Я отвернула подол и посмотрела на огромные стежки, которые проложила Роза, и потом заметила маленькое коричневое пятнышко засохшей крови в том месте, где она держала платье. Я легонько дотронулась до шелковой складки и постаралась не думать о том, что это мне было вроде утешительного приза. Потом посмотрела на Розу, но не заметила ни тени хитрости в ее глазах. Если она хотела таким образом меня утешить, то это был бессовестный поступок. Я вспомнила, что Розе ничего не нужно было делать для того, чтобы быть привлекательной и понравиться мужчине. Здесь она не хитрила, тем не менее платье было сказочным подарком. Так я и сказала себе.

Оно лежало у меня на руках, прекрасная вещь, подчеркивающая глубину моих глаз и придающая моим волосам темный оттенок.

— Я… Я не знаю, что сказать… Оно так прекрасно!

Она прервала меня.

— О, Эмми! У тебя нет времени для разговоров. Они скоро будут здесь, и ты должна подшить его, и помоги мне сделать прическу до их прихода.

Это был незабываемый вечер! Было мило и шумно, как никогда. Похоже, что во всех нас вселилась какая-то неистовая сила, разрывавшая нас на части.

Улыбки были радостными, беспричинными. Огонь костра освещал наши лица, уверенные и наполненные живой энергией. Казалось, что здесь собралась половина Эрики. Радушие Кэйт не позволило ни одному из тех, кто сидел у костра, остаться без внимания, и сейчас все они смеялись, беседовали и были заворожены звуками скрипки Джимми О'Рурки.

Дэн гордился своими сыновьями; виски развязало ему язык, но никто не принимал это за хвастовство. Он трепетал перед Ларри. Его старший сын неожиданно перехватил лидерство в семье. Кэйт была счастлива тем, что у ее костра собралось так много народу. Она была необычайно красива в насыщенном яркими красками сатиновом платье, которое было бы таким же прекрасным и в дублинской таверне.

Я много раз бросала взгляд на ту сторону костра и видела, что Адам оставил свою серьезность и беззаботно смеялся, как будто знал всех нас уже много-много лет. Рядом с ним находился его кузен, Том Лэнгли, которого он нашел в баре «Палас», и который по такому случаю был в жилете и при галстуке. На ногах у него были самые мягкие, самые элегантные туфли, какие я когда-нибудь видела.

Они были совсем не похожи внешне, Адам и Том. Слишком много свадеб и новых кровей разделяли их родственные узы. Том, с каштановыми волосами и карими глазами, был более красив, чем Адам. Ему был всего лишь двадцать один год, и он еще походил на мальчишку. Том обладал безукоризненными манерами. У него был тот же акцент, который я уже однажды слышала от одного клиента в лондонском магазине, — приобретенный в хорошей английской государственной школе. Он был тем, кого некоторые старатели называли щеголем. Его желание посетить нас было трогательным.

Я заметила, что глаза Тома время от времени останавливаются на Розе. Роза, уже рассмотрев и одобрив Тома, дарила свои чары как ему, так и Адаму, и надо сказать, небезуспешно. Я подумала, что она очаровывала Тома только для того, чтобы показать Адаму силу своей власти, но Тома было не так легко раскрутить.

Вдруг Кон, придвинувшись ближе ко мне, поскольку мы сидели рядом у костра, вздохнул и прошептал:

— Ты красивая, Эмми!

Наверное, это была правда. В зеленом шелке и такая возбужденная — вполне возможно, что я была красива в ту ночь.

Были танцы, прямо здесь, на этой ухабистой земле. Я танцевала с Пэтом; вдвоем у нас хорошо получалось. На Эрике не приходилось танцевать по кругу. Все, что требовалось от танцоров, — быстро передвигать ноги, что я и делала. Но парой, которая обращала на себя внимание, были Роза и Адам.

Затем пели ностальгические песни об изгнанниках, которые всегда поют эмигранты, потом шуточные баллады об их новом пристанище и песни, которые мы узнали здесь, на приисках Балларата. А потом Роза пела одна. Она пела старые песни о любви и расставании, которые воспринимались ее слушателями, в основном ирландцами, с ностальгией: «Мальчишка-странник пошел на войну…»

Я видела, как мужчины, сидящие у костра, украдкой смахивали слезу, просили Розу петь еще и еще. В эту ночь Розе простили все: надменность, высокомерие, то, что она просто не замечала многих из них. Ее лицо было настолько красивым, что никто не осмелился бы назвать ее самолюбивой гордячкой. Она их восхищала и очаровывала, и они готовы были обожать ее: «В диком мире нет прекраснее долины…»

В эту ночь Том Лэнгли влюбился в Розу, и я думаю, что Адам тоже в эту ночь полюбил Розу.

Австралийская весна готовилась уступить дорогу лету. Дикорастущие цветы распустились и увяли под сенью кустарников, до которых еще не добрался палаточный городок. Только что появившиеся красные кончики листьев эвкалипта тут же меняли свой цвет на серо-зеленый, хотя издалека казались голубыми. Тонкая пелена пыли начала окутывать город. Ею были покрыты даже макушки деревьев; а когда дул сухой ветер, они, казалось, засыхали и увядали. Вдали от города меланхоличные и серьезные коалы непрерывно жевали листву эвкалиптов, уже не такую вкусную и сочную, как месяц назад. Громадные кенгуру поедали высохшую колкую траву на склонах гор. И когда они, услышав людей, выбегали из своих укрытий, их мощные задние ноги вздымали огромные клубы пыли.

Люди, которые прожили здесь целый год, поговаривали, что лето будет засушливым.

В глубоких шахтах становилось жарко и душно. Денег нам хватало только на оплату ежедневных расходов. Мэгьюри по натуре были нетерпеливы, а работа была тяжелой; сказывалась монотонность. Эта ежедневная работа на фоне успешно развивающегося предприятия Ларри казалась Пэту никчемной. Он поговаривал о том, чтобы начать раскопки на Александровой горе. Но это были только разговоры.

Эта монотонность нарушалась лишь с постоянными приездами и отъездами Ларри. Адам всегда был с ним. Балларат оказался хорошим рынком для привозимого ими товара. Дорога между Мельбурном и шахтами была очень плохой, и приходилось постоянно опасаться засады грабителей, что вынуждало повышать цену за товар. На эту дорогу туда и обратно уходило много времени — неделя, иногда дней десять.

— Если золота в Балларате хватит надолго, то мы будем достаточно богаты, — говорил Ларри.

Под этим он подразумевал, что если они с Адамом поднапрягутся и будут безостановочно курсировать по своему маршруту, практически без сна и отдыха, выбирая в Мельбурне товар, то скоро разбогатеют. Так будет до тех пор, пока не иссякнет золотая лихорадка.

Забастовки в эти дни были очень редки; шахты становились все глубже, и маленьким группкам людей уже невозможно было их обрабатывать. Некоторых это ввергло в нищету, люди еще больше негодовали, когда начиналась ненавистная проверка документов. Слишком часто приходилось сталкиваться с насилием и угрозами.

Мужчины стали объединяться в группы протеста против несправедливости, говорили о том, что нужно послать делегацию к правительству, к сэру Чарльзу Хотману в Мельбурн. Появились лидеры. Пэт ходил на каждое собрание и брал с собой Сина. Они каждый день появлялись в лагере поздно вечером.

— Накличут они беду, — говорила Кэйт. — Накличут…

Но это, в конце концов, была беда, о которой каждый мог говорить и беспокоиться вслух. Меня же снедала личная тревога, причина которой заключалась во мне и о которой знал только Ларри. Когда он вернулся из первой поездки, то подождал, пока я останусь одна, рано утром, и протянул мне страничку мельбурнской газеты «Аргус», которая была датирована двумя неделями раньше. В уголке странички была маленькая заметка. Слова, казалось, пронзили меня: «…«Диггерз Армс»… тело владельца Уильяма Гриббона. Полиция ведет следствие…»

Я безмолвно посмотрела на Ларри, ожидая, что он скажет. Он так же молча забрал у меня газету и сжег ее на костре.

— Я ничего не собираюсь у тебя спрашивать, Эмми. Это было все, что он сказал.

Я покачала головой.

— Это не то, о чем вы думаете…