Джон расплатился, получил заказанное и сел обедать.

«Все-таки, — думал он про себя, — доллары — самое надежное средство оплаты».

Через полчаса он благополучно стартовал с Гаммы.

Ирина Маракуева

ПАПА

Пльп беспомощно прижал к себе хилое тельце сына, глядя, как навсегда уходит жена. Вот она уже превратилась в тень на скале, вот — в красную точку. Трудно поверить, что она так жестока. Закон отказывает этим в жизни, но ведь своё дитя… Жена не дала выбора: дескать, убью или уйду — нет! Уйду, потому что родила этого от тебя.

Он опустил голову к малышу и вздрогнул, понял, что ещё чуть-чуть, и не нужно будет его бросать — он сам бросит отца и уйдёт в далёкие глуби.

Конечности младенца трепетали в поисках дыхания — да ведь вот он, живительный поток сероводорода, а малыш будто и не дышит. Всё правильно: он не красный. Он бледен, словно рыбы, что падают иногда на их склоны.

«Настало время!» — торжественно подумал Пльп. Он вообще был склонен к торжественным изречениям, потому что уже годы и годы не встречал разговорчивых сородичей. Жена бормотала иногда, когда ругалась, а так обходилась игривыми шлепками или мимикой. Семья Пльпа подвергалась остракизму давно, именно за разговорчивость.

Пльп пополз вниз по склону, туда, где громадная глыба прятала семейную усыпальницу. Нет, не хоронить сына, а спасать его — так, как из поколения в поколение учили в его семье: «Да спасёт он сына своего, рождённого отличным». Он искал пальто своего предка. Неуклюжие пальцы жали на кнопку, что заросла мхом за время беременности жены и теперь скользила и не желала нажиматься. Наконец подалась, и тяжелая каменная крышка саркофага мягко отъехала в сторону, открыв сокровище рода. «Пальто», — говорила Пльпу мать, — это одежда. Такое носили раньше на теле, потому что не умели дышать».

Ещё одна кнопка, и пальто открыло сверкающее чрево. Пльп положил вялого младенца и закрыл пальто. Он сделал всё, что мог, и должен был срочно уходить, потому что дышать здесь было почти нечем. Уползая, оглянулся: пальто зашумело, быстро пролетело над его головой и ушло к небу.

«Мой сын умрёт не в глубях, а в небесах. Предки взяли его к себе», — вяло подумал он, подгребая тонкие струйки газа. Ему больше некому передать завет предков — но и пальто теперь нет. Стоит ли горевать?»

— Ну! — потребовал Иван. — Разобрались вы, наконец, с этим птичьим щебетом на кассете? Он всё плавает, а мы только успеваем считывать показания со скафандра. Явно там чего-то не хватает: наш ужастик без сознания. С какой он планеты?

Коля пожал плечами.

— Не будь тех двадцати лет анализа кассеты пилотов, ни в жисть бы не прочли. Читай.

«Дорогие потомки! Мы надеемся, что вы — есть. И тогда, возможно, узнаете свою утраченную историю. Вряд ли вы сохранили о ней память: история Галактики показывает, что память — самое узкое место, и преемственность — лишь мечта Предтеч.

Наш корабль получил на орбите тяжелые повреждения, и уже не мог забрать нас с поверхности планеты. Планеты юной, такой, какой была и наша до зарождения жизни. Так мы из научной экспедиции превратились в колонию.

Нам ничто не грозило, кроме заточения в Куполе, но всё имеет свой срок, и Купол устареет, лишив защиты наших потомков. С единственным одноразовым грузовиком, что остался на корабле, пилоты прислали нам все затребованные материалы, а потом рискнули на интегральный старт, что описывался лишь в теории, а на практике никогда ещё не был опробован. Мы слышали этот старт: «Прощайте» — и тишина.

Они надеялись вернуться с помощью… Не вернулись. И тогда мы решили сохранить человека в веках — не в тюрьме Купола, а на воле.

Возможно, за то, что мы сделаем, Природа вспомнит и вернёт нас как истинных жителей этой планеты?

Мы перемонтировали геном, сменили тип почек, кожные железы, усилили кровоток и урезали до рудимента лёгкие. Всё ради жизни наших потомков, водной жизни, потому что самым доступным для дыхания здесь был сероводород… Серобактериями заселили эмбрионы.

Трудно видеть людей красного цвета, лишённых возможности говорить… Мы придумали барабанить по стеклу аквариума.

Мозг их, как мы и ожидали, сохранился — остался человеческим. Годы проводили мы у аквариума, обучая подопечных… детьми называть их не хотелось, это было трудно. Наши истинные дети, рождённые под Куполом, продолжат дело. (ПАУЗА.)

Купол уже рушится. Выпускаем подопечных и оставляем им скафандры жизнеобеспечения. Печальная картина: они глупеют от поколения к поколению!

Прощайте, потомки. Мы засеяли сине-зелёных, но уровень кислорода ещё мал, нам не выжить…»

Иван отложил листок.

— Миллиарды лет?! Здесь, в Марианской впадине, по подводным вулканам ползают эти «подопечные», способные засунуть кого-то в скафандр жизнеобеспечения? Вестиментиферы[1] этого не могут!

Коля постучал его по лбу.

— Природа вспомнит, профессор! Как же! Она чихала на красных Предтеч, зато с пользой употребила сине-зелёных и создала нас. Угу?..

Может, этому бледному побарабанить?

— Есть! Он бледный! И в скафандре — «це-о-два». Колька! Свету надо. Есть тут одна штуковина, которую мы ещё не испробовали. Активируем? Глядеть будем.

И точно: яркий свет залил внутренность скафандра.

— Гляди, зашевелилось! — восторженно прошептал Иван.

— Открывай тюрьму, суй пацана в аквариум. Давление уже снизилось?

— Третий день атмосферное… Но в аквариуме не стерильно, может заразу подхватить.

— Под мою ответственность. Будто у них там, внизу, стерильно.

«Пацан» шлёпнулся в аквариум, пополз к обросшему валуну и обвил его всеми шестью ногами. Через сутки он начал зеленеть.

— Это чего онтопочет? — заинтересовался Николай, разглядывая загоравшего под искусственным солнцем зелёного Пацана. — Всё одно и то же: топ-топ — топ — топ-топ?

— Гулит! — решительно ответил Иван. — Тренирует то ли «мама», то ли «баба».

— Неправ. Надо бы учить «папа»… Эта зелень что — хлорофилл?

Иван прыснул.

— Сине-зелёные, мил-друг. Без них никуда.

— Что, зелёные шестилапы освоят сушу?

— Лёгких нет и взять неоткуда. Нереально.

Коля задумчиво проводил взглядом самолёт-наблюдатель заклятых друзей.

— Ладно! Хватит мотать нервы этим ласточкам. Три месяца летают! Топлива извели… Раз задача невоенная, снимаемся и тихо ползём на базу, будете там младенца выхаживать. В глубокой государственной тайне. Нечего им прятать своих зелёненьких космонавтов. У нас тоже есть зелёный, постарше их уродцев. Не говоря о скафандре.

А зелёный малыш всё стучал: «топ-топ — топ — топ-топ». Разумел он под этим «папа», да вот беда, все эти отцы такие непонятливые…

Ирина Маракуева

ОДНА В МИРЕ ПТИЦА

Она была пепельно-розовой, его мечта. Она струилась по дереву манго, огибая его по крутой спирали, цепляясь алыми коготками всех шести ног и руля длинным хвостом с веером на конце. Ближе к вершине ей стали мешать ветви, и она обхватывала их крыльями, вставляя конечные крыловые пальцы в ямки коры, взмахивала телом, словно гимнаст, и кувырком перебрасывалась на ствол. Вот она добралась до плодов, чуть недозрелых, ещё полупрозрачных и алых, как её коготки, и одним движением оторвала толстую плодоножку от ствола. Круто загнутые ресницы прикрыли сапфировые глаза; зубастый, широкий, словно у утконоса, клюв сжал плод и быстро-быстро застучал, оббивая твёрдую корку. На Аркадия посыпались острые крошки коры, и он похвалил себя за предусмотрительно надетые очки-консервы. Не видать бы ему иначе света белого. А так только шлем и куртка истыканы осколками.