Две пачки потоньше состояли из писем и открыток от нее самой и Дэнни. Похоже, мама хранила всю свою корреспонденцию. Последней оказалась самодельная открытка по случаю Дня матери с нарисованным пастелью желто-лиловым цветком и поздравлением от руки: «Мамочка, я тебя люблю. Детт». В детстве она вечно путала «Б» и «Д».

У Бетт дрожали руки. Она чувствовала себя воровкой. Снова связав свои письма резинкой, она уже собиралась побросать все обратно, как вдруг заметила кое-что еще. На самом дне коробки лежал, почти полностью слившись с ним, сложенный листок бумаги. Бетт взяла его неожиданно твердой рукой и развернула. Внутри оказалась фотография.

Краски потускнели, но фотография по-прежнему передавала ослепительную щедрость средиземного солнца. На фоне синего моря стоял молодой загорелый мужчина в полосатой майке и широких брюках. Ветер трепал длинные черные кудри. Он смотрел в объектив и широко улыбался. Он был совершенно как живой, Бетт почти слышала его беспечный смех. Она понятия не имела, кто это. Никогда не видела ни самого мужчины или парня, ни его фотографии.

Но он показался ей знакомым. Это встревожило и заворожило Бетт; она преисполнилась решимости выяснить, кто он такой и почему Джесс прятала его фото.

Она сунула фотографию в карман жакета, словно нарочно сделанный по ее размеру. Сложила пыльный листок бумаги и положила обратно на дно коробки. Завалила пачками писем. Убрала все коробки в шкаф в прежнем порядке. Окинула взглядом комнату: все ли на месте? На цыпочках вернулась к себе. И вплоть до возвращения матери вглядывалась в лицо таинственного незнакомца.

Бетт не стала расспрашивать Джесс. Ведь не скажешь: «Я тут рылась в твоих вещах и вот что нашла. Кто это?»

Желание поговорить с матерью, которое и погнало ее из Лондона, пропало. Бетт была молчалива и себе на уме.

— Хорошо, что ты приехала на выходные, — сказала Джесс.

Они сидели в пыльной гостиной, имевшей такой вид, словно ею давно не пользовались. Высохшие нарциссы, стоявшие в глиняной вазочке на каминной полке, казались бумажными. Бетт устремила на них глаза и уклонилась от ответа. Джесс предприняла новую попытку:

— Мне бы хотелось жить общей с тобой жизнью. Мы так редко видимся.

Ни звука в ответ.

— Слушай, Бетт, я понимаю, что тебе трудно смириться с мыслью о нас с Робом. Я и сама-то не совсем понимаю, как это вышло.

У матери дрожал голос. Бетт напустила на себя суровость.

— Ты проводишь с ним много времени?

— Порядочно.

Ей хотелось добавить, что она восхищается Робом, что он играет большую роль в ее жизни, но это значило бы подливать масло в огонь. Бетт не это хочет услышать.

— Без него мне было бы очень одиноко.

— Значит, ты считаешь, что я должна здесь чаще бывать?

— Бетт, ты ничего не должна. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Вместо того чтобы сблизить мать и дочь, горе развело их в разные стороны.

— Утром, когда я приехала, ты веселилась. С ним. В комнате Дэнни.

— Я уже объясняла. Роб сказал, будто Дэнни упрятал фотографии подальше, потому что стыдился своего невинного прошлого. Я так боялась прикасаться к его вещам! Думала, не вынесу одного их вида. Но эта уборка принесла не новую боль, а облегчение. Вспомнилась масса милых пустячков, о которых я бы и не подумала…

— А я свалилась словно снег на голову. Испортила тебе настроение.

Джесс прилагала бешеные усилия, чтобы как можно точнее передать свои чувства.

— Со мной был Роб. Я предпочла бы избавить тебя от этой встречи. Но дело не только в этом. Просто я вдруг с особой силой поняла, как сильно люблю тебя и Дэнни.

В глубине души Бетт понимала, что это правда. Но добрые чувства были погребены под толстым слоем ревности и обиды.

Не дождавшись ответа, Джесс спросила:

— Как твой друг Сэм?

— По-старому, — отрубила Бетт.

Попозже она попросила у матери разрешения воспользоваться «ситроеном».

— Конечно, бери.

— Хочу навестить Лиззи.

— Очень удачная мысль.

Лиззи упорно набирала вес. Лицо заметно округлилось; появился второй подбородок.

— Другие женщины от переживаний худеют, а я… Видишь, как разнесло? Живот и бока растут как на дрожжах.

Они сидели за кухонным столом соснового дерева и пили травяной чай.

— Пью всякую гадость — настой ромашки с мятой. Чего мне действительно хочется, так это тройного шотландского виски с шоколадом «Черная магия».

— Так в чем же дело?

— Нельзя. Костюмеры и так ворчат, что мне приходится через день распускать пояс.

Большая роль женщины-патологоанатома, которой Лиззи так упорно добивалась, не принесла ей удовлетворения. Все оказалось труднее, чем на первый взгляд. Лиззи хотела сыграть достойную жалости женщину средних лет, с нелегкой профессией и запутанной личной жизнью. А режиссер требовал, чтобы ее героиня и вызывала восхищение, и отталкивала.

— Ему нужна железная леди, — со вздохом объяснила Лиззи. — В сценарии нет ничего подобного, приходится брать с потолка. Прошла огонь, воду и медные трубы — закалилась, но сохранила доброе сердце. У меня ни черта не получается.

— Ни за что не поверю.

— Спасибо, дорогуша, но это так. Они без конца переписывают мои эпизоды. Вряд ли меня еще пригласят сниматься. Но оно, наверное, и к лучшему.

За годы простоя Лиззи выбилась из рабочего ритма. И потом, она недооценила трудностей разлуки с Соком. Натурные съемки на границе с Уэльсом не позволяли ей в будни наведываться домой, а когда они переходили в павильон, все равно было слишком далеко, чтобы ездить с ночевкой. Лиззи не питала доверия к временной няньке, даже несмотря на терпеливые заверения Джеймса, что она расторопна и надежна. В минуты, когда от Лиззи требовалась особая концентрация внимания, она беспокоилась о своей кровинке.

— Где ты витаешь, Элизабет? — со вздохом спрашивал режиссер. — Похоже, очень далеко отсюда.

В прежние времена Лиззи обратилась бы за моральной поддержкой и практической помощью к Джесс. Они обсудили бы все нюансы режиссерских требований и сообща продумали правильную линию поведения. Джесс помогала бы присматривать за Соком, понимая, что жизнь Лиззи не состоит из изолированных ячеек: тревога в одной области сейчас же распространялась на другие.

Джеймс делал все что мог, потому что был добр и любил жену. Но его ставило в тупик постоянное нервное напряжение, в котором находилась Лиззи. Джеймс предпочел бы, чтобы Лиззи всецело посвятила себя ему и ребенку, но ему хотелось поддержать ее в работе. Ведь когда он женился на ней, Лиззи была самостоятельной личностью, и они были уже не в том возрасте, чтобы меняться, даже чтобы угодить друг другу.

Он спрашивал:

— Тебе важен успех в этой роли?

— Да. О да.

— Тогда валяй выкладывайся. Сама знаешь, у тебя получится.

Беда в том, что она вовсе не была в этом уверена. Материнство отрезало ее от всего, что прежде составляло ее жизнь, лишило уверенности во всем, что касалось работы. Двойное бремя ответственности оказалось неподъемным. Я не могу целиком отдаться роли, думала Лиззи. Что тогда будет с Соком?

В минуты паники, в какой-нибудь душной гостинице с тонкими стенами на границе с Уэльсом ее пронзала страшная мысль: «Вдруг из-за того, что я далеко, с Соком что-нибудь случится? Вдруг он умрет?»

От ужаса у нее пересыхало горло, а сердце начинало учащенно биться. Тогда она поднималась и глушила одну за другой миниатюрные бутылочки с бренди, а утром на нее накатывало чувство безысходности.

Она много думала о Джесс и Дэнни. Только сейчас, после первой крупной ссоры, она осознала степень своей зависимости от сестры и привязанности к ней.

Лиззи закурила и стала машинально катать по столу пачку сигарет.

— Как там Джесс?

Бетт скривила рот, но постаралась произнести без всякого выражения:

— Ты ее давно не видела?