Выкричавшись, он взял себя в руки, повел экипажи к вышке. Приходько выслушал доклады наводчиков с окаменевшим лицом, обронил всего одно слово «плохо». Затем пригласил взводного к комбату.

Первым, кого увидел Евгений в огневом классе, был Загоров. Его ожесточенно-злое, расстроенное лицо не предвещало ничего доброго. «Сейчас начнутся казни египетские», — затосковал лейтенант.

— Товарищ майор, наводчики второго взвода…

Комбат остановил его презрительным жестом.

— Не надо докладывать, Дремин. Не о чем.

Загоров с минуту молчал, сдерживая себя, чтобы не сорваться. А когда заговорил, голос его звучал сухо, уязвляюще:

— Тоже мне танкисты! Из трех целей поражают одну, да и то пулеметную. А кто пушечные будет бить?.. Почему так плохо стреляют ваши наводчики, лейтенант Дремин?

— Но совершенно же нет видимости, товарищ майор! — попробовал оправдаться Евгений. — Маячит что-то серое в тумане…

— Вот и надо без промаха бить в это серое. Во время войны это наверняка будет вражеский танк, орудие…

— Может, туман идет волнами? — вступился за взводного Приходько. — Мишени сливаются с мутью, не разглядишь. Бывает и такое.

Комбат наэлектризованно повернулся к нему.

— Бывает, и корова летает… Они же стреляли! Стреляли. Значит, видели цель! Не могли же лупить в белый свет, как в копеечку.

Евгений был сам не свой, весь вспотел от волнения.

— Разрешите объяснить, товарищ майор, — попросил он.

— Не нужно объяснять, товарищ лейтенант. — Загоров все больше выходил из себя, и теперь его не могли остановить никакие доводы. — Не надо меня обхаживать, как неразумную девицу. Я не с луны свалился на должность комбата. Два года ходил взводным, да три — ротным, да академию закончил. И знаю всю эту кибернетику, как таблицу умножения. Растерялись ваши наводчики, потому что плохо обучены. Начали суетиться, потеряли время — отсюда и промахи. Или вы что-то иное хотели сказать?

Евгений смотрел на жесткий, дергающийся рот комбата, и внутри у него напрягалось что-то протестующее, злое. Когда его распекали вот так грубо, прилюдно, он терял контроль над собой. И сейчас, пожав плечами, вызывающе обронил.

— Я бы сказал, да что толку!

Загоров вопросительно уставился на него. — Я вас не понимаю, товарищ лейтенант.

— А что тут не понимать? Я весь перед вами. «Ему не нравится, что я намекаю на его дурь! Ну и пусть. Это я на высотке тогда молчал. А тут не буду. Ишь раскипятился!» — негодовал Евгений, глядя в сузившиеся, жгучие глаза комбата.

— Товарищ Дремин!.. Вы разговариваете со старшим по званию в неподобающем тоне, и я вынужден сделать вам замечание. — Загоров снова взял себя в руки, кинул капитану Приходько. — Заряжающего и механика! Сейчас сам все проверю.

И оглушительно хлопнул дощатой дверью. Евгения душила обида и злость. Но что он мог поделать? Оправданий у него не было.

— Тут проверяй не проверяй, а оценку рота получит низкую, — роптал ротный. — Это как пить дать… Идите, Дремин, выделите комбату механика и заряжающего.

Орудийные раскаты подхлестнули Русинова. Он со своими людьми начал как бы генеральную репетицию, чтобы они перевалили через барьер волнения. Не спрашивал больше ни механиков, как плавно остановить машину, ни заряжающих, что делать, если после выстрела не открывается затвор орудия, он теперь занялся наводчиками, поскольку основное зависело от них.

Русинов обладал цепкой хваткой: как бы ни было тяжело в учении, не опускал рук и не делал поблажек ни себе, ни подчиненным. Любознательный, напористый, он, казалось, только того и ждал, чтобы ему доверили служить, командовать людьми. В этом смуглом оренбургском парне было немало первозданной силы, безоглядной уверенности. К тому же он был, как говорится, человеком себе на уме: докапывался до таких истин, о которых иные и не помышляли.

Вот и сейчас он не терял времени даром. Ведь перед стрельбой упражнять глаз и руки наводчика уже поздно, а закрепить его уверенность в себе, мобилизовать сознание — крайне важно. Значит, нужно потренировать память.

— Итак мы установили, что видимость сегодня — двести метров, — сказал он. — Исходя из этого и надо ставить прицел. Ни в коем случае не больше! Пусть никакие сомнения не грызут вас. Усекли?..

Произнесенное с юмором, любимое словечко командира роты вызвало у танкистов улыбки (хорошее настроение тоже не помешает!). Анатолий извлек из кармана секундомер и дал вводную Ванясову. Свежее, румяное лицо наводчика сразу стало сосредоточенным и строгим. Он не сводил голубых своих глаз с командира взвода: ему доставляло удовольствие наблюдать за энергичным лейтенантом.

Наводчик в строгой последовательности излагал все то, что будет делать в момент стрельбы. И это, естественно, оправдает себя. Ведь человек, собираясь совершить что-либо, требующее точности и пунктуальности, вольно или невольно воспроизводит в мыслях порядок предстоящей операции.

Был тут и еще один положительный фактор. Поскольку ограничивалось время, то наводчик и спешил, и волновался, и этим как бы предварял беспокойное ожидание решающего момента.

Едва отзвучали последние слова, Русинов остановил хронометр.

— Семнадцать секунд. Молодец!.. А ну, кто хочет его обогнать?

И Адушкин, и Колесса, и другие укладывались в шестнадцать и даже в пятнадцать секунд. Ни сам Русинов, ни его подчиненные не сомневались, что совершают нужное дело. Человек, четко выразивший словами то, что ему следует предпринять, станет работать осмысленно. Сообразительность танкисту — не помеха.

— Очень хорошо! — удовлетворенно сказал взводный, проверив каждого из подчиненных по два раза. — Теперь проделайте то же самое самостоятельно и без спешки.

Когда сообщили плачевные результаты стрельбы первого взвода, Анатолий сразу понял, что друг попал в беду, невольно глянул в сторону полигонной вышки. Танкисты тоже насторожились.

— Что ж это, товарищ лейтенант? — спросил Колесса, веснущатый ладный парень; на лице его недоуменно-растерянное выражение. — Готовимся, готовимся, а потом вот так объявят…

— Не объявят, — заверил его взводный. — При такой видимости — спасение в быстром темпе стрельбы, а они замешкались. — Помолчав, он бодро закончил: — У нас все предусмотрено, так что от мишеней только щепки полетят…

Он знал, что сказать в данном случае, и знал Колессу. У парня одна особенность: перед стрельбами очень волнуется, высказывает свои опасения вслух. А еще любит, когда заверяют, что все будет хорошо. Это успокаивает его.

Приказав Адушкину оставаться с людьми, Анатолий поспешил к вышке. Ему не давали покоя сомнения. «Неужели так сложно сегодня попасть в мишень?..» Подходя, услышал снова прозвучавшую команду «Вперед!» Однако с исходного двинулся лишь один танк. Два других стояли на месте. Это еще больше озадачило его.

В самых дверях столкнулся с Евгением, — у того было обреченное, печальное выражение лица.

— Что случилось, Женя?

— Трескучий завал!.. Мои наводчики не поразили ни одной пушечной цели. Загоров двинул сам проверять дорожку.

— Как думаешь, что он решит?

— Отложит стрельбы, что еще. Не захочет же, чтобы лучшая рота с треском провалилась. — Евгений вдруг рубанул воздух кулаком. — А все-таки досадно! Наводчики у прицелов, точно слепые котята…

— А я тебе говорил, больше потей на тренировках! Не прислушался ты к моему слову, — заметил Анатолий.

Товарищ глянул на него недружелюбно.

— Давать советы все мастера. Посмотрел бы я, что бы ты делал с моими дуботолами. Только и знают, что дремать на занятиях.

— Ребята у тебя боевые. Все зависит от того, как заниматься с ними. А как ты делаешь? «Сейчас рассмотрим принцип работы стабилизатора…» Целый час толкуешь о каждом проводничке. Зачем такой академизм? Солдаты все это в учебном слышали, и им скучно…

— Да перестань, Толька! — раздраженно оборвал его Евгений. — Загоров вкручивал мозги, теперь ты. Ему я уже дал отповедь.