— Эх ты, а еще собака, — огорченно толкнул его ногой Большаков. — Прозевал зверя, однако.

Хакаты отскочил в сторону, с недоумением посмотрел на него, виновато завилял хвостом. Большаков велел ребятам снова приниматься за ловлю, а сам, отойдя на несколько шагов, чтобы удобнее было наблюдать за ложбинкой, приготовил ружье.

— Тише вы! — приказал он рыбакам. — Посмотрим, однако, что за зверь рыбу ворует.

Несколько минут прошло в напряженном ожидании. Ребята поглядывали то на ложбинку, то на поплавки. Хакаты, почувствовав настороженность людей, двигал чуткими ушами, ноздри его вздрагивали, втягивая воздух. Ожидаемый зверь не появлялся. Хакаты наскучило ожидать. Он встал, прошел вдоль берега, взглянул на ребят, затем на Большакова и спокойно направился к ложбинке, обнюхал одну за другой рыбины, осторожно взял в зубы живого хариуса. Большаков свирепо погрозил кулаком Сане, сделавшему было движение, чтобы прогнать собаку. Хакаты пронес хариуса к берегу, положил его у самой воды и принялся копать ямку. Почувствовав свежесть, рыба встрепенулась из последних сил, сделала несколько судорожных скачков и бултыхнулась в воду. Хакаты, прозевавший добычу, бросился к тому месту, где исчез хариус, ткнул носом в воду, фыркнул, пробежал туда, сюда, снова макнул нос, затряс головой и уселся, с огорченным видом посматривая на реку. Большаков громко рассмеялся.

— Вот он, ваш таинственный зверь! Вы рыбу ловили, а он ее отпускал, в землю закапывал... про запас.

— Ах, ты! — замахнулся Саня на собаку.

— Хакаты не виноват, сами смотрите лучше, — остановил его проводник. — Половим еще часик. Сейчас самый клев начнется.

Друзья снова взялись за удочки. Большаков присоединился к ним. Солнце закатывалось, опускаясь в тонкий узор облаков, пламенеющих на горизонте. Ветер был безмятежно тих. В чистом воздухе далеко разносились всплески выпрыгивающей на поверхность реки рыбы. Поплавки удочек то и дело уходили под гладкую поверхность воды.

— Сколько ее здесь!.. Ой, много, — сказал Виктор, снимая с крючка очередного линька. — Мы, дедушка Кирилл, будем каждый день рыбу ловить. Мы бы сетку захватили, если бы знали.

— Если бы... — заметил Саня, вглядываясь вдаль, и замолчал. С берега было далеко видно вверх по реке, и там, где она терялась, поднимался над лесом легкий, еле заметный дымок. Саня увидел его давно, но все еще не был уверен, действительно ли это дым или, может быть, облачко на горизонте приняло такой причудливый вид, Он показал на дым Большакову. Проводник долго вглядывался, приложив руку ко лбу.

— Костер кто-то жжет, — заключил он.

— Охотники, — предположил Виктор.

— На кого они охотятся летом, а? — спросил Саня.

— Ну, на зверя всякого, лису, белку.

— Кому летом шкурки нужны? Они негодные, эх, ты... охотник!

— Кто же, по-твоему?

— А я почем знаю, может быть другая экспедиция... А, дедушка Кирилл? Сходить бы туда.

— Далеко. Охотиться будем, посмотрим следы. Пойдете со мной?

— Спрашиваете! Еще бы, конечно, пойдем, — обрадовался Саня.

— Вот и будет у нас охотничья команда — я, вы да Хакаты, — улыбнулся проводник, видя радость друзей, сразу почувствовавших себя нужными в экспедиции, где каждый имел какое-нибудь дело.

Большаков, Виктор и Саня вернулись на стан поздно, когда все уже спали. Лишь в палатке Воробьева теплился огонек. Начальник экспедиции и буровой мастер обсуждали план детальной разведки ключа, помечая на карте крестинами будущие буровые скважины. Большаков рассказал о подозрительном дымке, но от каких-либо предположений воздержался. Проводник не любил гадать вслепую. Воробьем и Юферов не могли объяснить появление людей в этом глухом уголке тайги. Посоветовавшись, они решили, что в первый же поход охотники должны побывать на том месте, где был замечен дым, разыскать остатки костра и определить по следам, что за люди останавливались у реки.

Ночью тревожно залаял Хакаты. Большаков, по охотничьей привычке спавший всегда на одно ухо, тотчас вышел из палатки, захватив карабин. Собака металась по стану, лая в пустоту повисшего над рекой тумана. Большаков прикрикнул на Хакаты, заставил его замолчать и прислушался. Было тихо, только изредка долетали всплески рыбы. Туман струился над рекой и, казалось, будто второй поток молочно-белой воды стелется по ее поверхности. Проводник стоял вглядываясь и напрягая слух. Хакаты, насторожив уши, изредка лаял, ориентируя Большакова. Умный пес словно понимал, что от него требуется. Ниже стана, у того места, где вечером ловили рыбу, река делала крутой поворот вправо. Здесь туман клубился еще гуще, чем над прямым руслом реки, у лагеря. Большаков силился разглядеть что- нибудь, но его взгляд не смог проникнуть сквозь завесу тумана. Лишь на одно мгновенье ему показалось, что на повороте зачернел плот или большая карча, и тотчас скрылась за низким мысом, выступающим с другого берега реки. Большаков постоял немного, вспомнил о дыме неведомого костра. И костер, и тревожное поведение собаки, которая не станет лаять по-пустому, — все это имело какое-то отношение к недавним событиям — пожару, пропаже вьюка и плана Говорящего ключа. Ему стало ясно, что кто-то проплыл по реке крадучись, чтобы незаметно миновать стан экспедиции. Ночью, да еще в туман, на такой риск мог пойти только отважный человек, знакомый с быстрыми таежными реками. Пожалуй, сам проводник мог бы пуститься в такое плавание лет двадцать назад, когда был помоложе и покрепче, теперь же не рискнул бы отважиться на это.

— Карауль, друг, карауль, — потрепал Большаков Хакаты за взъерошенный загривок и вернулся в палатку, решив утром же поискать следы неведомых людей.

Кирилл Мефодиевич действительно на секунду увидел смутные очертания длинного, узкого плота в тот момент, когда плот скрывался за поворотом реки. Если бы не туман, старый таежник увидел бы и людей. Один из них правил кормовым веслом, привязанным к вбитому между бревен колу, другой полулежал на середине плота, где были поставлены хвойные ветви и сложен груз. В кормщике проводник узнал бы Петра Кандыбу, а в другом — Алексея Марченко, недавно покинувшего экспедицию.

— Пронесло! — с видимым облегчением сказал Марченко, когда палатки лагеря остались за поворотом. — Проклятая собака, чуть было не выдала. — Вынув платок, он вытер пот с лица.

— Слабоват ты, Алексей, на расплату, — презрительно произнес Кандыба. — Шкодить умеешь, а чуть что — в пот бросило.

— Приятного мало. Меня хоть и отпустили, а все же подозрение имели. Этот старый леший Большаков все принюхивался. А здесь у нас его мешок с припасами, продукты, грохот для бутары... статья обеспечена.

— Ну. счастлив твой бог. Хотел было я пристать к берегу, да раздумал. Пожалел тебя.

— А это? — Марченко придвинул к себе лежащее рядом ружье. Его лицо стало злым, глаза впились в Кандыбу.

— Стал бы стрелять? — сдвинул и без того густые брови Кандыба.

— Что же, мне из-за твоей дури пропадать, что ли? Хватит болтовни, прошли — и хорошо. Пусть они теперь поищут Говорящий ключ, мы там раньше будем, а они здесь увязнут, на пустом месте. Здесь подряд несколько ключей, пока их разведают, осень придет. Мы свое дело сделаем.

— Да... — протянул Кандыба. — Не знал я, что ты с ружьем сидел. Обязательно бы пристал. Правду говорят, что надо пуд соли с человеком съесть, чтобы его узнать. — Кандыба усиленно заработал веслом, направляя плот дальше от берега. Оба замолчали, угрюмо поглядывая один на другого, и каждый из них думал, что его товарищ ненадежен.

Петр Иванович Кандыба, пожалуй, и в самом деле был ненадежным товарищем для Марченко, который не остановился бы даже перед преступлением из-за наживы. Но обоих объединяло одно стремление — разбогатеть, хотя конечные цели у них были разные.

Алексей Марченко родился и вырос на прииске Кухчан. Его знали все местные старожилы за неплохого старателя. До войны он даже был некоторое время бригадиром в старательской артели на одном из участков прииска. Но так было до войны. Возвратясь из армии, Марченко совершенно переменился. В артель он не пошел, а стал стараться в одиночку или объединяясь на время с другими вольноприносителями металла. Марченко вернулся на прииск в конце 1944 года, будучи демобилизован после тяжелого ранения. О своей службе он не любил рассказывать, отделываясь общими фразами. Это было не случайно. Кроме всем знакомой биографии старателя, имелись и никому не известные ее страницы, замаранные кровью и грязью.