Закольев же по-прежнему держал своих людей  в ежовых рукавицах. Время от времени он устраивал показательные расправы над теми, кто осмеливался оспаривать его власть. Но мог быть и демонстративно снисходителен к тем, кто умудрялся вымолить прощение. Перепады в настроении атамана держали весь лагерь в постоянном страхе. Но эта неопределенность и была опорой его подлинной власти над своими людьми. Королёв  был куда более скор на расправу, но такого непредсказуемого человека, как атаман Закольев, в лагере не было. Никто — ни мужчины, ни женщины, ни дети не знали, что взбредет ему в голову в следующую минуту.

Один из таких случаев произошел в лагере буквально накануне нового года. Как-то одного из лагерных старожилов по фамилии Бруковский по пьянке прорвало: не разбирая слов, он ревел, что такого психа, как их атаман, давно пора гнать поганой метлой. Разгорячившись, добавил, что из него получился бы вожак не хуже, если не лучше. Может быть, он надеялся, что его дружки поддержат его, но никто даже слова не проронил. Константин тоже был свидетелем этого разговора. Он только усмехнулся криво, когда те храбрецы-мужчины, которые только что похвалялись  своим  геройством,  теперь  молчали,  опустив головы. Каждый делал вид, что ничего не слышит, в надежде, что гроза обойдет его стороной.

Как Закольеву удавалось узнавать все, что говорилось или делалось в лагере, для всех было загадкой. Не зря даже поговаривали, что атаман умеет читать чужие мысли. Не стала исключением и пьяная похвальба  Бруковского.  Те, кто слышал ее, теперь места себе не находили от тревоги. И, как оказалось, не зря.

Вскоре после этого случая атаман назначил Константина помощником к патрульным — ему было поручено готовить лошадей и амуницию к выступлению. На вылазки подростка по-прежнему не брали, и все восприняли это как очередной знак благоволения и доверия к нему со стороны Закольева. Вот так и получилось, что и для Константина нашлось место в тот вечер, когда атаман и его бойцы, которых неожиданно оказалось двенадцать, уселись за огромный стол, чтобы отметить удачную вылазку. Каждый ел и пил от души. Неожиданно для всех Закольев, весь вечер остававшийся в приподнятом настроении, произнес, словно бы самому себе:

— Мы тут с вами обедаем, совсем как Христос с учениками на Тайной Вечере. Вот разве что на крест я не собираюсь, это точно.

И пристально посмотрел на собравшихся.

В ответ все дружно подняли чарки и выпили за многие атамановы лета. Закольев поднялся с места, пошел вокруг стола, кладя одобрительным жестом руки на плечи гулявшим. Дошла очередь и до Бруковского. Атаман как раз стал за его спиной, когда тот медленными глотками опустошал граненый стакан водки за атаманово здоровье. Никто не успел заметить, как в руках у Закольева оказался нож — в следующее мгновение он резанул Бруковского по горлу с такой силой, что у того водка хлынула из раны вместе с кровью.

Закольев молча обвел взглядом побелевшие лица своих собутыльников. Спихнув тело незадачливого «атамана» на пол, он хладнокровно взял его тарелку, вернулся на свое место и спокойно прикончил то, что не успел доесть Бруковский.

— Не годится нам разбрасываться харчами, — произнес он тоном рачительного хозяина.

 Этот поступок в лагере только усилил и без того тревожные настроения, вызванные поведением атамана и его душевным состоянием. Но о том, чтобы сменить власть, никто с тех пор и не заикался. Больше того, даже пьяная ругань и драки, которыми прежде нередко заканчивались попойки у костра, тоже прекратились. Люди теперь все больше шушукались по углам, боясь, чтобы неосторожное словцо не долетело до атаманова слуха.

Тень атамановых подозрений упала даже на самого Королёва. Как-то раз, в феврале, атаман застал Королёва в конюшне. Тот как раз вернулся с охоты. Не говоря ни слова, Закольев медленно поднялся по лестнице и заглянул на чердак, потом обошел стойла, чтобы убедиться, что в конюшне никого нет. Королёв только следил за ним напряженным взглядом. Наконец Закольев подошел к нему, и Королёв заметил, как играли желваки на его бледном лице.

— Помнишь такого Сергея Иванова? Пару лет назад мы его того... в грязь лицом? Если запамятовал — напомню, ты еще его жене шею свернул...

За последние несколько лет однорукий гигант стольких положил в грязь лицом, что их лица давно стерлись у него из памяти. Но как раз Иванова он запомнил и потому, что тогда в первый раз усомнился: в своем ли уме атаман — оставлять жизнь человеку, у которого они только что убили беременную жену и надругались над ее телом...

Атаман снова заговорил, и что-то в его голосе Королёву послышалось такое, что он враз вернулся от воспоминаний к действительности.

— Еще раз тебя спрашиваю, — прохрипел Закольев, —  по-твоему, он был еще жив, когда мы бросили его?

— Это ты мне приказал его бросить, — отрезал Королёв, не спуская глаз с Закольева. — Ты сказал, я сделал. Да, как по мне, так он был еще живой — тогда живой. Так ить голову ему провалили, и вообще...

— Ты мне тут не рассуждай, ты мне прямо говори — жив он сейчас или нет?

Закольева всего затрясло, словно в лихорадке, и он пулей вылетел из конюшни. Сергей Иванов преследовал его повсюду, отравлял не только его сон, но и явь. Теперь Закольев жестоко раскаивался в том своем поспешном решении сохранить ему жизнь. Сомнения и прежде точили его, но теперь от одной лишь мысли об Иванове у него начинала раскалываться голова и желудок выворачивался наизнанку. Королёв был прав: надо, ох надо было добить его: придет время, и скорбь Иванова обратится в гнев, и он решит мстить.

Закольев уже давно понял: зверюга, что раньше терзал его во сне, но не хотел показывать своего лица, теперь решил не прятаться. Беловолосый человек идет по его следу, чтобы сделать его ночной кошмар явью.

.32.

На смене веков в скиту на далеком Валааме, где братия молилась, чтобы ничто не потревожило мира в это неспокойное время, воцарилось удивительное спокойствие и праздничное настроение. Но сам день нового года ничем не отличался от остальных таких же дней в году — такой же холодный рассвет, службы и молитвы — а для Сергея еще и тренировки.

Весна пришла с разноцветием трав, с перелетными птицами, звоном капели и журчанием ручьев. Суровый остров словно возрождался к новой жизни. Та работа, которую Сергей продолжал делать в монастырском саду, в прачечной или на кухне, давала ему чувство сопричастности с жизнью монастырской общины и здоровое равновесие с его боевыми тренировками.

Таким вот образом и за этими занятиями пролетели четыре года на острове, где смену времен отсчитывали разве что по столетиям. Но даже до этих уединенных мест долетали новости из внешнего мира: и о «восстании боксеров» в Китае, где вооруженные лишь мечами и копьями, а то и просто кулаками бойцы поднялись против японцев и европейцев, и о том, что Россия отправила войска для оккупации Маньчжурии. Но если кто-то и заговаривал об этом в монастырском скиту, то ответом был разве что короткий кивок, чтобы затем вернуться к вещам более возвышенным.

Тем временем Сергей начинал делать успехи: Серафим обучил его, как двигать руками, ногами, бедрами и плечами независимо.

— Пусть твой ум будет сосредоточен на чем-то одном и одновременно — на всем сразу, — говорил он. — Расслабь тело и отпусти ум. Оставаясь текучим и открытым, ты можешь наносить удар рукой по противнику, что перед тобой, и в то же время ногой по тому, кто сзади, даже если при этом твое тело движется или поворачивается. Твоим про тивникам будет казаться, что они бьются с осьминогом.

— Не важно, сколько человек выходят против тебя, —  объяснял ему Серафим. — Даже если они тебя окружили, ты будешь биться только с одним человеком в один конкретный момент. И если даже нападают десять или двадцать человек, они просто будут путаться друг у друга под ногами и не смогут наброситься на тебя все сразу. Из трех или четырех, которые нападут на тебя скорее всего, ты двигайся к тому, кто к тебе ближе, — только не жди, когда он сам до тебя дотянется.