Когда он стал копать, жуткий холод начал сковывать его члены. Раньше, когда лучи садившегося солнца согревали его, это не так чувствовалось, но теперь не спасала и лихорадочная поспешность его движений — холод съедал все силы, что еще оставались у него. Пластина постоянно выскальзывала из его онемевших рук.

В конце концов он, точно выбившийся из сил старик, улегся в небольшой траншее, которую вырыл в пыли. Собрав волю в кулак, Пендрейк с огромным трудом начал закапывать себя. Когда он высунул сквозь слой песка руку и потушил фонарь, сил никаких уже не оставалось. И он остался лежать неподвижно, словно ледяная глыба, а щеки его превратились, как ему казалось, в ледышки.

Он подумал, что лежит зарытый в собственной могиле.

Но его жизненная сила была цепкой и непреклонной. Ему стало теплее: холод покидал кости, в отдельных местах тела уже покалывало, в онемевшей руке появились болевые ощущения, а пальцы начали ощущать тепло. Оно разлилось по скафандру, принося облегчение и радость. И все-таки он не мог согреться так, как хотел бы, — слишком низкой была температура. И прошло немало времени, прежде чем ему в голову пришла поразительная мысль: захоронив себя здесь, он не достиг желаемого — ему нужно закопаться глубже, гораздо глубже в лунную пыль кратера.

И, лежа здесь, в одиночной пемзовой могиле, Пендрейк вдруг начал испытывать какое-то странное чувство: он знает нечто такое, что поможет ему спастись, что у него еще есть шанс выбраться из этой передряги. Его рассудительный мозг цеплялся за это странное чувство и в конце концов создал в нем веру, что он в самом деле очень близко подобрался к раскрытию тайны базы, созданной на Луне восточными немцами.

И немцы, скорее всего, тоже забрались внутрь планеты. Дальше в глубине станет теплее. Только за счет одного трения, трения полувязкого камня и металла, возникающего благодаря собственному вращению Луны, будет создаваться более высокая температура, которая станет удерживаться изолирующими слоями пемзы и лавы от холода на поверхности. Остается, конечно, проблема с обеспечением базы пищей и водой, но, имея совершенный космический привод, они без особых проблем могли бы перевезти сюда все, что им требовалось.

Пендрейк с трудом выбрался из собственной гробницы и на время выбросил все мысли из головы. Встав на ноги, он включил фонарь и направился в глубь пещеры.

Тропа извивалась, словно когда-то пещера была трубчатой воронкой действующего вулкана, деформировавшейся из-за постоянных смещений лунной коры. Вниз, вниз, туда, куда ведет уклон. Сколько раз он зарывался в пыль, пытаясь найти теплое место, Пендрейк не мог впоследствии вспомнить. Дважды он засыпал, но сколько длился его сон, он не имел ни малейшего понятия. Возможно, это была минутная дремота… а возможно, он каждый раз спал по несколько часов.

Казалось, время в пещере остановилось. Вокруг него царила ночь, которую лишь время от времени подобно тонкому огоньку пламени прорезал слабый луч фонаря с его шлема. Пендрейк не жалел себя, он забирался все дальше и глубже, часто в полной темноте, только на секунду включая фонарь, освещая путь впереди, чтобы заметить возможные встречные препятствия. От основного прохода начали отходить боковые ответвления. Иногда сразу было видно, что они никуда не ведут. Но бывало, что Пендрейку приходилось заставлять себя останавливаться и, не обращая внимания на ужасный холод, проникавший в каждую его клеточку, отмечать стрелкой направление, откуда он шел.

Он снова поспал, потом — еще раз. Пять дней, подумал он, зная, что, скорее всего, пытается себя обмануть. Телу, подвергающемуся такому смертельному холоду, требуется для восстановления больше сна, чем в обычных условиях. Каким бы могучим и невероятно сильным ни был его организм, но он должен был реагировать таким образом. Итак, он спал пять раз — значит, пять дней, угрюмо подсчитал он, потом добавил к каждому периоду сна по одному дню: шесть, семь, восемь, девять…

Постепенно становилось теплее. Но очень долгое время он не замечал этого. В конце концов он осознал, что интервалы между лихорадочно производимыми захоронениями удлинились. Хотя на десятый «день» его все так же щипал жгучий мороз, но, похоже, тот уже ослабил свою мертвую хватку, не так щипал, и пальцы рук и ног перестали неметь. Тепло дольше задерживалось внутри него. Впервые за все это время он мог идти, не зарываясь больше в пыль. Пендрейк понял, что он не полностью потерял рассудок, когда решил продолжить свое путешествие в этот мир вечной ночи.

Пришли и другие мысли. Он должен оставить надежду найти впереди безопасное убежище. Он должен повернуть назад, к поверхности, где мог бы начать отчаянные поиски одного из лагерей немцев. Так следовало поступить согласно логике, рассуждал он.

Но эта мысль не изменила его намерений, и он продолжал продвижение вперед.

Порою Пендрейк даже забывал, что заставляет его двигаться вперед, и наступали минуты, даже часы, когда он проклинал мощь своей жизненной силы, что направляла его в этих отчаянных поисках. Сама неопределенность его Планов подмачивала волю, которая к тому же была в значительной степени ослаблена болезненными уколами голода и жажды, столь ужасными, что каждая минута и секунда казалась ему часом, проведенном в аду.

«Давай, поворачивай обратно», — советовал ему рассудок. Но ноги его продолжали нести его вперед, не обращая внимания на эти призывы, вниз и вниз. Он споткнулся и упал. Потом снова поднялся. И свернул в изогнутый проход, который вывел его к освещенному коридору, почти невидимому. И, уже перешагивая через вход, когда до Пендрейка дошло, где же он оказался.

Он нырнул за большой каменный выступ. Пролежал там несколько минут, вздрагивая, такой слабый, почувствовавший приступ внезапной дурноты от осознания происшедшего, и в голове была только одна мысль: «Я дошел до конца».

Он с трудом приходил в себя. Его нервная энергия, этот экстраординарный запас его огромной силы, была истощена. Но через некоторое время он почувствовал себя бодрее. Пендрейк осторожно выглянул из-за камня, за которым лежало его усталое тело в скафандре. Конечно, он сошел с ума: ему показалось, что он увидел, как вдалеке двигаются какие-то фигуры, но…

Простирающийся перед ним коридор шел под уклон. Он напряженно всматривался, но, похоже, там никого не было. Лишь через некоторое время Пендрейк понял, что коридор освещается вовсе не электрическими лампами и что он ошибся, когда первоначально подумал, что этот свет создан немцами.

Он был один в этой древней пещере внутри спутника Земли — совсем как червь, который ползет по высохшей артерии разложившейся плоти какого-то трупа.

Источники света, струившегося от стен, располагались без какой-либо системы. Пендрейк осторожно продвигался вперед, и сверкающие точки и полоски освещали ему путь. По правой стене тянулась длинная неровная линия, а на левой сверкали и мерцали грубо очерченные фигуры, в основном, бесформенные; насколько мог видеть Пендрейк, лишь одна из них напоминала полумесяц. Пендрейк внезапно подумал: «Своего рода светящаяся руда, которая может быть вредной…».

Вредной! Горький смех эхом отозвался внутри шлема, и на его иссушенных жаждой губах появилось несколько новых трещинок. Смех внезапно оборвался, когда боль стала невыносимой. Человеку, стоявшему на пороге смерти, не стоит беспокоиться о новых опасностях. И Пендрейк продолжил путь, забыв на некоторое время об осторожности. Но затем постепенно его разум вновь осознал наличие света. Истина внезапно открылась ему, когда он свернул за угол и перед ним открылся еще один уходящий вдаль коридор.

Этот коридор был искусственным!

И старым! Невероятно старым. Таким древним, что стены, которые были глаже стекла и тверже любого материала, созданного человеком; они излучали каждой точкой своей поверхности свет, обвалились под воздействием разрушающего воздействия бесчисленных столетий. Осыпались — и вот остался в результате этот искривленный, освещенный полосками света туннель.