом, растленные нравы которого вот-вот навлекут на него небесный огонь. Иначе говоря, тюрьмы, дома терпимости и каторга покажутся прибежищем добродетели, честности и невинности по сравнению с цивилизованными городами, которые описывает г-н де Бальзак». Как видите, тут есть все: Содом, Жан-Жак Руссо и Наполеон. А сегодня то же самое толкуют о наших произведениях и побивают нас Бальзаком, заявляя, что он, по крайней мере, говорит о добродетели, что его произведениям неизменно присущ дух высокой нравственности! Полноте, надобно объясниться. Истина заключается в том, что Шод-Эги завтрашнего дня будут побивать нами романистов XX века, которых они, в свою очередь, станут обвинять в постыдной безнравственности.
Погодите, это еще не все. Вот самое замечательное утверждение. Можно подумать, что вы слышите голос хорошо вам известных критиков, что вы читаете статью, опубликованную не далее, как вчера, и разбирающую хорошо знакомые вам романы: «Ну да, конечно же, в современном нам обществе встречаются явления низменные и постыдные, люди, которые ни за что не сознаются, как они нажили свое состояние, какими неправедными путями они добились высокого положения; мы сталкиваемся в нем порою с низкими занятиями и позорными промыслами, с эгоизмом, граничащим с подлостью и злодейством, с мерзостью, которой нет названия. Но утверждать, что существует только это, — значит непростительно лгать! Находить удовольствие в том, что делаешь своими героями носителей подобных пороков, возвеличивать их, поэтизировать, лелеять, приучать толпу постоянно любоваться ими, стремиться к тому, чтобы ими восхищались и поклонялись им, — это уже не только непростительно, но и преступно! По счастью, в наши дни — и сейчас особенно — в сердцах определенной части молодежи, о существовании которой г-н де Бальзак даже не подозревает, живет врожденное бескорыстие и благородство, кипят возвышенные страсти, зреют пылкие и искренние убеждения, и они не померкнут, не исчезнут ни от дурных примеров, ни от пагубных уроков. Под пластом навоза, в котором г-н де Бальзак любовно роется обеими руками, в недрах девственной и плодородной почвы в этот самый час прорастают в тиши драгоценные семена… Но к кому мы обращаемся? Разве способен автор „Златоокой девушки“ нас понять? Нам следует только одно сказать г-ну де Бальзаку: отныне у него нет ничего общего ни с духом философии своего века, ни с серьезной литературой… Ему уже при жизни отвели место между мадемуазель Скюдери, от которой он унаследовал болезненную плодовитость, и маркизом де Сад, чьи подвиги он с редким успехом продолжает, правда, в несколько ином плане; и вскоре романист увидит из окон своей квартиры, как по улице пронесут на позорище труп его былой репутации».
На сей раз все налицо. Вот уже и маркиз де Сад пожаловал. Я ожидал его появления. Без него и праздник не в праздник. Вы даже не представляете себе, как часто современная критика пользуется в своей стряпне именем маркиза де Сад. Он — «сливочный торт» всех Шод-Эгов прошлого, настоящего и будущего. Едва только какой-либо романист рискнет исследовать язвы, разъедающие человеческое общество, как его тотчас же марают нелепым сравнением с маркизом де Сад, которое доказывает только одно — полное невежество тех, кто прибегает к такому сравнению. Но позвольте мне немного позабавиться, упомянув о необыкновенной прозорливости нашего пророка, Шод-Эга. Где она, твоя молодежь, Шод-Эг, та самая, что должна была выставить Бальзака на позорище? Сегодня дети и внуки Бальзака торжествуют: этот гениальный писатель, у которого, по твоим словам, не было ничего общего ни с серьезной литературой, ни с духом философии своего века, оставил нам в наследство научную формулу нынешней литературы. Если теперь критики, подобные тебе, о Шод-Эг, пророчествуют с такой же достоверностью, то люди, которым они предрекают смерть в сточной канаве, могут радоваться: их наверняка ждут величие и немеркнущая слава.
Не довольно ли? Вот только еще одна длинная, но необходимая цитата: под конец Шод-Эг на двух страницах расправляется с Бальзаком и стремится добить романиста ударами дубины. Он обрушивается на возмутительные, по его мнению, черты характера писателя, говорит о гордыне Бальзака и прямо называет его безумцем. Прочтите эти страницы и поразмыслите над ними.
«Мы бы охотно согласились на роль бесстрастного и холодного свидетеля угасания г-на де Бальзака, этого фальшивого метеора, которому предстоит без следа исчезнуть в трясине унылых книг форматом в одну восьмую листа, откуда он вынырнул на свет, если бы сам г-н де Бальзак, по мере его приближения к закату, не вменял себе в обязанность искушать терпение публики раздражающими чертами своего характера. Г-н де Бальзак, придя к выводу, что он походит на всех выдающихся людей древности и новых времен, — а то даже и превосходит их! — настолько возвысился в собственных глазах, что показалось бы невероятной скромностью с его стороны, если бы он соблаговолил, как утверждают, выставить свою кандидатуру в члены Академии. Согласиться разделить владычество над литературой вместе с тридцатью девятью соперниками, променять трон на кресло — это, надо признаться, настоящее отречение… Надеемся только, что господа академики не допустят еще одного фарса, наподобие тех, которые уже утомили публику… Пусть г-н де Бальзак провозглашает себя с помощью объявлений несравненным писателем, самым замечательным среди современных романистов, первым среди тех, кто поставляет шедевры оптом и в розницу, — это, без сомнения, смехотворные попытки, напоминающие потуги лягушки, описанной Лафонтеном, но книготорговцы, взвесив все обстоятельства, имеют право за свои деньги разрешать их автору. Пусть г-н де Бальзак изображает себя в предисловиях писателем, по сравнению с которым Ричардсон, Вальтер Скотт и им подобные гроша ломаного не стоят, — это бы еще куда ни шло, над этим хоть можно весело посмеяться. Но когда г-н де Бальзак, не довольствуясь тем, что он навязывает свое имя читающей публике с помощью предисловий и платной рекламы, пользуется любым случаем, чтобы самому себе курить фимиам, а при нужде даже и придумывает подходящие случаи, ссылаясь сегодня — на то, будто он хочет осветить какой-то вопрос авторского права, завтра — на то, будто он хочет указать, какой ущерб причиняет французскому книгоиздательскому делу бельгийская контрафакция, послезавтра — на то, будто он стремится опровергнуть мнение, высказанное о нем в критической статье, а в другой раз — на то, будто он намерен добиваться изменения гражданского или уголовного кодекса, — когда г-н де Бальзак, постоянно озабоченный утверждением собственной важности, объясняет читателям, что он попеременно играет роль маршала Франции и ее императора, о чем общество даже не подозревает… то это уже становится невыносимым и больше не кажется смешным, ибо говорит о гордыне, граничащей с умопомешательством. В данном случае философская критика обязана была показать, какая пропасть существует между скудными достоинствами г-на де Бальзака и безмерным его тщеславием».
