— Это тот самый, что попрошайничает перед мечетью Сейда-Зейнаб?

— Я человек бедный, — говорю я начальнику, — нога у меня сломана, а ты, хаджи святых мест, подай мне фунт!

Начальник — да будет ему благословение божье! — улыбнулся и отвечает:

— Один фунт? Ты заслуживаешь пяти фунтов!

Я поблагодарил его за хорошие слова, моля бога, чтобы он простил все прегрешения этому благочестивому хаджи. А он открыл какую-то книгу и стал спрашивать, как меня зовут, откуда я и сколько мне лет. «Зачем бы ему это?» — удивился я.

А эфенди мне шепчет:

— Эх ты, невежда, протокол ему надо составить. Ведь должен он знать, кому сколько дать денег. Отвечай на его вопросы!

Ну, я рассказал ему все, о чем он спрашивал, и приложил к протоколу большой палец для удостоверения, стало быть, личности. Приложил и говорю начальнику:

— Ну, давайте деньги!

А он взял меня за руку и говорит:

— Подождешь в гостиной, пока не вызовут!

Я снова поверил, господин судья, и он повел меня в гостиную. Но гостиная эта была почему-то очень узкая и грязная, господин судья. Там даже стула нет, посидеть не на чем. Гостиная у нашего старосты в деревне — и то лучше!

Короче говоря, запер он за мной дверь и ушел. И с того дня я все ждал, пока вот сегодня не привели меня к вам, господин судья. Ей-ей, в жизни я не попрошайничал. Я человек неповинный. Темный я, неграмотный. Отец мой во всем виноват: ему бы отдать меня в школу, пока я был еще мал…

Проснулся я от стука в дверь. Неужели в такой холод мне, больному, придется вылезать из теплой постели?..

В Каире я живу один. Меня перевели сюда из города, где я родился и вырос, где учительствовал до последнего времени и где теперь осталась моя семья.

В комнате было холодно. Я спрятал под одеяло руку, которую уже было вытащил, и попытался снова уснуть. Но в дверь опять постучали. Надо вставать.

Я сел на постели и попытался согнуть больную ногу. Видимо, врач, который меня лечит, неплохой специалист: еще позавчера я не мог пошевелиться, а сегодня мне уже значительно легче.

Между тем стук в дверь повторился еще настойчивее. Я отозвался и попросил подождать. Кто бы это мог быть? Может, старый фельдшер пришел сделать мне укол? Но сейчас только девять часов, а он обычно бывает в десять. Или он пришел так рано потому, что сегодня он должен сделать последний укол и хочет поскорее получить свое вознаграждение? Тут я вспомнил, что денег у меня всего фунт с небольшим, а фельдшеру я должен и за посещения — это была любезность с его стороны, — и за вакцину, которую он покупал за свой счет. Я стал подсчитывать на пальцах: сколько же я ему должен? Ага! Всего он сделал три укола, сегодня будет четвертый. Это составит шестьдесят пиастров, сорок пиастров за визиты — итого один фунт. А мне самому остается только голодать.

В дверь забарабанили еще сильнее. Отбросив мысли о голоде — он угрожает мне не впервые, как-нибудь выкручусь! — я откинул одеяло, взял костыль и заковылял к двери.

Передо мной стоял не старик фельдшер, а весьма элегантный молодой человек среднего роста. В руках он держал какую-то книгу, которую продолжал читать, стоя перед дверью. Я взглянул на заглавие: «Женщин много. Похождения знаменитого вора Арсена Люпена».

Этого юношу я видел впервые.

— Что вам угодно? — вежливо спросил я.

— Я ищу господина Омара.

— Я — Омар.

— Вы больны?

— А в чем дело?

— Разве не вы писали заявление с просьбой освободить вас от работы? Я из врачебно-контрольной инспекции.

Я сразу же переменил свой сухой тон и провел его в комнату, подчеркнуто тяжело опираясь на костыль. Он сел и спросил:

— На что жалуетесь?

— Ревматизм у меня, — сказал я, показывая на ногу.

Он пощупал мой пульс.

Я снова повторил:

— У меня ревматизм.

— А кто вам сказал, что у вас ревматизм?

Я молча добрался до стола, стоявшего в углу комнаты, достал заключение врача и подал ему. Он просмотрел заключение и сказал:

— Следовательно, вы уже лечитесь…

Прежде чем я успел ответить, в дверь снова постучали. Я открыл. Это был фельдшер со своим кожаным чемоданчиком. Он сразу прошел в кухню, чтобы прокипятить инструменты. Вернувшись в комнату, где я оставил молодого врача, я увидел, что тот углублен в чтение своего романа. Я сказал ему:

— Могу ли я выйти завтра на работу?

Ничего не ответив, он вынул из кармана пачку бумаг, порылся в них, нашел наконец мое заявление, в котором я просил дать мне бюллетень по болезни, и стал что-то писать прямо на заявлении. Затем, обратившись ко мне, сказал:

— Сейчас пойдете во врачебно-контрольную инспекцию, там вас осмотрят.

Я очень удивился:

— Но ведь вы же пришли сюда для этого!

— Раз вы уже в состоянии двигаться, то, согласно инструкции, должны явиться туда сами.

— А кто вам сказал, что я могу двигаться? Если я ковыляю перед вами по комнате, то это еще не значит, что я могу отправиться на комиссию на край света.

— Такова инструкция. Возьмите такси. Я дам направление, чтобы ускорить прохождение комиссии.

И снова начал что-то писать.

Вошел фельдшер. Я приготовился к уколу, а сам в растерянности думал: «У меня всего фунт, как рассчитаться с фельдшером? На что жить? Чем платить за такси?»

Я спросил фельдшера:

— Сколько я тебе должен?

— Четыре укола стоят шестьдесят пиастров…

— А за визиты?

— Сколько дадите…

Тем временем молодой врач вручил мне направление на комиссию и еще уведомление, которое я должен был подписать. Я прочитал:

«Больной предупрежден, что ему нужно сегодня явиться на комиссию, так как он в состоянии прийти сам».

Фельдшер закрыл чемоданчик и сказал:

— Желаю доброго здоровья, с позволения аллаха. Я, значит, ухожу…

Я посмотрел на фельдшера — он ждал платы. Посмотрел на врача — он требовал от меня подписи, которая вынудила бы меня заплатить за такси. Посмотрел в сторону кухни: там совсем нет продуктов.

Я спрашиваю у врача:

— А что, если сегодня я не пойду в инспекцию? Можно ли пойти, например, завтра?

— Надо непременно сегодня, иначе за эти дни у вас из зарплаты вычтут как за прогул. Такова инструкция.

Я растерянно переводил взгляд с фельдшера на врача. Затем быстро произвел расчет, исключив, как обычно делал в таких случаях, расходы на питание.

Я передал фельдшеру свой единственный фунт. Взял из рук врача ручку и бумагу, которую должен был подписать. После слов «в состоянии прийти сам» имелось достаточно свободного места. Вместо подписи я дописал: «в могилу», свернул эту бумажку и передал ее врачу.

Мое детство прошло в городе N. С тех пор как моя семья уехала оттуда, я только однажды снова побывал там.

Город очень переменился. Раньше в центре городского сада перед зданием муниципалитета стояла беседка для оркестра. Теперь на этом месте — мощеная площадь, в центре которой возвышается памятник какой-то знаменитости.

Была б моя воля, я поставил бы в центре моего родного города памятник совсем другому человеку — Абу ас-Сауду-эфенди. Я изобразил бы его таким, каким многие помнят его: обыкновенным провинциальным офицером в мундире с блестящими пуговицами, высоким скуластым человеком с довольно грубыми чертами лица. Я изобразил бы его с дирижерской палочкой — с той самой палочкой, которая так стремительно плясала в его руке, которую он порой подбрасывал вверх, а потом ловил с необыкновенной ловкостью. И этой же палочкой он умел выводить замысловатые узоры перед глазами хорошенькой Ратибы…

Четверть века тому назад я был еще мальчиком, но Ратиба и во мне пробудила странную привязанность.

С оркестром Абу ас-Сауда-эфенди у меня связаны многие воспоминания. Мне было только восемь лет, когда я жил вместе с семьей в городе N., в доме, принадлежавшем матери Ратибы. Возле дома росла высокая смоковница, которую девушка называла «Шапкой любви». Девушка просыпалась до восхода солнца и собирала в платок плоды, опавшие за ночь, а потом, когда я выходил из дома, она целовала меня и давала вкусную смокву. Ратиба относилась ко мне с нежностью и любовью.