Он вышел из кабины, больше не заходил. Операторы находились в грузовой кабине. Как только один из них идет к нам, бандит сопровождает его. То есть террористы не давали возможности, чтобы все операторы зашли к нам, несмотря на то, что они одни оставались в грузовом отсеке. Этого не допускали, ибо все знали: «ели бы такой вариант был, то последовала бы полная разгерметизация. Но там оставались наши операторы... Сходили к штурману, уточнили: да, действительно, летим в Тель-Авив. Дорогой нас наши испрашивали кодом о том, как дела, мы отвечали: «Нормально».

Мы были предупреждены, что нас в Тель-Авиве встретит консул. Заходим на посадку. Ночь. Темно. Сели. А там полоса таким бугром. Только на бугор-то заехали, а там стоит поперек машина. Типа топливозаправщика. Поперек полосы. Команда: «По тормозам!» Чуть-чуть в сторону сдали, и я двигатель убрал. Тишина. И фары со всех сторон. Ничего не видно. Открыли дверь.

Яшкиянц кричит:

— Никому не лезть! Я буду разговаривать!

Его жена ходит нервно по кабине и говорит: «Батюшки! Он по-английски будет говорить! И по-русски-то как следует не может!» (Смеется). Фотаки: «Дайте мне закурить!» Дали ей сигарету. Она закурила. Подошли два парня в белых комбинезонах. Секьюрити переодетые и говорят: «Вы чего сюда прилетели? Вы евреи?» По-английски. Наш радист спустился вниз. Паша его спрашивает:

— Чего он сказал?

Радист переводит:

— Вы что, евреи?

— Мы не евреи, — отвечает Павел.

Напряжение спало. Яшкиянц дает подошедшему две сотенных долларовых бумажки и говорит: «Возьми и дай мне переводчика!» Но тот не понимает по-русски. Я говорю Павлу: «Ты хоть скажи — презент!» Он говорит: «Презент». Тот: «О! Спасибо, спасибо!» Паша спрашивает: «Чего он не берет?» Я говорю: «Не знаю!» Выбросили лестницу. Павел говорит: «Никому не выходить! Выхожу я одни». «Выходи, выходи». Яшкиянц вышел. Те говорят ему:

— Сит даун плиз (Садитесь, пожалуйста!)

Яшкиянц сел на бетон. Потом попытался встать. Тут уж команда более жесткая:

— Сит даун!!

Яшкиянц кричит:

— Экипажу не выходить! Не выпускайте их!

А бандиты начали доллары эти пихать по карманам. Жаловались, что джинсы малы, некуда положить, карманы маленькие. Деньги запихали и пистолеты куда-то запихали, замуровали их этими деньгами. Вообще они растерялись, когда сели. Темно. По-иностранному говорят. Вишняков мечется то в пилотскую, то к штурману забежит посмотреть. А Павел все командует: «Экипаж не выпускайте!»

Я думаю: выходить или не выходить? Чужая страна. Боевик спрашивает меня:

— Кру? (Экипаж?)

— Да.

— Выходите!

Я говорю: «Быстро, быстро, ребята!»

Мы выскочили. Нас предупредили: дальше этого места — ни на шаг? А когда машина подъехала, уже позже, я смотрю, там автоматчики, полностью нас окружили.

Яшкиянц, спрашивает: — Это Тель-Авив?

И по бетону стучит кулаком:

— Или Сирия? Если Сирия или Бейрут — это плохо! Я что-то не пойму: Тель-Авив это или не Тель-Авив?

Мотает головой туда-сюда. Потом говорит:

— Давайте шоферские права!

И кричал, кричал так! Потом подходит один из консульства, военный, подполковник Якоб, мы его так звали, по-русски он прекрасно разговаривает. Подошёл к нам и спрашивает:

— Их сколько?

— Четверо и женщина. — Оружие какое у них?

— Четыре пистолета, обрез и холодное оружие.

— Хорошо..

Подошел к ним и говорит:

— Вы прибыли в Израиль, в Тель-Авив. Прошу всех спускаться вниз.

Только после этого они стали спускаться вниз. А Яшкиянца все это время держали сидящим на бетоне. Яшкиянц встал. Тут окружили их военные корреспонденты. Я наблюдаю за происходящим. Вытащили мешки, высыпали деньги на бетон. Почему? Узнали позже: проверяли, нет ли там оружия или взрывчатки. Когда убедились, что нет, деньги вновь уложили в мешки.

Яшкиянц кричит:

— Советский Союз — плохо! Израиль — хорошо!

Я думаю про себя: «Дебатируй, дебатируй!» Подходит Якоб: — Вам необходимо поехать. Вас ждет ваш консул.

Балашов говорит:

— Хорошо. Мы поедем, а ты, Юрий Николаевич, оставайся, бери с собой оператора. За машиной поглядите.

Я говорю Балашову:

— Подожди. Сейчас увезут эту мразь, потом останусь. Мало ли инцидентов?

Я взял Алпатова, и мы с ним остались.

В это время к нам подошел министр обороны Израиля. Ему лет, наверное, за шестьдесят уже. Сухонький такой. Представился. В гражданской форме. Якоб сказал:

— С вами хочет подговорить Ицхак Рабин, министр обороны. Поздоровались. Он опрашивает:

— Какая была у вас обстановка на борту?

— Нормальная.

— Здесь как вам обстановка?

— Нормальная.

— Ну, я думаю, израильская земля хорошо вас примет.

— Большое спасибо.

Спрашивали, почему угнали именно Ил-76. Я говорю: они не угнали самолет, мы его сами дали им взамен на детей. Вот в таком духе. После этого мы поехали отдыхать. Нам дали хорошую гостиницу. На берегу моря. Утром мы встали, покупались в море. Море хорошее там. Днем нам сказали: вечером летим. Мы собрались, приехали на аэродром. В двадцать один час у нас планировался вылет. Самолет стоял под охраной. Все они, молодцы, сделали, израильтяне, колючей проволокой самолет оградили. Чтобы не было никаких провокаций. Охрану поставили. Дозаправились мы на всякий случай. Три тонны еще взяли. Нам бы и своего хватило. Но — на всякий случай. Сидим, ждем. Перед вылетом полковник КГБ от имени Советского правительства поздравил всех, Балашова расцеловал. Были тут и другие сотрудники Комитета. Они говорит нам:

— С вами полетят двое.

Я обращаюсь к Ходусову:

— Готовь цепи и сети, мы их к полу прикуем.

Чекист смеется и говорит:

— Не надо. Мы вам надежных ребят дадим.

— Тогда другое дело.

Где-то в двадцать один сорок подъезжает автобус. Вышли человек шесть наших ребят-комитетчиков, зашли в самолет. И тут же подходит зарешеченная машина. Первым вытаскивают из нее Яшкиянца. Глаза завязаны, руки назад в наручниках. Полиция Израиля передает его нашим. По этой лестнице его подают. Но он же не видит лестницы, оступается. Тогда наши ребята хватают его за шиворот, волокут по лестнице, он ногами еле успевает перебирать, и они тащат его волоком как мешок с...

Подняли — и в самый угол самолета. Двое зажали его здесь, голову вниз. Так стоит. Такое впечатление, как будто кутенка зажали. Ребята здоровые. Потом вторая машина подъезжает. Таким же точно путем затащили Вишнякова. Тоже волоком туда. Тоже в угол. Они привезли на всех бутерброды, воды, мандаринов ящика три дали.

С нами летели человек шесть комитетчиков. Еще врач летел. И все стояли: один в одном углу, другой — в другом. И весь полет по двое ребят с боков их держали. Бандиты были с завязанными глазами. Яшкиянц чего-то двигал руками, все рассказывал. Потом наши ребята хохотали даже. Чего он рассказывал им — не знаю. А Вишняков сидел молча. Я спросил потом парня из комитета: а чего глаза завязали? Отвечает: чтоб не знали, кто везет и куда везет. Ходусов рассказывает: когда Вишнякову сказали, куда их везут, у него сразу дрожь по всему телу. Врач сказал: ничего, обойдется.

Вышли мы на связь с Москвой. Ориентировочно прибытие домой в два сорок ночи. Это Москва говорит. А мы чувствуем, что летим быстрее. Потом с Киевом начали связь. Киев говорит: прибытие в Москву в два пятнадцать. Мы опять вперед газуем! Только разогнали, опять поправка: прибытие в два сорок. В общем сели в Москве в два тридцать семь ночи. Это уже было четвертое декабря.

Только зарулили, дверь открыли, встречает нас заместитель председателя КГБ СССР товарищ Агеев. Поздоровался с нами. Потом говорит:

— Ну-ка, дайте мне теперь взглянуть на эту мразь.

И вот тут-то им и развязали глаза. Опять их по углам разогнали. Мы вышли. Стоим около самолета. Их начали вытаскивать. После я спросил чекистов, почему им так резко голову нагибали, когда из самолета вытаскивали и когда заталкивали в «Волгу»? Они мне разъяснили. Вот почему. Он идет, а потом что. есть силы бьет своей головой об железную кабину и потом говорит. «Я ничего не помню, ничего не знаю. Полная потеря памяти». А беспамятного не судят. Вот поэтому их головы — вниз!