Девочка ожила, услышав знакомый голос. Я поставила ее на ножки. Она побежала быстро, смеясь и косолапя.

Через несколько шагов я обернулась: девочка смотрела мне вслед и махала ручкой.

Еще на лестничной площадке поняла: Буров в квартире не один. За дверью слышались голоса, мужские, громкие. Похоже, там спорили.

Диво.

К Бурову никогда не приходили друзья. Было что-то неправдоподобное в том, что человек, родившийся в Москве, выросший здесь, окончивший университет, не имеет ни одного друга-приятеля, который бы захотел с ним встретиться, поболтать, покурить, пусть даже выпить. Буров объяснял так: первые годы после окончания факультета встречались, перезванивались, потом ребята стали жениться, девчата выходить замуж. Семья же — маленький личный мир. Допуск в него ограничен. Интересы — локальные. Студенческая дружба зарастала, как нехоженые тропинки... Все понятно. На факультете были только оценки в зачетных книжках. После факультета — служебное положение, публикации, командировки. У всех все складывалось по-разному. И кто-то кому-то завидовал, тайно и явно. И это тоже было понятно. Потому что была жизнь, были живые люди. Кто-то работал в ТАССе, слал корреспонденции из Нью-Йорка, Парижа, Токио... Кто-то ездил от «Правды» во Вьетнам, на Кубу, в Мексику... Кто-то мотался по стране — Сахалин, Душанбе, Печенга. А кто-то работал на обувной фабрике «Альбатрос» в многотиражке, которая выходит один раз в неделю... Впрочем, Буров считал, что некоторым повезло еще меньше, чем ему, послали литработниками в районные газеты — в глухомань, на Север.

Я не стала нажимать кнопку звонка. Открыла дверь своим ключом. Прошла прихожую и заглянула в комнату.

В кресле напротив Бурова сидел высокий мужчина с очень спокойным бледным лицом. И эта бледность была особенно заметной, возможно, благодаря темным, немного вьющимся волосам и такому же темному строгому костюму.

Увидев меня, он молча встал и поклонился. Буров, который сидел спиной ко мне, с напряжением повернул шею, не вставая, сказал:

— Это и есть моя любимая жена Наташа.

Мужчина обошел журнальный столик, остановился в двух шагах от меня.

Буров сказал:

— Знакомьтесь. Это мой сокурсник. Тот самый Бронислав Александров.

Бронислав взял мою руку, поднес к губам. Немного улыбнулся:

— Я представлял вас именно такой.

— Спасибо, — смутилась я. — Честно говоря, я представляла вас совсем другим.

— Андрей наговорил обо мне всяких ужасов? — спросил Бронислав.

— Нет. Я думала, на Севере, ну...

— Живут суровые, просоленные морским ветром мужчины, способные сразиться с белым медведем. Я угадал?

— В общем, да.

Бронислав вздохнул и сказал как-то виновато:

— Дело в том, Наташа, что я уже около года обитаю в Москве. И суровые приметы Севера в условиях цивилизации оказались не более стойкими, чем черноморский загар.

Тот самый Бронислав Александров.

Я вспомнила наш разговор с Буровым, когда мы однажды сидели после ужина, и был вечер, и в открытые на балкон двери доносились звуки улицы.

Буров тогда сказал:

— Со мной на курсе учился парень, который всегда вытаскивал билет номер один.

— Всегда? — не поверила я.

— В пяти случаях из шести.

— И где он сейчас?

Буров усмехнулся. Из-за темноты не поняла: злорадно или иронически.

— Ему везло только на билеты.

— Он тоже в многотиражке?

— Хуже, — Буров чиркнул спичкой, прикуривая. Пустил клуб дыма, который, как шар, поплыл вверх. И свет уличных фонарей, ластящихся к потолку, красиво высветил его. — Послали куда-то литрабом на Север в районную газетенку.

— Ты считаешь, это хуже, чем раз в неделю выпускать многотиражку на «Альбатросе»?

— Хочешь посоветовать и мне поехать на Север? — В голосе и насмешливость, но и мельтешение. Не совмещаются они, как чай и пиво в одном стакане.

— Я хочу сказать, что там, на Севере, в районной газетенке, горы материала.

— Материал есть и на «Альбатросе».

— «Альбатрос» — это Москва. А на московский материал всегда найдутся люди способнее тебя и более удачливые. Парень же, который всегда вытаскивал билет номер один, вытащит его вновь. В лице какого-нибудь необыкновенного рыбака, лесоруба, шахтера... Не знаю... И не забывай, опять-таки экзотика. Мне неприятно смотреть на эти стандартные, однообразные, как галоши, дома... А цветное фото северного сияния привело бы меня в восторг.

— Это особенность твоего личного восприятия.

— Нет, не личного... Странно. Но порой ты не понимаешь самых простых вещей.

— Значит, вы расстались с Севером? — спросила я, глядя Брониславу прямо в глаза. — И вам не жаль?

— Север был для меня только школьной скамьей. А со школьной скамьей рано или поздно всегда приходится расставаться. Давайте, я вам помогу.

И он помог мне снять плащ. И отнес его на вешалку. Буров ни разу не обременил себя такой заботой.

— Бронислав теперь большой начальник, — сказал Буров, глядя в сторону балкона. — Ответственный секретарь всесоюзного журнала. Это уже орбита.

— Поздравляю, — сказала я.

Буров сказал:

— Ты лучше приготовь нам обед.

— Будет сделано, товарищ командир.

— Вам помочь? — спросил Бронислав.

— Спасибо. Приучена обходиться без помощников.

— Андрей, однако ты феодал, — заметил Бронислав.

Буров засмеялся:

— Слишком сильно сказано... Просто я не хозяйственный товарищ...

На кухне провозилась больше часа. Захотелось блеснуть кулинарными способностями — накормить мужчин чем-нибудь вкусным. Нажарила мяса, картошки, сделала соус из сушеных грибов, все это поместила в кастрюлю, накрыла крупно нарезанными помидорами, присыпала зеленью. Минут десять продержала на огне. А потом...

Потом Бронислав не выдержал, заглянул на кухню:

— Чем это так вкусно пахнет?

Я улыбнулась, промолчала.

— Секрет фирмы, — догадался Бронислав. — Жаль, я терял время в бесполезном споре с Андреем.

— Он и студентом был таким спорщиком? — спросила я.

— Да. На курсе никто не мог его переспорить. Впрочем, что там на курсе! Пожалуй, на факультете не было более упрямого студента.

— Почему же ему так не повезло?

— В чем? — Бронислав понял, что я имею в виду. Но он не ожидал такого прямолинейного вопроса. И, может, немного смутился. Произнес вполголоса: — Вы подразумеваете журналистскую деятельность?

— Журналистскую деятельность. Он бездарен?

— Не думаю. Студентом он был просто ленив.

— Я уверена, что многие бывшие ленивые студенты стали сегодня крупными журналистами.

Бронислав согласился:

— Вы правы. У Андрея другое... Во всяком случае, тогда было другое. Помнится, на четвертом курсе я ему однажды сказал: «Старик, у тебя мозг, как серная кислота. Он все разъедает. Твои книги погибают в состоянии эмбриона...»

— А у вас есть книги?

— Три. Я член Союза писателей, — Бронислав порозовел, сказал смущенно: — Только, ради бога, извините. Дал зарок не хвастаться этим, а скромности не хватает.

— Это хорошее хвастовство. И даже приятное... Первый раз вижу живого писателя. В смысле — в жизни, а не по телевизору или в журнале...

— Я лучше пойду к Андрею, иначе потеряю сознание от восхищения самим собой.

— Скажите Бурову, пусть расстилает скатерть.

Обед получился. Мужчины были очень довольны. Произносили тосты только за меня... Где-то в конце, когда пили кофе, Буров рассказал, как он обнаружил в архиве сведения о моем отце, рассказал о встрече с генералом, о том, что под Астраханью живет однополчанин отца, рыбак по фамилии Зинченко. Тогда-то Бронислав и предложил Бурову съездить в Астрахань в командировку, написать очерк для их журнала...

Астрахань не порадовала. Поезд пришел поздно вечером. Накрапывал мелкий дождь. Тьма дремала на улицах, и редкие фонари светили вполсилы, словно боялись ее разбудить. Таксисты торговались, лениво, нехотя. Наконец кто-то согласился довезти нас до гостиницы. Она оказалась недалеко от вокзала, но улица была перекопана. Аварийная лампочка висела над мостовой красной точкой, и свет падал вниз, на присыпанные землей доски, оранжевый и слабый.