Носовой обтекатель потребовался для размещения в нем светильников наружного освещения и вибратора эхолота. Сверху на обтекателе установлен прибор с датчиками для изучения параметров морской воды. За комингсом входного люка находится батометр — прибор для отбора проб воды, по бортам — балластные цистерны, а впереди них в вертикальных трубах — гребные винты для вертикального перемещения аппарата.

В килевой части легкого корпуса расположены аккумуляторы, якорно-гайдропное устройство и баллоны со сжатым воздухом, в корме — стабилизаторы, удерживающие аппарат на курсе, и четырехлопастной гребной винт в поворотной насадке, являющийся одновременно рулем поворота.

Таких подводных аппаратов изготовлено два, для них построены суда-носители. Аппараты «ТИНРО-2» успешно использовались более 20-ти лет. За это время они, работая в Атлантическом, Индийском и Тихом океанах, совершили более 2000 спусков, проведя под водой свыше 5000 ч. На ПА «ТИНРО-2» выросла школа советских, а затем и российских гидронавтов, исследователей, конструкторов. Интересно, что на всех этапах проектирования, постройки, а затем и эксплуатации этого ПА руководил работами известный российский конструктор и гидронавт Михаил Гирс. Для этого ему пришлось сменить несколько мест работы [11].

Вот как описал один из рабочих спусков аппарата «ТИНРО-2» известный гидронавт и журналист, а ныне крупный политический деятель Крыма Леонид Пилунский:

«…Наконец мы легли в дрейф. Под нами была подводная гора Метеор. Если честно, то мы здесь не искали утонувшую страну Атлантиду. Обычное рабочее погруженые с целью определения реакции на свет морских обитателей. Определение видового состава жителей подводной горы, съемки и киносъемки, а еще… мне очень хотелось сделать радиорепортаж со дна Атлантики.

Итак, гора Метеор, погружение подводного аппарата «ТИНРО-2» в 12 ч 50 мин по Гринвичу. Над нами раздалось традиционное «счастливого погружения!» механика-наладчика аппарата Геннадия Люльки. И с глухим стуком закрылся массивный люк. Капитан аппарата Борис Иштуганов включил радиостанцию: — «Гидробиолог», я — «ТИНРО-2», люк закрыт, приступил к проверке герметичности прочного корпуса.

Все здесь было для меня знакомо: и шипение воздуха в системах, и ровный гул двигательного комплекса, и рабочий стук уравнительного насоса, и даже потрескивание эфира. Незнакомым было одно: мне нечего было делать. Подводным наблюдателем я погружался впервые. Сейчас работал командир, а для меня наступило томительное ожидание.

Это мое 162-е погружение, но впервые я погружался не командиром аппарата, а пассажиром, да еще корреспондентом. Больше того, я еще и не имел права ничего делать. С командиром, или как его еще называют, пилотом, на глубине шутки плохи, — это я знаю по себе. Наконец, все проверки закончены, и в аппарате стало тихо. Аппарат вздрогнул, приподнялся над кильблоками, и мы, медленно поплыли за борт в ярко-голубую бездонную неизвестность, соприкасаясь с океаном.

И так было со мной и в Тихом, и в Индийском океанах. И вот теперь впервые в Атлантическом. Ловишь себя на том, что ничего не знаешь об этом едином, так и хочется сказать, живом организме. Он скрыт от нас за семью печатями тайн и секретов. Человечество, забравшись в космос и открывая самые дальние уголки Солнечной системы, мало что знает об океане. И каждый раз, погружаясь, волнуешься — что там, что мы сможем увидеть на этот раз, какие тайны, какие красоты откроются в этой белой точке океанического дна. Последний блик солнца скользнул по переборкам аппарата, и за прочным бортом заплескалась, ожила Атлантика. Лязгнули над головой захваты спуско-подъёмного устройства, и в динамике радиостанции раздалось: «ТИНРО», я — «Гидробиолог». Аппарат свободен. Можно отходить».

Все, мы один на один с океаном. Натужно заработал горизонтальный двигательный комплекс, приводящий в движение винты. Борт судна, заросший буро-зелеными водорослями, поплыл влево, исчезая в голубом мареве воды. Еще через пару минут с судна сообщили, что аппарат может погружаться. Проверили звукоподводную связь, и пилот открыл клапаны вентиляции. Сейчас вода вытеснит воздух из балластных цистерн, аппарат станет тяжелее воды и мы погрузимся.

Под нами триста метров океанской толщи, значит погружаться где-то минут тридцать. Так что у меня есть еще время поразмышлять. Прозрачность океана поражает. Представьте себе Черное море. У берега виден каждый камешек, а это прозрачность всего 10–12 метров. А в океане 30–40, а иногда и все 50 метров. Вот откуда и невероятная световая насыщенность океанской воды, и ощущение полутьмы Черного моря на глубине чуть больше 100 метров, и бесконечное царство ночи в океане.

Мои рассуждения прерывает пилот: «Глубина 50 метров, системы и механизмы работают нормально». Осматриваемся и снова скользим в бездну. В Черном море очень много взвеси, микроскопических живых и погибших организмов, а это, конечно же, влияет па прозрачность. Но у этой взвеси есть для гидронавтов одна интересная особенность. При погружении очень важно, чтобы аппарат имел нулевую плавучесть. Иначе говоря, чтобы он и не тонул, и не всплывал. Такое безразличное состояние делает его маневренным и легко управляемым. Даже кратковременное включение вертикального двигательного комплекса позволит легко управлять аппаратом в глубине. Так вот: из-за большой прозрачности океанской воды трудно понять, всплывает аппарат или погружается. Особенно до 100 метров — полная иллюзия парения в атмосфере.

И снова мои размышления прерывает голос пилота: «Глубина 110 метров». Передаем параметры. И для меня, наконец, нашлась работа: по приборам определяю процентное содержание углекислого газа и кислорода. Особенно важно, чтобы процент углекислого газа не превышал допустимую норму. Нет, все нормально. Так каждый раз идут на поверхность параметры: кислород и углекислый газ, температура за бортом и в отсеке, давление и напряжение аккумуляторных батарей. На поверхности контролируют не только состояние систем и механизмов, но и состояние гидронавтов. За иллюминаторами начинает смеркаться. Голубой цвет давно сменился синим. Синие сумерки и никакой жизни. Хотя стоп. Ну, конечно, надо только очень близко расположить глаза перед иллюминатором. Жизнь есть. Мельчайшие ракообразные, копеподы, суетятся в своей едва приметной жизни на 200 метрах. Заметно оживает с глубиной океан. Появились эвфаузииды и еще кто-то. А вот когда первый раз что-то мелькнуло, я решил, что показалось, но через несколько метров мимо опять проплыло колечко дыма. Интересно, стал приглядываться: метров пять-шесть в диаметре, прозрачный белый бублик. Наверное, какие-то гидроидные медузы. Еще ниже предположение подтвердилось, — замелькали купола и шарики. Глубина росла, и темнело за иллюминаторами. Синий цвет постепенно сменялся фиолетовым.

Цифровой глубиномер показывал 280 метров, когда я внезапно увидел неясные очертания дна. Вижу грунт, — и тотчас же пилот сообщил эту новость на поверхность. Сверили показания глубиномеров и эхолота. Нет, ошибки не было. Но это же просто невероятно! До грунта 26 метров, а он виден без прожекторов. Включаю и выключаю забортные светильники и опять удивляюсь. Ровный фиолетовый свет далекого солнца струится через трехсотметровую толщу океана на дно.

Уже после погружения я делился своими впечатлениями с капитаном-наставником аппарата Михаилом Гирсом. И он сказал, что десять лет назад, при первых погружениях «ТИНРО-2» в Атлантике такое глубокое видимое проникновение солнечных лучей и было самым неожиданным.

Дно было ровным. Мы приближались к нему. И уже были видны детали. Я достал из сумки магнитофон, фотоаппарат и кинокамеру. А подводный аппарат тем временем плавно опустился на грунт и, покачиваясь, замер. Я включил микрофон и сказал: — Веду репортаж со дна Атлантического океана…»

ПА «Аргус» (рис. 66) построен в 1975 г. и предназначен для разнообразных исследований и выполнения подводно-технических работ на глубинах до 600 м. Длина аппарата 6 м, ширина 2,6 м, высота 3,7 м. Масса 10 т, скорость до 3 уз.