— Продолжаю, — улыбнулся капитан второго ранга. — Приехал он в Петербург, разыскал Кронштадтскую пристань. На борту парохода толпилось множество ребятишек. В Кронштадте их встретил бравый унтер. Он привел их в казарму, где собралось две тысячи ребят. А мест в школе было всего лишь пятьсот. «Принимать будут только очень здоровых», сказал один из бывалых. Все ощупывали друг друга.
«Ой, и тощий же ты!» — говорили про одного.
«В чем душа держится!» — про другого.
«Грудь, как у цыпленка!»
«А ноги, ноги — гляди, сломаются!» «Нет, браток, не бывать тебе юнгой!» «А ну-ка, поглядите меня!» — предложил Иван, скидывая рубашку.
Десятки рук сразу протянулись к нему. Щупали его мускулы. Кто-то тщательно ощупывал грудь. Заглядывали в рот, почему-то залезали холодными пальцами в уши. Здоровенный парень предложил:
«А ну поборемся, кто кого?»
Иван крепко уперся в пол, изловчился и уложил верзилу на обе лопатки.
«Годишься! Примут!» — сказал тот, вставая с пола.
Ивана приняли. Он был здоров и выдержал все испытания. В школе юнг он стал отличным учеником и начал зачитываться книгами о флоте. Береговое обучение было закончено, и юнги пошли на практику на крейсер «Богатырь».
Старый боцман научил Ивана вязать койку. Артиллерийский унтер-офицер ознакомил его со сложным механизмом пушки. Через несколько месяцев юнга почувствовал себя заправским артиллеристом.
Жизнь на корабле приучила юнг с ловкостью взбираться по трапам, влезать на мачты. Если на корабле играли боевую тревогу, юнга в несколько секунд оказывался возле своей пушки. Все были расписаны по специальностям, и когда «Богатырь» вышел в поход, юнги-кочегары подбрасывали уголь в топки, рулевые стояли у штурвала и под руководством старших вели корабль, сигнальщики передавали сигналы.
Герою нашему повезло: он побывал в Средиземном море и в Атлантическом океане. Он стал цепким, как кошка. Руки у него покрылись мозолями. Лицо обветрилось, кожа с носа и со щек слезла, зато он гордо разгуливал по улицам чужих городов в матросской форме и в бескозырке. Окончив школу, он был списан в учебный отряд и, пройдя обучение, стал артиллерийским унтер-офицером…
— А мы тоже пойдем когда-нибудь в дальнее плавание? — спросил Поприкашвили.
— Обязательно пойдем.
Фрол рассердился:
— Не мешай, не мешай! Продолжайте, товарищ капитан второго ранга.
— Продолжаю. В революцию артиллеристы избрали своего унтер-офицера председателем батарейного комитета. Когда белогвардейцы окружили Царицын, его послали на Волгу.
Побывав в штабе флотилии, артиллерист вышел на берег. У причалов стояли пассажирские пароходы, буксиры, нефтеналивные шхуны. Военных кораблей не было. Он спросил у моряка, крест-накрест перетянутого пулеметными лентами, где найти корабль, на который его назначили.
«А вот он», — показал моряк.
«По ведь это буксир!»
«А ты что, настоящий корабль захотел? Мы с тобой не на Балтике».
Иван горько вздохнул. Что он, артиллерист, привыкший к морским орудиям, будет делать на буксире, на котором стояли две сухопутные пушки?..
Но буксир, прикрыв стальными листами свои борта, выступил в поход… И сухопутные пушки в опытных руках моряка стали действовать не хуже морских орудий.
Комендор отличился и был назначен на Балтику, на большой корабль. Теперь ему доверили орудийную башню и роту моряков. Так юнга поднимался со ступеньки на ступеньку военно-морской службы. Пришел день, когда партия поручила Ивану принять командование большим кораблем.
— Большим кораблем? — удивился Фрол.
— Да, одним из лучших кораблей Балтики. И вот тут начинается самое интересное…
Фрол подался вперед.
— Однажды к командиру линкора постучался связист. Он рассказал о неполадках в механизмах. «Может, дадите совет, товарищ командир?» А командир почувствовал, что ничем не может помочь: он знал меньше связиста, а… командир корабля отвечает за штурманов, артиллеристов, связистов. Он обязан исправить любую ошибку. Значит, он должен хорошо разбираться и в артиллерийском деле, и в штурманском, и в механизмах… Он не спал всю ночь. Он вспомнил, что отец всегда говорил: «Учись, всю жизнь учись! Необразованный человек — это полчеловека».
«Имею ли я право командовать кораблем? — думал он. — Мне еще так много надо учиться!»
На подъеме флага командир стоял с твердым решением: идти снова учиться…
— Отказался командовать?
— Да. И пошел в штурманский класс.
— Вот здорово! Кораблем командовал — и вдруг в класс!
— Нужно было иметь мужество снова решать на доске задачи, изучать звездный глобус, — продолжал Горич. — Ведь штурман должен быть астрономом. Перепутать звезды он не имеет права — в море они указывают путь кораблю. Штурман всегда точно знает, где находится корабль. Он не расстается ни с компасом, ни с секстаном. По ночам он стоит на мостике и вглядывается в темноту. Мелькнул луч маяка — штурман знает, что за маяк вдали. А днем штурман имеет дело с солнцем, с берегами, которые должен знать как свои пять пальцев… Штурманы составляли карты, и по этим картам смело шли в незнакомые моря корабли.
И молодой командир изучал астрономию, математику, навигацию, географию и историю. Штурман должен уметь чертить, рисовать. Изучал он и иностранные языки.
Когда окончил штурманский класс, его назначили на корабль, уходивший в дальнее плавание. Иван видел Плимут, Неаполь, Аден, Коломбо, Сингапур. Ночью он стоял на вахте, всматривался в темноту, различал огни маяков, кораблей, парусных судов. За один только переход молодой моряк увидел целый мир, множество городов, стран, людей…
Так, шаг за шагом он поднимался со ступеньки на ступеньку. Вот он командует быстроходным эсминцем. Ему доверили крейсер. Он командует соединением крейсеров. А потом он, уже адмирал, командует Черноморским, а после — Тихоокеанским флотом…
Вот видите, каким упорным и долголетним трудом достигается высшее положение на флоте. Но достигнуть его может и юнга, и тем более нахимовец!.. Юнга, о котором я вам рассказал, — не один в нашем флоте. Много юнг, матросов, рядовых комсомольцев стали у нас адмиралами и капитанами первого ранга, всеми уважаемыми на флоте. Перед вами — широкое и огромное будущее, нахимовцы!
В этот вечер все обсуждали судьбу юнги, ставшего командующим флотом.
— Ты смотри! — сказал Фрол, когда мы улеглись на койки. — А не пошел бы учиться — еще неизвестно, что бы из него вышло. Эго понимать надо…
* * *
Однажды вечером Фрол спросил:
— Кит, у тебя есть бумага?
— Зачем тебе?
— Прошу — значит, надо.
Я достал из тумбочки тетрадь:
— Возьми всю, мне не жалко.
— Тебе делать нечего?
— Я уроки уже приготовил. А что?
— Пойдем в класс, подиктуй мне. Только ты не задавайся!
— А почему я должен задаваться?
Фрол испытующе посмотрел мне в глаза и неопределенно гмыкнул. Потом достал из тумбочки своего Станюковича, и мы пошли в класс.
На парте лежало чье-то письмо.
— Гляди-ка, — сказал Фрол, — ведь это Авдеенко пишет. Подписано: «Олег». Ай, гусь!
— Не нужно читать чужие письма, — сказал я. — Это нечестно.
— А ты послушай-ка лучше, что он пишет, — не обращая внимания на мои слова, продолжал Фрол. — Ай, штучка!
С трудом разбирая почерк Авдеенко, Фрол прочел:
— «Здравствуй, мама! Если ты получила мое письмо, то прошу дать такой ответ, какой я прошу». Ага, изволь дать ответ, какой просит! — фыркнул Фрол. — «Ведь ты не хочешь, чтобы я был моряком…» Не хочет, слышишь, Кит! «…и сама говорила, что лучше быть артистом. Разве ты не говорила, что хочешь сидеть в первом ряду и смотреть на своего знаменитого сына?» Ты погляди, какая знаменитость! — Фрол с чувством свистнул — «Лама, прошу тебя, возьми меня ты отсюда, если отец не хочет понять мою просьбу. Здесь заставляют без конца учиться, никуда не пускают, мне тут плохо. Мама, если хоть капельку любишь, то забери меня домой…»
Как раз в эту минуту Авдеенко вбежал в класс:
