— Дело твое. Но с отповедями поосторожнее, а то нарвешься на неприятность. У комбата норов — не дотронься.
— А, плевать!..
Грохнул орудийный выстрел, за ним — второй. Третьего не последовало. Загоров тоже не рассчитал время.
— Вот видишь! — воскликнул Евгений. — И комбат партачит.
Отстучала дробь пулеметных очередей, усилился гул идущего назад танка. Объявили результаты заезда: хорошо.
— Стрелять все-таки можно, — обронил Анатолий. Глянув на приунывшего товарища, стал успокаивать его: — Не переживай, все обойдется. В службе ведь, как в атаке: то бежишь, то упадешь. Главное — вставать и бежать дальше.
— С кем бежать-то? — опять сетовал на своих наводчиков Евгений. — Словно сговорились: один мажет, другой…
Выплывший из тумана танк развернулся на исходном и замер. Из люка вынырнул Загоров, решительный, нахмуренный. Соскочил в размешанную грязь, зашагал к вышке. Мимо лейтенантов прошел молча, хлопнул дверью. Постояв еще под моросящим дождем, друзья тоже зашли в огневой класс. Вскоре комбат и ротный, оба возбужденные, спустились вниз. Как видно, между ними произошел не очень приятный разговор.
— Нет, Василий Григорьевич, это не довод, — возражал Загоров. — Мишени видны, и выполнять упражнение можно.
— Как будто обязательно стрелять в туман! Лучше выбрать другой, более погожий день. Выполняли же упражнения две роты при хорошей погоде, а чем мы хуже?
Сойдя с лестницы, Загоров сказал капитану:
— Я вижу, вы опасаетесь, как бы ваша рота не получила низкую оценку по огню. А я боюсь, как бы она не сгорела в бою, вся, до единого танка!.. Там тоже встретится туман, дым, пыль. К тому же будете стрелять не только вы, но и вас будут лупасить.
— Ну бой — другое дело, — отозвался Приходько. — Там кто кого. А сегодня я просто не вижу причины рисковать.
— Причина есть: готовить людей к войне, — стоял на своем Загоров; вдруг он повернулся к Русинову: — А вы, лейтенант, тоже боитесь стрелять в такую погоду?
— Нет, я не боюсь. Если не сейчас, то когда же еще может командир испытать подчиненных?
— Истинно так!.. Значит, уверены в своих танкистах?
— Как в самом себе… Разрешите стрелять моему взводу!
Евгений был ужасно удивлен и раздосадован. Напряженно-осуждающе смотрел на товарища, словно хотел остановить его взглядом.
Ротный, жуя спичку, сплюнул под ноги, опасливо предупредил:
— Видимость-то неважная. Может, не стоит напрасно снаряды жечь? Не камушки бросаем. Как выстрел, так пара хромовых сапог.
— Тогда не стоит нам быть и командирами!
Загоров еще обдумывал что-то. Наконец лицо его разгладилось.
— Что ж, лейтенант, начинайте! — кинул он.
— Есть, начинать! — И взводный выбежал под дождь. Комбат поднялся наверх, а Приходько все еще медлил, словно решал трудную задачу.
— Тяжелую ношу взвалил на свои плечи Русинов, — заговорил он. — Как думаешь, Дремин, сможет его взвод выполнить упражнение?
— Еще как сможет!
— Хорошо бы, а то роте совсем труба.
Сверху позвал его Загоров, и капитан поднялся по лестнице.
— Русинов на все способен! — зло и расстроенно бормотал Евгений. — Даже друга утопить. Ай да Толик! Не ожидал я…
Сел на табуретку и застыл в неподвижности, обреченно опустив голову. Идти к своим танкистам было крайне стыдно; и оттого, что завалили стрельбу, и оттого, что сорвавшись, накричал на наводчиков. В ушах еще укоризненно звучали слова Хаджимуратова: «Как научен, так и стреляем».
Но такова натура у Евгения, — и знал, что сам виноват в своем позоре, а на скамье подсудимых видел ухватливого приятеля. Что он мог поделать с собой, если нутро протестовало против того, что его обходят? И кто — Русинов!
Евгений ударил кулаком по столу — так муторно было на душе. Не выскочи Толька, и сошло бы с рук. Стрельбы отложили бы, плохие оценки посчитали недействительными. Так нет же!
«А еще другом зовется», — оскорбленно терзался он, с пасмурным лицом наблюдая в окно, как русиновцы расторопно загружают боеприпасы, скрываются в люках.
По команде «Вперед!» взревели моторы и танки, все три одновременно, набирая разбег, втягиваясь в туман и видом и звуком, как бы растворились в водянисто-мыльной мути. «А если Толька не сорвется и вытянет роту! — предположил Евгений, но тут же отмахнулся от этой мысли. — Все равно друзья так не делают».
Полигон был избит, изъезжен вдоль и поперек, особенно на направлениях стрельбы, и боевые машины покачивались в жидкой грязи, как лодки на волнах. Перед прицелами белесилась туманная наволочь. От одного ее вида в душу просачивался холодок.
Остывая от запальчивости, Анатолий все яснее сознавал, какую ответственность только что взял на себя. Промахнешься — наживешь кучу неприятностей, насмешек. Да и сразить мишени — невелика корысть; и друга подведешь, и командиру роты подпустишь шпильку, — при случае он соответственно отблагодарит тебя.
Но ведь не ради них, не для показа и красивых речей идет боевая учеба! Когда же, если не сейчас, испытать ему себя и своих людей? Может статься, что с ними идти в бой, а там совсем иные измерения многих будничных понятий. И пусть не дрогнет его воля ради того высокого, все искупающего смысла.
От волнения не хватало воздуха. Глаза пощипывало от пота и не было времени вытереть взмокший лоб. Тут на учете каждое мгновенье, тут не зевай. Смотри, смотри!
Взгляд его ждал, просил цели. «А вдруг и в самом деле прозеваю ее?» — засомневался он, но на пределе видимости засмутнело что-то, приближаясь.
— Впрямь почти ничего не видно! — облегченно произнес лейтенант, а руки проворно и натренированно хлопотали. — Короткая!
Боевая машина послушно замедлила ход, замерла на месте. Уточнив наводку, Анатолий метко послал первый снаряд. Т-55 дернулся от яростной мощи сработавшей пушки. Почти одновременно прогремело еще два выстрела; открыли огонь командиры танков Адушкин и Лутак.
— Молодцы, ребята! Не прозевали! — вырвалось у взводного.
Танк снова был в движении. Лейтенант старался не потерять из вида серый от тумана силуэт мишени. Он теперь был уверен, что выполнит упражнение. Едва заряжающий доложил о готовности орудия к бою, как снова подал команду «Короткая!» И опять за его выстрелом двухкратным эхом отозвались два других.
Анатолий отчетливо видел: огненно сверкнув в туманной кисее воздуха, снаряд вошел в макет танка.
— А третий-то наверняка всажу! — шептали его губы. И точно, снаряд сверкающей иглой прошил мишень.
Впереди и чуть в стороне сквозь сиротский туманец и нудный дождишко проступила новая цель. Русинов окропил ее горячим свинцом. Ему дружно вторили пулеметы Адушкина и Лутака…
Находившийся в огневом классе Евгений напряженным слухом ловил выстрелы. Мишеней и танков не видно, и потому трудно судить об эффективности огня, однако по дружным залпам орудий создается впечатление, что бьют без промаха.
Вбежал рудоватый Винниченко, командир третьего взвода.
— Комбат наверху?
— Там, — раздраженно кинул Евгений.
— Товарищ майор!.. Товарищ майор!..
Загоров появился на верхних ступеньках лестницы, спрашивая, что случилось. Винниченко сообщил: едет командир полка, сейчас будет здесь. Комбат быстро сошел вниз. В это время напротив боковых окон остановился влажный, заляпаный грязью «уазик». Из открывшейся дверцы, сутулясь, выбрался полковник Одинцов. В яловых сапогах, защитной плащ-палатке, с деловой серьезностью на властном лице. Чуть пригибая голову в полевой фуражке, вошел в помещение вышки, окинув всех озабоченным взглядом.
Майор подтянулся, вскинул правую руку к виску.
— Товарищ полковник! Вторая рота третьего танкового батальона выполняет очередное упражнение по стрельбе.
Одинцов неторопливо поздоровался с ним, спросил:
— Что это ты сегодня затягиваешь, Загоров?
— Неувязка из-за тумана, товарищ полковник! — Щеки комбата порозовели от прилива крови. — Честно говоря, гадали, отложить стрельбы или продолжать, — признался он.
