Жерар, закрыв люк, вел последние переговоры с кораблем. Мы проверяли наши приборы, слышались постукивания команды техников по корпусу батискафа, что-то проверявших перед спуском. Батискаф швыряло из стороны в сторону, и меня по-прежнему мучило мое отвратительное состояние. Я крепилась из последних сил. Жерар, с участием взглянув на меня, сказал: «Начинаем спуск, трос, связывающий нас с кораблем, отцеплен, мы переходим на автономное существование, а батискаф, слегка вращаясь, будет «тонуть». Это означало, что специальные камеры в аппарате будут заполняться водой, сам батискаф, становясь тяжелее, начнет погружаться, или, как образно сказал Жерар, «тонуть». Очень скоро, буквально после погружения не более чем на десяток метров, к моему огромному облегчению прекратилась качка. Почти сразу же мое состояние и настроение начали улучшаться. Я оживилась и попросила Жерара включить прожектора с тем, чтобы наблюдать, что происходит в проходимых нами водных толщах. Работа на нашей аппаратуре требовала полной неподвижности и могла начаться только тогда, когда лодка достигнет дна.
Из всех событий, происходивших во время погружения на 2500 метров и подъема, расскажу более подробно о любопытной рыбке, о землетрясении во время спуска, веселом ленче на дне моря и нескольких пережитых тяжких минутах, когда батискаф, не слушаясь многочисленных команд о подъеме, не мог оторваться от дна и вообще сдвинуться с места…
По мере прохождения разных водных слоев менялось их «население», однако, как правило, оно не проявляло к нам ни малейшего интереса, ни страха. Меня поражали разнообразие и яркость причудливо распределенных красок на теле встречавшихся нам существ. Ведь за бортом было совершенно темно, — зачем им такой яркий наряд?
Вдруг, довольно большая и красивая, как мне показалось, рыба уткнулась носом в мой иллюминатор, стала дружественно, как собачка, вилять хвостом и, не отрываясь, внимательно смотреть на меня. Казалось, что она испытывала удовольствие от мирного контакта с таким чудовищем, каким ей, видимо, представлялся батискаф. Она сопровождала нас очень долго. За давностью лет мне трудно вспомнить, до какой глубины продолжался этот милый эскорт, но тогда он казался мне проявлением своеобразного гостеприимства.
Последствия второго события — землетрясения — оказались неожиданны не только для меня, но даже и для нашего бравого пилота. Как ни странно, обнаружение того, что не все в порядке, было сделано мной. Продолжая смотреть в иллюминатор я с удивлением заметила, что полностью исчезла видимость. Батискаф погрузился в облако мутной, непрозрачной воды. Повернувшись к Жерару, я спросила: что это значит? Он с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса. Я сказала: «Ведь ничего не видно, сплошная муть вокруг батискафа!» Жерар бросился к иллюминаторам, затем что-то лихорадочно колдовал с приборами, все время повторяя: «Этого не может быть, этого не может быть…» Из быстрого обмена мнениями между Эдуардом и Жераром я поняла, что такая ситуация может возникнуть лишь при приближении к грунту, с которого поднимается ил, создающий мутное облако… В таких случаях обычно резко снижают скорость погружения во избежание удара батискафа о дно… Мне стали понятны причина волнения Жерара и его действия, приведшие к тому, что батискаф завис в толще воды. Однако, спустя некоторое время, непрерывно следя за приборами, он несколько успокоился и сказал нам: Приборы устойчиво показывают, что до дна осталось 800 метров. Мы продолжаем спуск. — И добавил: «Что за чертовщина происходит, что привело к потокам мутной воды вокруг нас? Я просто не понимаю… Такую ситуацию я наблюдаю в первый раз».
С нескрываемой озабоченностью, он, не отрываясь, смотрел в один из иллюминаторов, что-то недоуменно бормотал и, как мне показалось, тихо во французской ругани отводил душу. Такая «непрозрачная» ситуация продолжалась еще в течение десятка минут, после чего мы вновь очутились в прозрачных, спокойных водах Средиземноморья. Как выяснилось впоследствии, эти мутные потоки были вызваны землетрясением в районе одного из островов.
Тем временем мы приближались ко дну моря и к намеченной глубине — 2500 метров. Приземление было на редкость мягким, а весь спуск занял около двух часов с небольшим. Я с любопытством смотрела на, как мне казалось, девственную равнину дна моря. Вдруг с искренним изумлением я увидела на дне несколько пустых бутылок из-под кока-колы. Это зрелище ошеломило меня, ведь это было истинное святотатство, совершаемое человеком. Мы находились на глубине 2,5 километра, посреди моря, и даже здесь оказался зародыш помойки…
Жерар обратился с вопросом ко мне: «Валери, хотите совершить прогулку по дну, прежде чем приступить к измерениям?» — «Конечно», — ответила я, не очень понимая, что это значит. Жерар включил моторы лодки, обеспечивающие ее движение, и, смотря в иллюминатор, я увидела, что батискаф медленно заскользил по дну, представлявшему собой песчаную мертвую пустыню, как бы ожившую в свете прожекторов… Ощущение необычайности, нереальности всего происходящего пронизывало мое сознание, и я испытывала состояние, близкое к эйфории… Мое любопытство вызывали появлявшиеся время от времени маленькие круглые «дыры» на дне. Непонятным образом они имели четкие, ухоженные края, что представлялось возможным только при их постоянном «использовании». То есть в них должен был кто-то жить… Мы постояли около одной из них, надеясь, что кто-нибудь вылезет из нее, но никого не дождались.
Выключив прожектора, так как надо было беречь энергию, мы приступили к измерениям малых колебаний — пульсаций электрического и магнитного полей Земли. Задача состояла в обнаружении сигналов, источники которых заведомо расположены в толще Земли. Эти сигналы на поверхности трудно отличить от сигналов, приходящих из космоса либо от технических помех. Позднее я поняла, что нам обидно не повезло, — будь мы на дне моря немного раньше, и наши приборы были бы задействованы во время землетрясения, возможно, мы бы и обнаружили слабые сигналы, предшествующие землетрясению…
Поиск таких сигналов, к сожалению, безуспешно, ведется на поверхности Земли уже много лет, и помехи естественного и искусственного происхождения являются серьезной трудностью в этих исследованиях. Однако и сами наблюдения малых электромагнитных сигналов на дне моря представляли как научный, так и практический интерес. Это и было основной задачей эксперимента. Наша работа продолжалась до святого для французов времени — полуденного второго завтрака. Жерар скомандовал: «Перерыв» и начал со всей добросовестностью, знанием дела, и, наконец, предвкушением приятного церемониала раскладывать взятые с собой припасы. На маленьком раскладном столике появились салат, знаменитый паштет с трюфелями, цыпленок, багет (французский батон), бутылка розового Божоле и разные приправы. Я с удовольствием уплетала эту пищу, только к этому моменту почувствовав, как голодна. Мы очень веселились за этим завтраком. Я вспомнила ряд отличных грузинских тостов, мои спутники напевали старинные французские песенки. Маленькие подвижные скамеечки, на которых каждый из нас сидел, позволяли осуществлять самые разные движения, буквально чуть ли не танцевать сидя! То, что мы завтракали на дне моря, было совершенно забыто — до подъема… Вскоре, однако, мы вновь приступили к измерениям, которые продолжались до момента, когда Жерар сказал: «Мы находимся на дне уже 9 часов. По целому ряду показателей мы должны без промедления начать подъем». Он дал нам 15 минут на завершение наблюдений и принятие мер по предохранению приборов во время подъема. После каких-то манипуляций с системой управления он сообщил нам: «Подъем начат!» Это означало, что из специальных бункеров по определенной программе выбрасывались порции свинца, который закладывается в бункеры перед погружением. Естественно, это облегчало вес батискафа, и он начинал подниматься вверх, к поверхности моря.
Прошло примерно четыре-пять минут. Я сочла, что уже можно попросить Жерара включить прожектора. Он любезно это сделал, я взглянула в иллюминатор и спросила: «Сколько времени должно пройти, чтобы лодка отошла от дна при этой программе выброса свинца?» Он небрежно ответил: «Это же очевидно — одновременно с началом выброса свинца, начинается медленное движение батискафа вверх». — «Но ведь, мы все еще стоим на дне,» — уже с тревогой заметила я. Жерар, убедившись, что мы действительно никуда не движемся, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли аппарату совершать движения вперед — назад, вправо — влево, вверх — вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от грунта, к которому он видно «присосался». Наш режим необычен для исследований, проводящихся на батискафе, — мы все время стояли в одной точке, как того требовали измерения. В других исследованиях, например биологических, аппарат обычно часто перемещался. Жерар явно волновался и все время повторял: «Да что же такое с этим батискафом, да почему же аппарат не движется… Ведь я уже выбросил несколько порций свинца… Все двигатели работают исправно… и ни с места… С ожесточением, уже не понижая голоса, он повторял: Мерд, мерд, мерд (типичное французское ругательство).»
