Эта простая народная песня как-то особенно сблизила меня с профессором. Я могу сказать, что именно с этой минуты начал глубже понимать его. Он высоко поднялся по лестнице знаний, но в душе остался непосредственным и простым человеком. Он родился и вырос на земле родной Татарии, любил народные обычаи, песни и пляски молодежи.

В детстве Абузар Гиреевич года два учился в деревенском медресе. Затем родители переехали в Уфу. Отец его для своего времени, вероятно, был передовым человеком, — отдал сына в русскую начальную школу. Позже Абузар некоторое время обучался в частном пансионе, затем перешел в гимназию. Мальчик учился хорошо, но жестокие порядки в гимназии, а главное — полупрезрительное отношение к «татарчонку», — все это доставляло ему немало страданий. Часто он уединялся на берегу Белой, находил отдых в общении с родной природой.

— Как сейчас помню, — продолжал Абузар Гиреевич, — ровно пятьдесят лет тому назад я окончил университет. Когда были сданы все экзамены, нас собрали в актовом зале. Сидим тихо-тихо: прощаемся в душе с университетом, с преподавателями, с товарищами. О, это была высокая, незабываемая минута для нас, будущих медиков! Потом в зал вошел ректор — худой, с виду суровый старик, за ним — остальные профессора. Когда они расселись по местам, ректор обратился к нам с краткой напутственной речью:

«Никогда не уподобляйтесь средневековым лекарям, — говорил он. — Не врачуйте любую болезнь слабительным или кровопусканием. Любой недуг каждого отдельного человека требует своего подхода. Наука обладает для этого достаточно могучими средствами. А будущее науки безгранично…»

Он говорил о долге и о чести врача, затем, после паузы, поднял над головой руку, торжественно и громко произнес:

«Клянемся честно служить своему народу и науке!»

Вслед за ним мы, встав с мест, также подняли руки и в один голос произнесли:

«Клянемся честно служить своему народу и науке!»

Профессор Казем-бек, один из корифеев терапии, предложил Абузару Тагирову остаться в Казани, в ординатуре, но молодой врач просил направить его в деревню.

— Я учился на народные средства, — сказал он, — теперь, когда выучился, совесть повелевает мне отблагодарить народ. Хочу выполнить свою клятву. Хочу служить народу.

Умный, прогрессивно настроенный профессор Казем-бек не стал противиться намерению своего ученика, но взял с него слово: ровно через два года, в этот же самый день и час, он вернется в Казань, в клинику, и приступит к работе в ординатуре.

— Место для вас будет оставлено, — закончил он и, пожелав успеха, тепло попрощался с молодым коллегой.

За время учения Абузару Гиреевичу материально помогало Уфимское земство, и он поехал на работу в родные края — в деревню Чишма тогдашней Уфимской губернии.

Рассказ Тагирова о Чишме дышал бесконечной любовью к родным краям. В какой-то мере это походило на стихи Тукая о своем Кырлае. По словам профессора, прекраснее окрестностей Чишмы нет места не только в России, но и на всем земном шаре. Он даже высказал такую мысль: не будь Чишма Чишмой, и сам Абузар Тагиров не был бы Абузаром Тагировым.

Из его рассказов о чишменском периоде мне особенно запомнились три эпизода.

Тагирова срочно вызвали в одну деревню, верст за тридцать от Чишмы. По теперешним понятиям тридцать верст — пустяковое расстояние, но тогда это был немалый путь. Вот молодой врач уже мчится на тройке к месту вызова. Кони — вихрь, только искры сыплются из-под копыт. Когда проезжали по деревням, женщины, дети, гуси, куры шарахались в стороны. Когда прибыли на место, там уже дожидался доктор Станкевич — заведующий санитарным отделением Уфимского земства. Абузар Гиреевич был удивлен его пунктуальностью и почувствовал себя неловко: начальник уже прибыл, а врач опоздал. Оказывается, в деревне вспыхнула эпидемия тифа. Получив это известие, Станкевич сразу же выехал на место и вытребовал молодого врача. Заодно он решил проверить его и на работе.

Как только Абузар Тагиров спрыгнул с фаэтона, Станкевич вежливо, но достаточно строго сказал:

— Хорошо, что вы, коллега, сравнительно быстро явились по вызову, за это благодарю вас. Однако за тройку, — он показал на лошадей, — извините меня, я должен сделать вам замечание. Запомните на всю жизнь: крестьяне не любят врачей-барчуков! Не любят! — повторил он, подняв палец, и с минуту молчал, поджав губы.

Кучер, разумеется, не слышал этого разговора. И на обратном пути, желая угодить молодому врачу, еще пуще гнал лошадей. У Тагирова все же не хватило духу попросить его сбавить резвость.

Но после этого случая молодой врач уже никогда не ездил по вызовам ни на тройке, ни на паре. Обычно он просил запрячь для него обычную крестьянскую лошадку. Сменил и лихого кучера. Ему порекомендовали тихого, непьющего крестьянина по имени Валиулла. В продолжение двух лет он на своем гнедке возил доктора из деревни в деревню. Они не скакали сломя голову, но никогда и не опаздывали к больному. Доктор и кучер привязались друг к другу, Валиулла был сильным, широкоплечим мужчиной, способным ударом кулака свалить с ног лошадь, но сердце у него было кроткое. В дороге он любил вполголоса напевать одну и ту же песню — «Ашказар».

— В ушах у меня до сих пор звучит этот задушевный напев… — Абузар Гиреевич вдруг затянул негромко:

Добрая слава о молодом враче быстро распространилась по округе. Татары, башкиры, русские, марийцы, удмурты, чуваши — все шли к нему. Проснется утром — а вокруг больницы, как на базаре, полно телег, лошадей. Вот один башкир привез жену и, должно быть, думая, что доктор разговаривает только по-русски, старается объяснить русскими словами:

— Моя баба много лет стал завсим бальной…

Однажды во время приема в кабинет к Тагирову ворвался запыхавшийся юноша-башкир в войлочной шляпе, с кнутом в руке.

— Атай[9] помирать собрался, вот письмо прислал, — торопливо говорил он, протягивая лист бумаги.

Абузар Гиреевич развернул, а на бумаге ни одной буквы не написано, совершенно чистый лист. Должно быть, больной решил, что даже чистый лист бумаги явится убедительным свидетельством тяжелой болезни. Тагиров, закончив прием, велел Валиулле запрячь лошадь и тронулся в путь.

— Совершенно чистый лист бумаги и — взволнованный юноша-башкир с кнутом в руке… Это не скоро забывается! — не раз повторил в своем рассказе Абузар Гиреевич.

Прошлое похоже на ночное небо. Оно, как звездами, заполнено бесчисленными воспоминаниями — одни ярче, другие бледнее. Мне казалось, что Абузар Гиреевич лежит, глядя в это таинственное звездное небо, и останавливает взгляд то на одной, то на другой звезде.

В те времена в деревнях довольно часто вспыхивала холера. Врачей не хватало. Да и вообще в этих случаях темный народ не доверял врачам. Холеру считали карой, ниспосланной богом за какие-то тяжкие грехи людей. Так поучали муллы, ишаны, попы, призывая положиться на божью волю, чтобы не накликать более жестокую беду.

Как-то Абузар Тагиров поехал в одну из таких деревень, чтобы проверить, достаточно ли энергичные дезинфекционные меры принял местный фельдшер. Доктор вошел в крайнюю избу. Вдруг, почуяв что-то недоброе, мгновенно обернулся. Смотрит, — а у порога, подняв топор, стоит старик с широкой, как лопата, бородой, глаза вылезли из орбит, лицо перекошено злобой.

«Что вы делаете!» — успел крикнуть Абузар Гиреевич, и топор выпал из рук старика.

— Если б я опоздал хоть на секунду, он проломил бы мне череп! — тяжело вздохнув, вспоминает Абузар Гиреевич. И по привычке повторяет, желая подчеркнуть необычность случая: — Бородатый старик с топором в руке… Это не забывается!..

…Но вот истекли два года. Абузар Тагиров помнит о слове, данном своему учителю Казем-беку. Надо ехать в Казань. Его коллеги — земские врачи — не одобряют этого намерения. Ярый приверженец Пирогова, Станкевич укоризненно сказал: