Но Роза продолжала ходить в дом Мэгьюри, Кэйт принимала ее без особой радости, но она и не запрещала ей приходить, а Дэн с его быстрым взглядом, который он обращал на Кэйт, всегда вставал, чтобы обнять Розу.

— Когда ты принесешь крошку с собой, чтобы мы ее увидели?

Со временем она стала приносить ребенка в гостиницу, и Джон Лэнгли не мог ничего с этим поделать. Она приходила без няни, со мной, чтобы я могла справиться с Энн, если та станет капризничать. Благодаря Энн Роза добивалась и благосклонного отношения к себе Кэйт.

Ребенку уделяли слишком много внимания, подбрасывали вверх, целовали, пели и убаюкивали. Девочка пыталась схватить ручкой Дэна за бороду, а Кон позволял ей дергать себя довольно больно за волосы. Она была маленькой королевой здесь, в этих переполненных людьми комнатах, над кабаком Мэгьюри, и скоро поняла это.

Через несколько месяцев после рождения Энн я слышала, как Кэйт сказала, держа ее на коленях.

— Разве сейчас не время для твоего собственного дома, Роза? Ты говорила, что он обещал это после того, как появится ребенок.

Роза пожала плечами.

— Ну, я не хочу сейчас.

— Не хочешь? Ты что, с ума сошла? Когда есть возможность уехать из этого дома?.. Забрать невинного младенца из его рук?

Роза зашуршала своими юбками, пронеслась мимо Кэйт и встала у окна. Она раздвинула кружевные занавески и посмотрела пристально вниз на улицу.

— Я не могу иметь дом, какой хочу. Он не даст мне достаточно денег. Я не могу иметь столько прислуги и экипаж. Кроме того, в этом доме Элизабет ведет хозяйство. Я испорчу все, вы же знаете это!

— Я никогда не слышала о женщине, которая не хотела бы иметь свой собственный дом и быть в нем настоящей хозяйкой.

Разговор шел на повышенных тонах. Но то, что Роза дальше сказала, было приглушено кружевными занавесками; мы могли слышать это, но не задавать вопросов.

— Я сама себе хозяйка. Кроме того, кто захочет жить в доме вместе с Томом?

Я опустила голову над шитьем, и Кэйт сделала вид, что поглощена ребенком. Но ничего не могло заглушить беспокойного шуршания юбок Розы, пока она расхаживала взад и вперед по комнате.

Для меня это время было несчастливым и беспокойным. Дни казались слишком длинными и слишком пустыми. В доме очень чисто, никто не устраивал беспорядок. Я вязала носки для Адама и шила красивые льняные мужские рубашки, до тех пор, пока у него их не стало слишком много. Я даже вязала шапки для мужчин, живущих на других улицах, но эти вещи не были им нужны… Я знала, что они принимали их с замешательством только потому, что знали: мне необходимо было чем-то заниматься. Я продолжала переплетать книги для Ларри, но и это не занимало много времени.

Наступил такой момент, когда я все сделала для Кэйт, Дэна и Кона. У Розы теперь была своя служанка, так что она не нуждалась в моих услугах. Мои руки были такими же пустыми, как и мои дни.

Адам казался чужим. Он был добрым, тихим, но в то же время каким-то чужим. Я не знала, о чем он думает, он никогда не говорил о ребенке; я только знала, что он работал непрерывно. В то время, как «Энтерпрайз» был в порту, он сам наблюдал за всеми погрузочными работами, и когда больше нечего было делать, приходил домой и вынимал свой плотницкий инструмент. Он делал буфеты и полки — даже начал менять прогнившие половые доски. Он проводил много часов, чистя и строгая доски, наводя блеск на твердую древесину.

Мы напоминали двух кукол в кукольном домике. И было почти облегчением, когда я видела, как он уходит; но каждый раз я приходила в порт, чтобы помахать ему на прощание, и встречала «Энтерпрайз» каждый раз, когда он входил в док. Это уже был обычай, и мы выполняли его. Мы просто существовали друг с другом, соблюдая общепринятые нормы, но жизнь проходила мимо нас. Я даже стала сомневаться, что ребенок мог внести какое-то разнообразие в нашу жизнь. Мы оставались влюбленными, хотя это был спектакль, наполненный страстью, но не сердцем.

Я молилась, чтобы у меня был ребенок. Но каждый месяц надежду сменяло разочарование. И с каждым месяцем казалось, что Адам отходит все дальше от меня.

Мы копили деньги, «Энтерпрайз» перевозил много различных грузов, и комиссионные сборы от продажи у Адама были немалые. Он просто приносил мне деньги, и я клала их в банк. Он никогда не спрашивал о положенной в банк сумме. Я могла делать с ними что пожелаю. Адам работал усердно, но не ради денег.

В начале 1856 года Джон Лэнгли сообщил, что начал строительство своего второго корабля, намного больше, чем «Энтерпрайз». Адам должен был стать капитаном. Корабль собирались назвать «Роза Лэнгли».

Название нового корабля свидетельствовало о добрых отношениях между Розой и Джоном Лэнгли. Оно говорило этому миру колониального общества, что не существовало разногласий между Лэнгли и его невесткой. Это значило, что Роза была принята в семью Лэнгли. Я чувствовала это долгое время, даже раньше, чем родилась Энн, но сейчас это явилось непреложным фактом.

У Розы была природная интуиция в отношении мужчин, она всегда чувствовала себя с ними более уверенной и удачливой. Она уничтожила равнодушие Джона Лэнгли и обезоружила его. Инстинктивно она попала в самое сердце его одиночества и нашла там свое место. После рождения ребенка Роза стала зрелой и еще более привлекательной женщиной.

Редкий мужчина мог долго сопротивляться ее дружелюбию, кажущемуся простодушным желанию быть в его компании, ее обаянию и очарованию. Джон Лэнгли знал ее недостатки — только дурак мог не замечать их. Но, как многие из нас, он не обращал внимания на них: Роза внесла в его наполовину мертвый дом оживление и радость жизни.

Она была тщеславной, самоуверенной и скупой, а иногда и шумной женщиной. Часто меняла платья, осмотрительно каждый вечер перед тем, как он приходил домой, выбирая теперь только те цвета, которые ему нравились; носила подаренные им драгоценности с гордостью и надменностью. Роза встречала его в холле; она наливала мадеру и не позволяла Джону Лэнгли пить одному с Томом в столовой после обеда. Она брала его под руку и шла с ним в гостиную, никогда не отказывалась спеть для него, когда он просил это, разучив песни, которые ему нравились.

Каждый вечер я сидела в гостиной с ними и наблюдала, как она завоевывала его доверие, восхищение и, в конце концов, его любовь. Я никогда за Розой этого не замечала раньше; всегда она очаровывала и пленяла естественно и без особых усилий. Теперь в ней появилась хитрость и некая мудрость.

Она была в центре этой семьи, потому что служила буфером против деспотизма Джона Лэнгли. Не раз я видела, как она отвлекала его внимание от какой-нибудь ошибки Элизабет или Тома, о которых он узнавал. Даже прислуга больше не выражала недовольства, несмотря на ее капризы. Она могла смягчить нрав Джона Лэнгли и изменить его настроение. Он, казалось, не считал это своей слабостью — улыбаться, говорить Розе комплименты, слушать ее болтовню. Она была для него дочерью в то время, как Элизабет так ею и не стала. В Розе он нашел человека, которого не мог сломить или запугать, и это доставляло ему удовольствие.

Люди начали говорить, что характер Джона Лэнгли стал мягче; это было правдой, но только там, где Роза оказывала свое влияние. Я видела многое, потому что первый год Роза не появлялась в обществе, и я была ее единственной собеседницей. Элизабет была очарована ею и пыталась изучить человека, который не боялся ее отца. Она беспредельно восхищалась Розой. Роза была вежлива с ней, добра, когда помнила, что следует быть такой, но Элизабет быстро ей надоедала.

— Нервная старая дева! — так охарактеризовала ее Роза. — Бедняжка, она боится каждой минуты пребывания отца в доме. Если она могла бы, то ненавидела бы его.

Элизабет завидовала всем, кто был близок к Розе: Тому, Энн, больше всего — мне. Она завидовала бы своему отцу, но боялась даже мысли об этом. Она жила странной жизнью, спрятавшись за спину Розы, прикрываясь силой ее личности, предлагая ей свои любовь и услуги, о которых ее никогда никто не просил. Роза приняла только ту их часть, в которой нуждалась.