Леонид выпил коньяк, не отнекиваясь, за длинный день скитаний с этой дамочкой он тоже изрядно устал.

— Вы будете писать о том, что видели? — спросил Настю.

— Вряд ли… может быть, когда-нибудь… Сейчас найдется много борзописцев, возжелающих описать это. Все будет: и славословие, и проклятия, а если одним словом — блудословие.

Насте казалось, что с той минуты, когда утром на даче она включила телевизор, прошла уже целая вечность. Из мирной жизни она шагнула в военную или, в любом случае, предвоенную, жила в одной стране, а теперь может оказаться в другой.

— В одном вы, дорогой Ленечка, позвольте мне вас так называть, правы, у России сегодня началась новая история.

Она налила по новой и тут же выпила. Коньяк показался безвкусным. И было себя очень жаль. Кто она такая, в самом деле? Муж есть и вроде его нет, квартира как с неба слетела и может так же обратно улететь, в редакции — белая ворона, в жизни — неприкаянная собачка, не знающая, в какой бок её завтра пнут, а то и на живодерню поволокут.

— Так и будем молчать? — Очередная рюмка произвела на неё ожидаемое действие, она почувствовала себя легко и бодро.

— Включите телевизор, — попросил Леонид, — надо же знать, что там происходит.

— А пошли они все к трахнутой матери! Что происходит, спрашиваешь? По новой делятся на «красных» и «белых», — в сердцах ответила Настя, но телевизор включила.

Несмотря на позднее время одна из программ работала. Показывали «картинки» с улиц: людей, танки, растерянные лица милиционеров, горластых интеллигентов, эмоциональные речи которых тонули в шуме охваченного волнением города. Еще сообщали о распоряжениях ГКЧП: шел в эфир трескучий набор фраз о восстановлении конституционного строя, приверженности идеям перестройки. Мелькнули и кадры с пресс-конференции Янаева: он явно крепко поддал и на вопросы корреспондентов отвечал сбивчиво, косноязычно. Физиономия у него была багровой, под глазами провисли темные мешки.

— Алкоголик, — со злостью сказал Леонид. — И ведь всем известно, что алкоголик, а выдвинули в вожди, придурки.

— Он и меня угощал коньяком с шоколадом и лимончиками, когда брала у него интервью. Посчитала за честь выпить с вице-президентом.

— Больше ничего не предлагал? — насмешливо спросил Леонид.

— Не решился. Все-таки в его служебном кабинете были, а там все, сам знаешь, насквозь слушается.

— Ну, на таком уровне трахнуть журналистку большим грехом не считается, — со знанием дела сказал Леонид. — Но ты права, компромат в сейфе хранился бы до поры до времени. И обернулся бы или против него, или ударил бы по тебе — наперед никогда не известно.

Диктор сбивчиво комментировал события, в целом в благожелательной для ГКЧП тональности. Выходило, что чуть ли не вся страна поддерживает «решительные меры» ГКЧП.

— Старается Ленечка, — язвительно сказала Настя.

— Кто, кто?

— Не волнуйся, не ты. Есть такой телевизионный босс одного имени с тобой, в огне не горит и в воде не тонет. У нас его жена работает в корректуре. Последнее время на работу приезжала с двумя охранниками. Сидит за столиком, гранки почитывает, а два лба у двери торчат. Да не про таких, как ты, говорю, — заметила чуть мимолетную гримаску на лице Леонида, — доподлинные лбы… — Она весело рассмеялась:

— В корректуре одни барышни работают… Они в туалет, а те следят, когда побежали и когда вернулись, чуть ли не по часам засекают.

Леонид тоже улыбнулся, но совсем невесело: не позавидуешь тем парням, которых приставили к высокопоставленной супруге.

Настя выключила телевизор и спросила:

— Можно врубить телефон на минутку? В редакцию надо все-таки позвонить.

Леонид засомневался, но Настя его успокоила:

— Не беспокойся, лишнего не скажу. Но если не обозначусь — ещё подумают, что сбежала, затаилась. А что язык малость заплетается, так это даже нормально — события чрезвычайные и состояние должно им соответствовать.

И вновь Леонид подумал, что не такая уж простушка его дамочка, ой, не простушка.

Настя позвонила в приемную Главного, трубку снял дежурный помощник. Он сообщил, что Главный как уехал с утра, так и не возвращался, дома у него телефон молчит, на даче тоже. Насте стало немного жаль Главного, все-таки неплохой он старик, измотанный, изношенный. И время его прошло…

— Кто распоряжается в редакции? — поинтересовалась.

— Фофанов. Он объявил себя «и.о.» и назначил назавтра редколлегию на 17.00…

Хитер бобер Фофанов, автоматически отметила Настя. Завтра к семнадцати ноль-ноль точно уже будет ясно, чья возьмет.

— Хорошо, что ты позвонила, — вспомнил помощник. — Фофанов тобою интересовался. Он ещё у себя, позвони по прямому.

— Мне сложно, я из автомата, — на ходу придумала Настя. — Скажи ему, завтра позвоню.

— Ты сейчас где?

— Как это где? Конечно, у Белого Дома… Сейчас пойду к зданию СЭВ, потом пройдусь по Арбату…

Настя сочиняла вдохновенно. Помощник Главного все-таки засек её прерывистую речь.

— С тобой все в порядке?

— В полном… А, догадываюсь, о чем ты… Это я с защитничками тяпнула.

С какими и чего «защитничками» тяпнула, она не стала уточнять, бросила коротко «На связь выйду завтра» и повесила трубку.

…На следующий день окончательно определившийся в развитии событий Фофанов сообщил редколлегии, что Настя Соболева всю ночь провела у Белого Дома, рисковала жизнью, в неё стреляли «эти презренные гэкачеписты», но ей повезло — пуля даже не зацепила. Настю произвели в редакционные героини и, когда подошло время, наградили медалью «Защитнику Белого Дома». Настя приняла медаль, не колеблясь, потому что такой же награды были удостоены и Фофанов, и Ленка Ирченко («за половую доблесть» — ржали девки), и ещё какие-то деятели, которые за редакционный порог не выходили. А она все-таки действительно была у Белого Дома, где писалась новая история её страны…

Суматошное лето перекатилось через зенит и настала осень — тревожная, наполненная ожиданием. Уже пошли дождички, по прогнозам обещали ранние заморозки. Но Москва и без них стыла в холодном безвоздушном пространстве. Похоронили трех пацанов, легших под танки у Белого Дома, утащили-увезли трупы погибших на дальних и ближних подступах к нему, главарей ГКЧП отправили в Лефортово. Сноровистые деятели наспех сколачивали партии, рвущиеся в фюреры проводили запись в «национальную гвардию».

Ельцин ликвидировал своим указом КПСС, и парткомы разного ранга турнули из занимаемых ими зданий. Соболевой вспомнилось пророчество Селюнина: «Мы отнимем у партии её имущество»… Напророчил.

Анастасии не было жаль ни партии, ни её имущества. Неприятно было видеть и слышать, как вертится Горбачев, в одночасье потерявший все — власть, авторитет, положение в стране. Но это, решила сама для себя Настя — его проблемы. Однако она не поддалась и обаянию Ельцина, также в одночасье ставшего национальным героем. Слишком много странных побасенок ходило о Борисе Николаевиче в журналистских кругах, чтобы всерьез восхищаться им. И перед её глазами время от времени возникали сцены, которые она видела у подъездов зданий ЦК на Старой площади.

В день, когда Ельцин объявил о конце КПСС Настя побежала на Старую площадь. Из зданий ЦК вышвыривали аппаратчиков. Высокие партийные чины сбежали заранее, многочисленная охрана растерялась, у неё не было указаний, как действовать, если власть меняется, и новые правители приказывают очистить здание. На Старой площади собрались тысячи возбужденных людей, иные уже изрядно поддали, другие явно впадали в истерику. По кабинетам ходили люди из наспех сформированных по указанию Ельцина сил безопасности России и предлагали всем покинуть помещения, захватив только личные вещи.

Было душно, и явственно попахивало погромом.

Анастасия повесила на грудь свою корреспондентскую карту на шнурке и ей удалось пробиться почти к самым массивным дубовым дверям — огромным, мощным, сложенным из толстых плах, окантованных медью. Они были распахнуты настежь, за ними толпились испуганные, аккуратно одетые в деловую «униформу» — темные строгие юбки, белые блузки — женщины с пакетами и сумочками, не решаясь переступить высокий порог. Массивные двери были рассчитаны на осаду, а сейчас их просто распахнули, и толпа вопила, улюлюкала, визжала, требуя, чтобы женщины вышли к ней. Анастасия понимала, что ещё немного и женщин начнут силой вырывать, вылущивать из дверей как вылущивают зерна из кукурузного початка: одно, второе, третье, а остальные высыпаются сами.