— Он говорит, что для мужчины быть содержанкой — тяжелый труд. Который истощает уверенность и разрушает уважение к самому себе. Короче, превращает мужика в бабу. Он говорит, что ему пришлось трахнуть Шону, чтобы вновь почувствовать себя мужиком.

— Я смотрю, у мерзавца столько апломба, что впору зубную клинику открывать, — мрачно пошутила я. — А как же ребенок? — Я шарила по карманам джинсов Джейми, проверяя их на предмет бумажных платков, перед тем как отправить в стирку. — Помнится, он утверждал, будто его сперматозоиды — всего лишь тупорылые лежебоки, не способные оторвать задницу от дивана.

— Это еще не самое худшее. — Ханна вдруг превратилась в настоящего маньяка с утюгом, который теперь не только шипел, но и плевался. — Они ждут второго ребенка.

Чудовищность услышанного дошла до меня не сразу.

— Что?!

— Мне сорок четыре. Мои яйцеклетки зажарены. Протухли. Взболтались, черт побери!

— Но… я думала, ты сама не хотела детей?

— Лишь потому, что их не хотел он. Я сделала свою жизнь детонепроницаемой, но, как видишь, они все равно в нее пролезают. Я каждый день чувствую осуждение, Кэсси. — Ханна все яростнее работала утюгом, распаренное гневом лицо покрылось каплями пота. — Я даже не знаю, что хуже. Когда тебя называют бессердечной и бесчувственной за то, что ты не хочешь иметь детей, или когда жалеют из-за того, что отказываешься от детей ради счастья мужа. Мужа, который потом сбежал и завел потомство с женщиной моложе тебя. И еще Паскаль намекает на «фискальную стерилизацию», имея в виду, что планирует вечно сдирать с меня алименты.

— То есть он хочет опеки над твоими наличными? Ох, у меня аж кровь закипает! Одно дело, когда на алименты подает жена — она растила детей, тащила на себе хозяйство. Такая женщина заслуживает признания, — оборонительно возмущалась я. — А что делал Паскаль?! Только херы валял! Какая там тридцатипятичасовая неделя?! У него тридцати пяти часов и в год-то не наберется!

— Он заявляет, что поддерживал меня эмоционально и именно это позволило мне сделать такую головокружительную карьеру. Так что будет вполне справедливо, считает он, если я компенсирую его разбитую жизнь, уступив половину всего, что у меня есть. Он настаивает, чтобы я продала мою коллекцию картин.

— Знаешь, Ханна, он хуже таракана. Я хочу сказать, Паскаль не удирает под холодильник. Он взваливает холодильник на спину и волочет его вон из кухни.

— Не забывай, что ты вот-вот тоже окажешься в той же финансовой лодке под названием «Титаник». Спасибо Джасмин Джардин.

Ханна была категорична: именно Джаз взбила мои эмоции, словно полоумная повариха, что взбалтывает хаос, дабы все остальные почувствовали себя такими же несчастными, как она.

— Она пробила брешь в твоей жизни, Кэсси. Такую рану сам себе не нанесешь. Нет, этот нож кое-кто держал — Джасмин Джардин, убийца семейного счастья.

Я знала одно: я потеряла мужа, оргазм, голову и очень скоро, возможно, потеряю работу. Мне хотелось оставить свой след на Земле, но, похоже, в руках у меня был только ластик.

Весь октябрь с ноябрем под нашими жизнями словно тикала часовая бомба. А затем настал черед драмы, которая разве что не на коленях умоляла поскорее поднять занавес.

Джаз и Ханна, со своими разбитыми сердцами-дуэлянтами, старательно избегали друг друга с момента той пресловутой разборки. Мы все втянулись в замедленную игру под названием «Хоровод эмоций».

Стояло солнечное, хрустящее, как яблоко, осеннее утро, когда три женщины случайно пересеклись в одном месте. Дети уехали с Рори на картодром, и я вышла прогуляться по Хэмпстед-Хит перед воскресным ритуалом уборки и проверки тетрадей. Земля парила, и солнечный свет играл на ржавой листве. Листья, шурша, опускались на пестрый лесной ковер, и я чувствовала, как поднимается настроение. День был такой восхитительный, что я оказалась далеко не единственной, кого он выманил из пижамы. В нашем любимом кафе на Хэмпстед-Хайстрит я наткнулась на Ханну. А в следующую секунду услышала еще один знакомый голос.

— Вы только посмотрите на нас! — воскликнула Джаз, снимая перчатки и шляпку. — Свободны как ветер, все трое. Точь-в-точь как тогда в колледже, когда мы впервые познакомились. Любовь — самое грязное ругательство на свете. А брак для любви — все равно что теплые панталоны для секса. Без него нам гора-а-аздо лучше, правда?

Ханна в ответ лишь фыркнула. Две мои лучшие подруги примеривались, как пара борцов на ковре.

— Когда женщина крадет вашего мужа, лучшая месть — это позволить ей жить с ним! Надо лишь вспомнить жену Лота и никогда не оглядываться, — добавила Джаз, направляясь к стойке за чашкой латте. Вернувшись к столику, она вдруг схватила мой телефон и пробежалась по списку набранных номеров. — Почему твоя трубка по десять раз в час звонит на сотовый Рори?

— Это, должно быть, дети, — соврала я, хотя давно уже стерла палец, тыкая в кнопку повтора.

Его мобильник умоляюще пикал, но так ни разу не отозвался. Хотя Рори все-таки мелькает иногда в поле моего зрения, — плелся за Бьянкой с коньками или роликами через плечо, едва переставляя ноги, явно измотанный изучением топографии эрогенных зон своей новой пассии. Бьянка держала его на коротком поводке, как тех пудельков, которых Рори теперь обихаживал, зарабатывая средства к существованию.

— Ну-ну — ответила Джаз, раздраженно возвращая мне трубку и одновременно заглядывая через плечо Ханны, чтобы рассмотреть, что та обводит кружком в газете. — Телец? Это же знак Паскаля. Мерзавец объявил тебе, что женится на Шоне при первой возможности, а ты до сих пор читаешь его гороскопы?

Когда новость о скорой женитьбе Паскаля дошла до ушей Ханны, та выплакала все глаза. Но и только. Будь я на ее месте, то заявилась бы на венчание в катафалке, в черной вуали и с колом в руках, чтобы всадить его в сердце невесты.

Джаз было разразилась очередным спичем на свою излюбленную тему — что муж суть нечто такое, с чем приходится смириться, когда ты уже слишком стара для юных любовников, — но Ханна остановила подругу на полуслове:

— Тебе незачем больше читать мне нотации. Я прислушалась к твоему совету и завела любовника.

От неожиданности Джаз даже облилась кофе.

— Правда? И давно?

Лицо Ханны осталось непроницаемым.

— Не очень.

— Это же именно то, что тебе сейчас нужно, солнышко! — Джаз возбудилась больше, чем от «бесплатного подарка к покупке». — Ну, кто он? Как его зовут?

— Я предпочла бы об этом не говорить, — спокойно ответила Ханна.

Она допила свой кофе, встала и вышла на улицу. Мы последовали ее примеру.

— Хоть лет-то ему сколько? — продолжала допрос Джаз, на ходу застегивая пальто.

Лицо Ханны уклончиво покраснело.

— Он достаточно молод.

— Не томи, Ханна! Молодые парни — это же так классно. Их можно обучать чему угодно, как в «Пигмалионе», — не унималась Джаз, натягивая перчатки. — Сколько ему? Ну же, заставь нас скрипеть зубами от зависти.

— Вообще-то он еще студент.

Джаз изобразила победный жест.

— Йессс! Студент? Когда я советовала тебе подыскать мальчонку помоложе, я не имела в виду усыновить! — Она рассмеялась. — И что ты ему говоришь? «Сегодня ты был очень непослушным мальчиком, а ну-ка марш в мою спальню!» — Она практически плясала вокруг Ханны. — А в его комнате на потолке приклеена светящаяся карта планет? Каков он в постели?

Джаз вдруг оборвала разговор и нырнула в ближайшую аптеку. В следующую секунду она уже совала Ханне то, что в ее лексиконе именовалось «комплектом на одну ночь»: замаскированный под тюбик губной помады презерватив, зубная щетка и солнцезащитные очки.

— Чтоб прятать глаза по утрам, — смеясь, пояснила она.

Небо меж тем потемнело, заморосил мелкий дождик. Капли стекали по моему лицу, унося с собой только-только вернувшееся душевное спокойствие. Я была так рада за Ханну — она нашла хоть какое-то утешение; моя же судьба тянула меня за собой вниз как гиря.