Да, надо идти к Мурси-бею. Как знать, возможно, это поможет делу.

Я встал со скамьи. Тело разбито, голова трещит. Уже два часа дня. Я пошарил в карманах и обнаружил, что в моем распоряжении еще целый пиастр. Как его истратить? На пиастр можно съесть бутерброд с вареными бобами, выпить чашку чаю и купить одну сигарету, а можно приберечь эти деньги на трамвай.

Да, я голоден и устал. А вокруг снуют трамваи. Я решил ехать к Мурси-бею на трамвае. Что будет, то будет! Решено.

Я прыгнул на подножку. Трамвай был переполнен, кондуктор в противоположном конце вагона. Мне пришло в голову проехать без билета и сэкономить пиастр. Обрадовавшись этой мысли, я не спускал глаз с кондуктора, готовый спрыгнуть с подножки, как только он начнет приближаться ко мне. Таким образом, стоя у дверей, я доехал до площади Измаилии. Но тут подошел кондуктор.

— Билет! — проговорил он.

Я притворился, что не слышу. Он повторил еще раз:

— Берите, господин, билет!

— Схожу! — ответил я и, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из трамвая, напутствуемый руганью кондуктора.

С площади я направился в квартал Роуда, нашел дом Мурси-бея и постучал в дверь. Он вышел сам и сказал:

— Милости просим!

Я вошел. Красиво меблированная гостиная. «Как хорошо иметь свой дом! — размышлял я. — Да, только тот настоящий человек, у кого есть дом!»

Я сел в кресло и подумал: «Вот бы в нем соснуть! Почему нет у меня хотя бы дивана, на котором я мог бы лежать и спать, как вот этот котенок?»

Когда Мурси-бей на минуту вышел из гостиной, я еще раз посмотрел на котенка, который приятно потягивался на подушечке дивана, протянул руку, чтобы погладить его, а сам с завистью думал: «Эх, хотел бы я быть на месте этого котенка!»

Мурси-бей вернулся, и я встал в знак уважения.

Он сказал:

— Пожалуйста, садитесь.

Я сел, извинился за беспокойство и рассказал ему, как работал у деревенского старосты, потом у Абдульгаффара, объяснил, что мне двадцать лет, что я умею читать, писать и считать, и прошу его помочь мне устроиться на любую работу, обещая оправдать его доверие своим трудом и поведением.

Я обратил внимание, что бей хорошо упитан, краснощек, так и пышет здоровьем. Я отметил также, что великие это вещи — покой и довольство, которыми он наделен вполне и которых я полностью лишен. Одет он был во все дорогое, добротное. «Неужели оба мы — дети Адама и Евы? — думал я. — Тогда почему он упитанный и краснощекий, а я тощий и желтый, как лимон? Почему он здоров, как бык, а я болен и немощен? Почему у него высокая должность, легкая и приятная работа, а я не найду себе даже самой трудной и неприятной? Почему он спит на хорошей постели, а у меня нет даже угла, где бы я мог прикорнуть?»

Я уже хотел сказать ему, что вот, мол, котенок высыпается в свое удовольствие, а мне негде ночевать, но бей опередил меня.

— Хорошо… — начал он.

Я напряг все свое внимание: что скажет он о моей судьбе? Бей немного помолчал, а затем заговорил о том, что вопрос о безработице касается не только меня, что есть много таких людей, у которых нет ни работы, ни пропитания, ни жилья, что даже люди с дипломами высшего учебного заведения ходят без работы.

— Во всяком случае, я постараюсь что-либо для тебя сделать, — закончил он.

Мурси-бей заерзал на стуле, намекая, что мой визит окончен. Я поблагодарил его, встал, попрощался и вышел. Итак, я вновь на улице. Здесь нет такого покоя, как в доме Мурси-бея. И вновь в растерянности: что делать дальше? Рука шарит в кармане и нащупывает злополучный пиастр — все мое богатство.

Я подошел к табачному киоску, но не отважился истратить пиастр на курево — ведь я голоден, к тому же надо думать о ночлеге! Но на много ли хватит одного пиастра? На бутерброд с фасолью, не больше. А чтобы переночевать хотя бы на тротуаре, пиастра мало.

Я снова вспомнил о дяде Сулеймане. А что, если попросить у него помощи или совета относительно работы? Может быть, он знает какого-либо предпринимателя, владельца магазина или гаража, кого-нибудь, кто нуждается в рабочем или стороже, в писце или счетоводе? Эта мысль вновь вернула мне надежду. Я быстро зашагал вперед, прошел по улице Каср-аль-Айни, миновал Хильмию и наконец достиг Баб-аль-Халька. Мое вторичное появление премного удивило дядю Сулеймана. Я рассказал ему свою историю. Он усадил меня, сам сел напротив и стал вслух перебирать знакомых ему людей, которые могли оказаться полезными.

— Слушай, Акиль, — сказал он, — мы непременно должны найти для тебя какую-нибудь работу. Приходи завтра.

Я спросил, уверен ли он, что завтра найдется работа. И он с приятной улыбкой, дружеской и теплой, ответил мне так:

— Приходи утром, сынок. Постараемся, поищем — и найдем. Не так уж страшен шайтан…

Я хотел попросить, чтобы он оставил меня в лавке переночевать, но ведь магазин — не его собственность, и, поразмыслив, я решил не беспокоить его. Хотел было занять у него еще пять пиастров, но постеснялся: ведь он только сегодня одолжил мне сколько мог, я должен быть благодарен ему и за это. И я, поблагодарив его, вышел из магазина, решив попросить у него немного денег завтра утром, если только мне суждено еще раз увидеть утро.

Я прошел в то самое кафе, где утром поспал немного на стуле, и сел за стол. Подошел официант, и я не нашел ничего лучшего, как сказать ему:

— Я утром пил у вас чай.

Кафе было набито битком, и поэтому он прошел мимо меня, не ответив на мое приветствие. Я просидел там до полуночи. Когда посетители разошлись, а хозяин начал убирать столы, чтобы закрыть кафе, я встал и вышел на улицу, так и не зная, куда деться. Меня мучили голод и страшная головная боль — очевидно, оттого, что я не спал две ночи подряд. Ноги отказывались нести мое тело, съежившееся от ночного холода.

Я глядел на счастливых господ: они заходили в открытые еще фруктовые магазины, покупали и с наслаждением ели фрукты. Из ресторанов доносился запах жаркого, а я, дрожа, брел все вперед, пока не добрался до улицы Аль-Азхара. Приметив укромный уголок на изгибе тротуара, я решил тут же прилечь, опершись спиной о стену. Но покашливание полицейского заставило меня встать. Я вышел на площадь Аль-Азхара, надеясь переночевать в мечети святого Хуссейна. Я очень обрадовался этой мысли, но — увы! — дверь мечети оказалась запертой.

— Почему заперта мечеть? — спросил я у прохожего.

Тот утешил меня, сообщив, что ее откроют на рассвете перед утренней молитвой. Тогда я сел прямо на тротуар, опершись спиной о стену мечети и чувствуя, что скоро окоченею от стужи.

Но заснуть на холодном тротуаре у холодной каменной стены было немыслимо. Я поднялся и стал ходить взад и вперед, но вскоре обнаружил, что на меня искоса поглядывают полицейские. Я решил идти дальше и наконец добрел до рынка в Атаба-аль-Хадра. И там, в сторонке, я вдруг увидел телегу, одну из тех, в которых торговцы развозят свои товары. Недолго думая я прыгнул на телегу.

Радости моей не было предела, когда я обнаружил, что она густо застлана соломой. Тьма была кромешная, холод — пронизывающий. Но только я стал шарить руками, чтобы улечься поудобнее, вдруг услышал мальчишеский голос:

— Чего тебе, дяденька?

— Спать, брат, спать!

— Тише, а то накличешь полицейского. Он нас обоих вытурит отсюда, — лениво проговорил мальчик и лег на свое место.

Я понял, что парнишка — мой «родственник», и на душе у меня стало теплее. Укрывшись соломой, я крепко заснул рядом с ним.

Все спит в его маленьком мире: отец, мать, коза, куры, и только он никак не может заснуть.

Он смотрит на еле заметный желтый огонек деревенского светильника, который больше дымит, чем светит. Смотрит и ждет, когда проснется мать и наступит утро.

Завтра он впервые в жизни наденет костюм и башмаки. На нем будет все новое, и ветерок станет играть кисточкой его торбуша[25]. Он поедет в город, который никогда не видел, и там будет держать вступительные экзамены в начальную школу.