Друзья присели за свободный стол.
— Употребим для разгона? — предложил Евгений, разливая кефир.
— Можно.
— Ты, я вижу, переживаешь утренний промах?
— Переживаю — не то слово. Мучаюсь!.. Прямо из рук все валится. После такого прокола не скоро очухаешься.
— Перестань! — сказал Евгений ободряюще. — Ты же молодчина, сам себя победил! Я даже мысленно аплодировал тебе.
Анатолий еще больше нахмурился.
— Тоже скажешь, — победил. Говори, выкрутился, — точнее будет.
— Пусть выкрутился, все равно. Умение обращать неудачи в свою пользу — тоже искусство. Знаешь, какое мнение складывалось о тебе? Недотепа! Лопушок! Ротный две спички изжевал, пока ты с батей любезничал.
Евгений впервые хвалил товарища. Обычно он сдержан в этом, как всякий себялюбивый человек, которому не очень-то хочется признавать заслуги другого.
— Не переживай, все уладится, — добавил он после паузы, управившись с кефиром. — Как твои орлы, готовы к тактическому занятию?
— Готовы-то готовы, да там, знаешь, болотце надо перемахнуть. А оно с норовом. Недаром прозвали «Драконовой пастью».
— Обойти нельзя?
— Исключено.
Сдружились парни еще на первом курсе училища. Анатолию Русинову, выросшему в степном оренбургском краю, надо было многое наверстывать, когда он поступил в Ульяновское гвардейское. Его потянуло к Евгению, которого уважали однокурсники за разносторонние знания, за остроумие.
Уроженец Ульяновска, Евгений Дремин воспитывался в интеллигентной семье, много читал, увлекался кино, непременно смотрел премьеры в театре.
Сближение их началось после каверзного случая. Однажды в поле Русинов нагрубил преподавателю тактики, посчитав, что тот излишне придирчив к нему. Ну и, как выражались курсанты, схлопотал трое суток ареста. Его поступок обсуждали на комсомольском собрании. Выступил тогда и Евгений, бросил штрафнику самый язвительный упрек:
— Я думаю, невоспитанность Русинова — от недостатка общей культуры. Мы знаем, что это способный и трудолюбивый парень. Но ведь, кроме уставов и наставлений, он мало что знает. С отечественными классиками знаком лишь в объеме школьной программы, понятия не имеет, например, о Драйзере или Экзюпери. Это не делает ему чести.
Самолюбие Анатолия было задето. После гауптвахты он почти все свободное время отдавал книгам, часто советовался с товарищем. Евгению это льстило, он приносил Анатолию редкие издания из домашней библиотеки. Евгений не мог не видеть многих достоинств своего подопечного. Как никто другой, Русинов был исключительно трудолюбив и настойчив. В душе его счастливо завершался тот закономерный процесс, который называют формированием личности. Анатолий успел взять для себя с избытком то, что необходимо для жизни и для работы, да и после окончания училища не уменьшилась его тяга к знаниям.
На службе стали резче проявляться лучшие черты характера Анатолия. Беспокойный, постоянно ищущий молодой лейтенант обладал энергией, которой хватило бы на двоих. В его темных глазах постоянно светился живой блеск, по которому узнают влюбленных в свою профессию людей.
Ненасытный в работе, он готов был, кажется, и жить в казарме. За ним пристально следили командир роты Приходько, комбат Загоров и сам командир части.
Пятьдесятпятки с грохотом катили к заболоченному лугу будто и не знали лучшей дороги. Покачивались вытянутые вперед хоботы орудий, в открытых люках маячили головы механиков в ребристых шлемах.
Заросшая густой травой низина была искромсана следами стальных гусениц, кое-где среди сухих прошлогодних стеблей камыша оконца воды отражали безоблачное небо и яркое послеполуденное солнце. Здесь танки замедлили бег, словно раздумывая, в каком месте сподручнее перебраться на другую сторону.
Механик одной из машин, Индришунас, взял левее, где на грунте не было следов прошедших танков. Включив первую передачу и форсаж, повел машину по зыбкой, податливой почве. Он хорошо запомнил предупреждение командира взвода: в момент преодоления заболоченного участка держаться дальше от пробитой колеи, не увеличивать скорость, не делать остановок и поворотов — всего того, что обычно приводит к печальному итогу.
Правее мокро грудилась развороченная земля — кому-то уже довелось испробовать хватку «Драконовой пасти». Кого же угораздило засесть?..
Крепкий сложением, Индришунас восседал в рабочем кресле, держа ноги на педалях. Он верил, что не оплошает, так как уже проводил здесь послушную машину осенью прошлого года. Хотя погода в тот раз стояла сырая, все обошлось благополучно. А нынче вон какой ясный денек!
Не так уж страшна, «Драконова пасть», как ее разрисовали. Перебраться через нее стальному вездеходу совсем просто. Половина болота, считай, позади.
Внезапно ощутился резкий толчок о днище, что-то противно скрежетнуло, будто «Драконова пасть» скрипнула зубами: «Попался, браток!» Болотная низина дернулась и перестала ползти навстречу.
Неужели засел?! — испуганно ахнул механик, еще больше высовываясь из люка.
Не сразу сообразив в чем дело, стремясь выскочить из ловушки мощным рывком, он добавил обороты двигателю. Т-55 задрожал от непомерного напряжения, из-под гусениц полетели комья грязи, и начала заметно оседать задняя часть.
«Что я делаю? — Индришунас снял ногу с педали подачи горючего. — Сам же себя закапываю». Выключил двигатель и замер, взволнованно дыша, испытывая тяжесть в теле. Казалось, руки и ноги затянуло в трясину и не вытащить их, зря только силы тратишь. Хотел показать себя всех мудрее — вот и влип, как оса в варенье.
Из башенного люка вынырнул подбористый сержант Адушкин. Лицо недовольное, озабоченное. Пружинисто спрыгнул на влажную, просевшую под ногами почву, уставился глазами в растерянно заморгавшего механика.
— Что, Ионас, на камень наткнулся?
— Наверное… Стук был слышен, скрежет.
Танк залег в болоте, гусеницы глубоко въелись в грязь.
— Вот же холера!.. Не видел, что ли?
— Как бы я его увидел, еслиф он в земле? — В голосе механика теперь отчетливо слышался акцент.
— Еслиф, еслиф, — заворчал сержант, — не лез бы сюда, раз тут никто до тебя не проходил.
— Так дали бы команду! Взводный же сказал: по наезженному следу не вести машину. Вот я и взял левее. Проклятое болото, кто только выдумал его на нашу голову!
— Выдумали его для того, чтобы у нас получше соображалка работала, — ответил сержант и прикрикнул на выглянувших из люков наводчика и заряжающего: — Чего сидите? Достать лопаты!
Адушкин имел ровный, покладистый характер, однако сейчас не сердиться не мог: другие танки прошли, а их застрял. Наежив темные брови, прикидывал как быть. Метрах в десяти ползла пятьдесятпятка командира взвода, так что докладывать не нужно.
Лейтенант Русинов все видел, и едва зыбкая трясина осталась позади, велел механику остановиться. Поспешно выбрался из танка, подбежал к застрявшей машине. На смуглом лице были досада и злость.
— Что случилось?
— Днищем на камень сели.
— Угораздило вас!
— Не видно ж его было.
— Так чего стоите? Камень-то впереди или сзади?
— Наверное, впереди. — Адушкин присел, осматривая ходовую часть. — Видите, крен назад!
— Вижу, вижу. — Русинов обошел застрявший танк, распорядился: — Привязывайте к гусеницам бревно и задним ходом снимайтесь.
Лицо Индришунаса прояснилось, порозовело.
— И верно! Как это мы сразу не догадались?
— Не догадались… А лопаты кому я приказал достать? — буркнул Адушкин. — Прежде чем бревно привязывать, придется покопать. Иначе деревяшка просто хрустнет, не дойдя до камня.
— Резонно, — согласился Русинов. — Действуйте, Адушкин. Ежели своими силами быстро выберетесь, оценку вам не снизят.
— Постараемся.
Взводу приказано выйти во фланг опорного пункта противника, скрытно занять выгодный рубеж для атаки, а затем внезапным рывком поддержать наступление роты. Как на грех, увязли по собственной оплошности. Кукуй теперь!
Механик-водитель время от времени поглядывал на часы и снова налегал на орудие землекопа. Он был силач, Ионас Индришунас. Еще в школе подружился он с гирями и штангой, так что такая работа для него не трудна. Но он переживал свой промах и потому был очень расстроен. Наконец Ионас отбросил лопату, заглянул под открывшееся днище. Камня пока не было видно, да и нет смысла докапываться до него. Надо торопиться: если не успеют к началу атаки, им не поздоровится.