По мнению Н.А. Захарова, «такой характер властвования налагал особую печать на развитие понятия о существе нашей верховной власти. Эта частноправность вошла в плоть и кровь русского государства, несмотря ни на потрясения Смутного времени, ни на все изменения императорского периода»{118}.
Владение землей в Московском государстве разделялось на вотчинное владение (наследуемое во владетельном роде) и на поместное (не наследуемое) и зависело от службы государю. За верную службу землю дарили либо во временное, либо в наследственное пользование, неисполнение государевой службы, немилость вызывали отобрание дарованного. Таковое владение землей высшего слоя государства сильно отличается от западного феодального владения.
«На Западе, — пишет Захаров Н.А., — родовая аристократия развивалась при конкуренции с королевской властью на территориях, охраняемых вассалами, подданными сюзерена. У нас подобие этой аристократии — удельные князья, потомство общего с царствующим государством родоначальника, — потеряли всякое значение под твердой рукой московского государя. На Западе высший слой общества составила родовая аристократия, которая в некоторых местах, потеряв возможность противостоять воле возвысившегося над всеми феодала-короля, создала корпоративные законодательные собрания, ограничивающие власть государя. У нас же весь высший класс состоял из лиц, непосредственно избранных царем, и экономически зависел от государя, который имел неограниченное право отбирать земли у тех, кто неправильно или неисправно нес свои обязанности. Если на Западе феодал был неограниченный господин своих земель, то русский служилый человек был государственный работник, которому государь давал за его труды право вечной, наследственной или пожизненной аренды»{119}.
Эта система начала разрушаться только при Екатерине II, освободившей дворян от обязательной службы, с какого момента в государственную систему было введено структурное противоречие: одни продолжали служить, другие получали право не служить. Такое понимание развития государства определяло и отношение Захарова к капитальному противостоянию славянофилов и западников (и их последователей), в споре которых он видит следующую коллизию. «Оба эти направления, — утверждал он, — взаимно развиваясь и противореча друг другу, носили в себе, в своих идеях и своем развитии, коренную ошибку: одно стремилось возделывать чуждые растения на не подготовленной историческим ходом жизни для них почве, а другое не представляло себе ясно того растения, которое должно было дать на русской ниве обильную жатву. Западники, увлекаясь внешним блеском европейской культуры, видели ее пышные плоды, по весьма небрежно исследовали ту почву, на которую они собирались ее пересадить; славянофилы ревностно изучили почву, но весьма смутно отдавали себе отчет о тех растениях, которые возможно было плодотворно культивировать на ней. Под влиянием этих идей, все еще взаимно оппозиционных и плохо ассимилирующихся друг с другом, вся политическая жизнь XIX века идет нервным темпом»{120}.
Считая «общую волю» Руссо и французских энциклопедистов существующей только в идее, Н.А. Захаров высказывался за необходимость пересмотра многих устоявшихся либеральных представлений о власти и государстве.
Так, характер самодержавной власти ему представлялся двойственным. «С одной стороны, се можно понимать, как основное свойство нашей верховной объединенной государственной власти, а с другой — как власть непосредственного волеизъявления, установленную в общих своих чертах в основных законах и неограниченную в этой сфере применения, или вовсе не упоминаемую, но могущую проявить себя в экстраординарную минуту жизни государства. Является несколько затруднительным рассматривать понятие, которое в одно и то же время является как бы и общим свойством целого, и частью его проявлений»{121}.
Самодержавие — понятие более широкое, чем власть уравновешивающая. На нее влияют как внутреннее сознание, которое способно самоограничивать власть, так и внешнее общественное сознание, которое также имеет влияние на верховную власть.
Н.А Захаров придерживался мнения, что нравственное и психологическое состояние нации очень важно для определения системы государственного строя. «Внутреннее сознание граждан, — считал он, — является залогом прочности государственного строя. На этом же сознании, выработанном историей, внутренним укладом жизни и внешними событиями, покоятся и основы нашей самодержавной власти, развившейся при полной поддержке со стороны народа в сознании необходимости этой формы властвования. Укрепление идеи самодержавия шло рука об руку с внутренним сознанием населения его самобытных, национальных основ»{122}.
Нация настолько сроднилась с самодержавной властью, настолько исторически привыкла к ней, что национальное сознание, по сути, не признает настоящей властью никакую власть, построенную на других принципах. В связи с этим глубоко прав Н.А. Захаров, пишущий, что «понятие о верховном главенстве царской власти росло веками, вот почему самодержавие можно вычеркнуть из основных законов, самодержец может от него отречься сам, но это будет актом односторонним; — чтобы это понятие исчезло, необходимо изгладить еще его и из сознания народного, так как сознание народное в своем право образующем движении всегда может восстановить пропущенное в тексте законов понятие. Лишь двусторонний отказ может изгладить понятие самодержавия в основном его смысле без всех атрибутов, приписываемых ему теорий, подчиненной идее западного абсолютизма»{123}.
Так что же есть самодержавие для Н.А. Захарова?
«Самодержавие есть объединение всех стихий властвования в лице одного наследственного русского царя, олицетворяющего собой единую нераздельную Россию, охраняющего все ее исторические национальные традиции и подчиненного в осуществлении своей суверенной власти нормам государственной этики и сознанию целесообразности для народного блага применяемых им мероприятий… Верховная власть, подобно всему живому, точному определению не поддастся, и, считая, что она, вместе с тем, скорее ясно понимается, чем конституируется, мы должны все-таки сказать, что по своим свойствам власть самодержавная есть власть учредительная, умеряющая, последнего решения и внешнего индивидуального олицетворения государственной власти»{124}.
Применение такой власти Н.А. Захаров считал не делом повседневной жизни государства, а в моменты чрезвычайные, затруднительные, когда речь идет о жизни или смерти государственного организма или когда необходима максимальная концентрация нации для достижения какой-либо важной цели. Именно в такие моменты жизни государства верховная власть приобретает черты диктаторские, решения которой носят абсолютный характер. Иметь подобию власть, власть благотворную для государства, возможно только при обоюдном доверии власти и подданных, основанном на любви и чувстве долга, на общем стремлении в славе и развитию своего Отечества…
Монархизм как любовь. Штрихи к портрету Ивана Солоневича (1891—1953). Свои закатные годы жизни И.Л. Солоневичу пришлось провести в Южной Америке, где он основал газету «Наша страна», свое последнее издание. В это время Иван Солоневич не уставал утверждать, что «Российская империя, даже в ее нынешнем, изуродованном и залитом русской кровью лике, есть результат самой высокой государственной культуры, какая только была на земле со времени падения Римской империи».
1 ноября 1891 года в Вельском уезде Гродненской губернии в семье молодого мелкого чиновника (впоследствии достаточно известного публициста), сына сельского священника Лукьяна Михайловича Солоневича и Юлии Викентьевны, в девичестве Ярушкевич, также из священнического рода, на свет появился первенец, названный Иваном.
