Спасибо, природа, спасибо! Конец марта, но ты поделилась чудом, спасибо!..

– Это очень редкое явление на нашей планете. – Я не отличалась от остальных, взирая на небо с благоговением. – Оно называется северное сияние, и мы приехали сюда именно для того, чтобы увидеть его.

Следующий день в своих бесконечных прыжках и переодеваниях оказался сиамским близнецом предыдущего, изменились только названия стран под постукивающим по карте ногтем и созерцаемые следом за этим пейзажи.

Швейцарские Альпы, Пизанская и Эйфелева башни – Европа с благосклонным кивком аристократичной головы приняла визит посетителей из мира Уровней и показала себя во всей красе наступающей весны. Перекус в Амстердаме в двенадцать дня, а после обед в Японии – как же не попробовать знаменитую Фугу? Да, знаю, только что был полдень, а теперь уже восемь вечера… Что ж, пусть будет ужин, а после снова рванем на яркий день. Где наша не пропадала?

Ребята начинали привыкать к резкой смене часовых поясов.

А что в этом месте? А вот здесь?

Глянцевые страницы атласа замусолились, покрылись отпечатками пальцев и кофейными разводами.

А, может, попробуем вот сюда? Что это за Америка такая? Что, темно? Минус двенадцать часов? Эх, опять придется ждать ночи… Нет? У нас снова какие-то планы на вечер?

И не какие-то, а очень даже интересные.

Ведь не зря же я несколько дней назад просила двоюродную бабушку приготовиться – к семи вечера нас уже ждут и, надеюсь, ждут не только хлебом-солью, но и натопленной баней.

Минус семь по Цельсию.

Деревня гудела, как улей, начиная с самого утра.

Как же, заморские гости, и это к Захаровне! Да, внучка у ейной сестры, той, что в городе живет, вроде как переводчица, вот и возит. А сколько их? Да Бог знает, но встретим, как полагается.

Жарился в печах хлеб, шкворчала на сковородах картошка, лепились пельмешки, да не простые, а с отборным мясом, сальцом и перцем, чтобы не пресные, а с пряным бульончиком внутри, как сварятся. Кто-то занялся борщом, кто-то поросенком – для такого случая как ни запечь?

Дрова для баньки нарубили еще в обед, печи в домах почистили, стены и столы отмыли, да постелили на них лучшие вышитые вручную скатерти – кто знает, а вдруг заглянут посетители на огонек? А не заглянут, так все равно глазу приятно.

Бабки пшыкали на внучат – нечего горячую выпечку и варенье таскать; деды почесывали усы да бороды – маленькая деревушка, и показать-то нечего… Ну, ежель гости не привередливые, то настойку на стол поставим, угостим перцовой, да расскажем историю края. Хоть и жидкая она, история-то, но какая уж есть, не обессудьте.

Раз уж в Полысаевку пожаловали, то, как говорится, чем богаты…

К шести часам у Захаровны начал толпиться народ: курить, балагурить, поглядывать на дорогу. Когда они там пожалуют? И на чем? Главное, чтобы картошечка не успела остыть.

Солнце медленно скользило к горизонту; сидел на заснеженной обочине серый кобель – немецкая овчарка по кличке Карат, принюхивался к долетающим из избы запахам жареного мяса.

Над банькой, неторопливо уползая в темнеющее небо, вился дымок.

– Где это мы?

– Снова у меня на родине. Только на этот раз не в городе, а в деревне, я вам о них рассказывала.

Мы шагали вдоль леса по покрытой грязью дороге. Восемь пар обуви – семь мужских и одна женская. Снег, не желая уходить и поддаваться влиянию весны, все еще лежал толстым слоем в низинах и по берегам узенькой речки.

Миновали деревянный мост. За поворотом показались приземистые домики; я посмотрела на часы: как раз к семи.

– Покажу вам, как живут вдали от столицы и чем дышат местные люди. Тут в основном старики, молодняк уезжает жить и работать в города. А здесь тихо, развлечений никаких, зато остались традиции, думаю, вам будет интересно взглянуть. Нам обещали подготовить баньку…

– Баньку?

– Да, помоетесь, попаритесь березовыми вениками, в снег попрыгаете, благо, он еще не растаял.

Шагающие рядом со мной мужчины переглянулись.

– А зачем в снег?

– Для контраста температур. Бодрит.

– В одежде?

– Голышом.

– Совсем?!

– А то.

Ответом мне служило настороженное молчание.

Я улыбнулась.

– Ничего, пара рюмок водки, и вам станет понятно, что к чему. Воспринимайте это как местное развлечение.

Гости, все как на подбор, оказались здоровыми молодцами, даже бугаями: высокие, статные, кровь с молоком. И на каких только харчах так отъелись?

Местные бабы засмотрелись.

Поначалу визитеры настороженно озирались, рассматривали приготовленный стол, собравшейся в тесной комнатушке народ, слушали имена, запоминали, вежливо кивали. Говорили мало и с акцентом, еду пробовали аккуратно и по чуть-чуть, будто боялись, что не пойдет она привыкшим к заморской пище желудкам.

Но постепенно распробовали и борщ, и порося, научились пельмени есть ложкой и со сметаной, стали крошить сверху зеленый лучок, выращенный бабой Варей в избе на подоконнике. А после нескольких доз настойки заметно оттаяли, расслабились, повеселели, сделались розовыми.

Мужики возрадовались – оценили гости настойку! Знать, есть у них вкус, и губа не дура!

Вечер пошел веселее.

Бабки после той же настойки принялись бомбардировать молодцев вопросами: Ильична все выспрашивала, как да где живут, Олеговна – про работу, Васильевна тут же попыталась сосватать внучку за того, что с черным хвостом – уж больно он, мол, на ейного покойного мужа в молодости походил. Ведь говорят, что когда ладони квадратные, а брови широкие, то и характер хороший, не взбалмошный и не дурной, как раз бы ее Нинке такой подошел.

После этой фразы Баал стал прятать нарастающий шок под вежливой маской, а руки – под столом.

Один из дедов, перебрав с перцовкой, попытался было затянуть фронтовую, но его прервали, сказали, песнопения будут позже, сначала бы гостей отмыть в баньке, они как раз дозрели. Поэтому через пять минут раздобревшим иностранцам выдали валенки с галошами (нечего свои хорошие ботинки стаптывать), объяснили, где взять веники, мыло, черпаки и что с ними делать, а после отправили в конец огорода, где уже давно протопился деревянный сруб.

Напоследок предупредили, в какой сугроб лучше прыгать, чтобы уж наверняка…

Стоило молодцам хлопнуть дверью, как местные женщины – из разряда «все, кому еще нет пятидесяти» – тут же перебежали в дальнюю комнату и, толкаясь задами, приклеились к окнам.

Пока спецотряд намывался (или чего уж он там делал?) в бане, я успела пообщаться с половиной собравшихся у двоюродной бабушки родственников: ответить на разномастные вопросы, поблагодарить за еду и прием, рассказать пару баек «с работы» – повеселить стариков историями городской жизни.

Здесь, в Полысаевке, гости случались редко, а уж иностранцы и того реже. Проще говоря, никогда.

Казалось бы, двадцать первый век, коммуникации, телевидение, давно открыты границы, а в таких вот затерянных закутках люди все так и живут, как пятьдесят, как сто лет назад: чугунные чаны, противни для жарки хлеба, корыта для стирки… Живут и не тужат, как мы иногда думаем, выходят вечером на завалинку, садятся на знакомое бревно у прогревшегося за день забора и смотрят, как клонится к горизонту солнце, а коровы, подгоняемые пастухом, возвращаются домой.

И есть для деревенских жителей что-то родное и незыблемое в утренних криках петуха, в тикающих на стене часах, доставшихся еще от прабабки, в замусоленных и застиранных шторах на окнах, стекла в которых давно бы сменить… В потрескавшейся раковине с прибитым к доске умывальником, в извечном – от рассвета до заката – огороде и в знакомых лицах, что проходят вдоль по улице. Всех знаешь, со всеми поздороваешься, спросишь, как здоровье и дела.