– Это невозможно, – попробовала отыграть Мария.

– Невозможно? Назови мне бонус, который заставит продавцов шевелиться? Десять?

– Пятнадцать.

– И ты подписываешься под планом?

– Да.

– Ок. Костя, завтра выпускаешь бюллетень, что за каждую проданную штуку по цене не ниже… сами решите… бонус в пятнадцать тысяч долларов. И еще. Надо бросить собаке кость. Напиши им, Костя, что, поскольку мы оказались в столь трудных условиях, нам нужно еще больше обучения, еще больше информации по конкурентам и так далее, сам знаешь. В заключение хочу сказать, что это большая честь для меня – работать с такой профессиональной командой.

Всю эту дискуссию я попытался воспроизвести Ирине за ужином, в очередной раз продемонстрировав полное непонимание текущего момента. Ирина вообще выглядела какой-то напряженной последние дни и, вопреки нашему правилу ничего не таить и ничего не накапливать, отделывалась ничего не значащими ответами. Но меня это не устраивало, дома я хотел мира и согласия и попытался растопить невесть откуда взявшийся ледок отчуждения. Мы сидели на кухне, Ирина приготовила зеленый салат с фруктами и кедровыми орешками (в основном для себя) и, стоя у плиты, жарила вырезку исключительно для меня – себе она позволяла полноценный ужин не более двух раз в неделю. Мы нечасто говорили о работе, только если случалось что-нибудь по-настоящему интересное, а сегодняшняя история вполне этому соответствовала. Ирина слушала молча, потом разложила еду по тарелкам и сказала:

– Извини, что перебиваю. Ты вино будешь, сок или минеральную воду? Или, может быть, пиво?

Я выбрал минеральную воду, но желание продолжать рассказ пропало. Минуту примерно мы ели в полном молчании.

– Мясо мягкое? – спросила Ирина, не глядя в сторону мяса, то есть в мою сторону.

– Да, спасибо, очень вкусно, но все равно непонятно, почему ты не хочешь со мной разговаривать.

– Я хочу с тобой разговаривать, – ответила она, все еще не глядя на меня. – Просто я по наивности решила, что тему твоего гениального начальника мы уже обсудили и больше к ней не возвращаемся. – Теперь она смотрела мне прямо в глаза, и взгляд этот говорил, что она по-настоящему раздражена.

– То есть ты не хочешь слушать о моей работе? Тогда останови меня и все. Я в этом смысле очень понятливый.

– Лучше бы ты в чем-нибудь другом был понятливым, – сказала она после паузы, будто решала, говорить или не говорить. Тучи висели такие тяжелые и так долго, что дождь не мог не пойти.

Но это я понял потом, а в тот момент растерялся, потому что не знал за собой никакого греха, кроме звонка Насте, да и не помнил тогда про него. Ничего подобного от Ирины не слышал за все годы знакомства и совместной жизни. Это был явный перебор, независимо от того, что там у нее случилось. Именно так я и сказал:

– Что бы у тебя ни случилось, я не хочу вести разговор в подобном тоне. Или ты объяснишь мне, что происходит, или…

– Или что? – с вызовом спросила она. – Может быть, ты меня ударишь?

– Мы поговорим в следующий раз…

– Хорошо, – она встала из-за стола, – помой посуду, если тебе не трудно. Я устала.

Вышла с кухни, и я услышал, как в ванной комнате на ключ закрывается дверь.

Это было так неожиданно, необъяснимо, что казалось нереальным, будто мы вдруг сыграли сцену из чужого, не нашего сценария. Я никогда не был большим специалистом по женским настроениям, которые на восемьдесят процентов, в конечном счете, оказывались обычными разводками. И одним из главных достоинств Ирины всегда считал возможность поговорить, объясниться и постараться понять друг друга. Извиниться, если было за что извиняться. Попытаться еще раз объяснить, если тебя не поняли. Я сидел и тупо смотрел на ее тарелку с недоеденным салатом, не понимая, что мне делать. В ванной потекла вода. Я подошел к двери и сквозь шум воды услышал, как Ирина всхлипывает, сильнее включает воду и теперь уже просто плачет в голос. Вообще-то мне повезло с женой, и, по правде сказать, я ни разу не видел ее плачущей и поэтому совсем растерялся. Постучать в дверь, но что говорить? Может, она не хочет, чтобы я видел ее слезы, иначе зачем было уходить в ванну? Поколебавшись, я вернулся на кухню, собрал с тарелок остатки еды, выбросил все в мусорное ведро, обмыл тарелки, салатницу и сковородку, поставил их в посудомоечную машину… Дверь в ванной тихо открылась, но зато тут же закрылась в спальне. Я включил посудомоечную машину и пошел в спальню, не желая долго откладывать неизбежный разговор.

В комнате было темно, но в открытую дверь я увидел, что Ирина лежит на кровати лицом к окну, завернувшись в плед.

– Ты спишь? – прошептал я в тишину. Конечно, она не спала, как она могла заснуть через три минуты после того, как рыдала в ванной.

– Ира, ты спишь? Поговори со мной, – я сел на край кровати и положил руку ей на бедро. Она не пошевелилась, но и руку не убрала. – Ира, помоги мне и себе, объясни, что происходит.

– Мне очень больно, – сказала она чуть слышно, – мне очень больно видеть, что ты совсем не хочешь взрослеть, что ты… – она повернулась ко мне и взяла за руку, но выражение лица в темноте я не видел. – Ведь мне не нужно от тебя ничего, Костя. Не хочешь делать карьеру – не делай, но я не могу смотреть, как ты пляшешь под чужую дудку и выглядишь при этом таким довольным. А может, ты и в самом деле доволен, я не знаю, и тебе обидно то, что я говорю, но мне-то очень-очень больно.

Мне и вправду не нравилось то, что я слышал, но разговор нужно было довести до конца хотя бы для того, чтобы больше к нему не возвращаться:

– Я не оправдываю твоих ожиданий, да? Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал, что, по-твоему, правильно будет сделать?

– Правильно будет бороться за то, что по праву принадлежит тебе.

Никогда не думал, что в темной тишине сказанные вполголоса или шепотом простые до банальности слова приобретают такой таинственный смысл.

– Скажи мне, как бороться?

– Ты знаешь, как…

– Ируся, я правильно понимаю, что вся твоя боль от того, что я не хочу писать на своего начальника донос. – Она попыталась вырвать руку, но теперь уже я крепко сжимал ее. – Давай не будем говорить общие слова про борьбу и справедливость, будем называть вещи своими именами. Ты хочешь, чтобы я написал донос, и расстраиваешься от того, что я этого не делаю. Почему это так важно для тебя, объясни.

– Это важно для тебя, – вяло сказала Ирина.

– Да, наверное, но еще надо решить, что важнее: написать донос или добиться цели.

– Перестань говорить это слово.

– Хорошо, не буду. Но если твоя проблема в том, что ты не хочешь жить с лузером, то я говорю тебе еще раз: одной и той же цели можно добиться разными средствами. Мы обсуждали цель, но не средства. Все, что ты рассказала мне тогда, было очень важно для меня и помогло по-новому посмотреть на многие вещи, в том числе и на отношения с Андреем. – Ее рука дернулась в моей, даже имени его она не хотела слышать. – Все намного сложнее, чем тебе кажется, но это не значит, что я ничего не собираюсь делать. Поверь. Мне даже в голову не могло прийти, что ты так расстраиваешься из-за всего этого. Почему ты просто не сказала мне…

– Не знаю, – она прижалась лицом к моей руке, и я почувствовал на руке ее слезы.

Мне было жалко ее, и одновременно не покидало чувство, будто я со стороны наблюдал за незнакомым человеком, который в темноте спальни выговаривал почти шепотом все эти правильные слова.

– Постарайся заснуть, – сказал я Ирине, – все нормально, постарайся заснуть…

– А ты? – спросила она, всхлипывая.

– Я не смогу, я почитаю немножко или кино посмотрю.

– Я без тебя тоже не смогу…

– Хочешь, чтобы я полежал с тобой?

– Да.

И я лег с ней рядом, как был в одежде, и прижал ее к себе, укутанную пледом, и мы пролежали так не шевелясь несколько минут. Я чувствовал, как она согревается и постепенно успокаивается, а думал о своем, потому что, несмотря на такую привычную близость ее теплого тела, отстраненность не исчезла. Наверное, она почувствовала это, потому что сказала, прикоснувшись губами к моей руке: