Она открылась, и Сергей увидел своего дядю с незнакомым стариком.

– Знакомьтесь, кадет Иванов, – резко бросил дядя. – Этот человек – ваш дед.

Белоголовый старик поднялся навстречу Сергею. Его лицо лучилось счастьем, а губы мягко шептали, словно приветствовали его каким-то незнакомым именем:

– Сократ… мы все-таки свиделись… мой Сократ…

Гершль протянул руки, чтобы поскорее обнять своего внука. Когда же увидел, что мальчик не узнает его, сжал его руку в своих старческих ладонях:

– Здравствуй… Сережа. Вот мы и встретились. Я так давно собирался навестить тебя, вот только… ну вот, теперь ты знаешь, кто я.

Директор оборвал его на полуслове:

– Отправляйтесь в казарму, кадет Иванов, и соберите все, что вам может понадобиться в увольнении. Вы идете в увольнение на два дня.

– Что же касается вас, – обратился он к Гершлю, – то вы отвечаете за то, чтобы в воскресенье пополудни мальчик был в школе. Ему нужно готовиться к занятиям. Я не хочу, чтобы он вырос… как вы говорите… невежей.

– Конечно, конечно, – сказал Гершль, не выпуская из рук ладошку мальчика. – Нам всем нужно учиться, много чему учиться…

Директор только рукой махнул, давая понять, что не задерживает их. Сергей что было духу бросился в казарму собирать свои вещи. А потом началось его увольнение. Они с дедом бок о бок шли по долгому темному коридору, вышли через железные ворота и через поле по заснеженной дороге пошли к поросшему леском холму.

Восьмидесятилетний Гершль – на самом деле он перестал считать свои годы после того, как умерла Эстер, – двигался шаткой походкой, зато Сергей летел как на крыльях. Он то забегал далеко вперед, то снова останавливался, чтобы дед мог догнать его, сбивал снег с веток и, словно опьяненный нежданной свободой, жадно вдыхал морозный воздух. Он не знал слов, которыми можно было выразить его восторг. Ведь он, оказывается, был ничуть не хуже тех, других кадетов, что оставались сейчас в школе. У него тоже есть в этом мире свои близкие люди. У него тоже есть семья.

Они петляли между деревьями, пока тропа не вывела их к внушительного вида валуну, возвышавшемуся как раз у основания каменистого, поросшего лесом холма. Гершль вытащил карту из внутреннего кармана своего потертого пальто и показал ее мальчику:

– Вот твоя школа, видишь? А вот этот валун, он тоже отмечен на карте. А вот сюда мы с тобой направляемся, – Гершль постучал согнутым пальцем по крестику, который сам же и нарисовал на карте темными чернилами. Сергей, который уже знал основы ориентирования по карте, понимающе кивнул головой и запомнил указанное место.

Сложив карту и спрятав ее на прежнее место, Гершль, прищурившись, посмотрел на заснеженную тропу. Затем вытащил карманные часы, нахмурился.

– Нам нужно оказаться на месте до того, как начнет темнеть, – сказал он. И они снова тронулись в путь, вверх по пологому склону.

Сергей уже был приучен следовать приказам, не задавая вопросов. Но детское любопытство понемногу брало верх, и он не выдержал.

– А мы идем к вам домой? – спросил он.

– До моего дома отсюда ой как далеко, – стараясь не сбить дыхание на подъеме, ответил Гершль. – Те два дня и две ночи, что у нас с тобой есть, мы проведем у Беньямина и Сары Абрамовичей. Мы с Беньямином друзья уже много-много лет.

– А у них есть дети?

Гершль улыбнулся. Он ждал этого вопроса.

– Есть, двое. Авраам, двенадцати лет от роду, и маленькая Лия, ей всего пять.

– Их имена такие… Никогда прежде не слышал, чтобы детей звали такими именами!

– Это еврейские имена. А сегодня мы празднуем Субботу.

– А как это – праздновать субботу? – спросил мальчик.

– Суббота – священный день, отведенный для отдыха и памяти.

– Как воскресенье?

– Да. Но наша Суббота, мы зовем ее Шабат, она начинается пятничным вечером, когда на небе появляются первые три звезды.

Тем временем они все выше забирались вверх по лесистому склону, пробираясь между валунами. Старик ставил ногу осторожно, стараясь не споткнуться, пока его восьмилетний внук проворно скакал с камня на камень. Сергей услышал, как его дед, с трудом переводя дыхание, предостерегающе окликнул его:

– Смотри, осторожней, Сократ… камни такие скользкие, не упади!

Опять это имя.

– Почему вы зовете меня этим именем – Сократ?

– Так мы звали тебя когда-то, еще в ту пору, когда тебя привезли к нам совсем младенцем.

– А что это за имя такое?

Взгляд Гершля затуманился, прошлое снова встало перед ним.

– Когда твоя мать, Наталья, была еще девочкой, я часто читал ей вслух из наших еврейских книг, Талмуда и Торы, и из других мудрых книг, где говорилось, как жили когда-то в древние времена великие философы. Ей больше всего нравился один грек, его-то и звали Сократ. Жил он давным-давно… и был мудрейшим и достойнейшим из людей.

Невидящий взгляд Гершля был обращен куда-то вдаль, то ли к небу, то ли к холмам, едва различимым в свинцовой дымке.

– А когда у нас появился ты, мы с твоей бабушкой стали звать тебя нашим маленьким Сократом… словно наша дочь, а твоя мать, была снова с нами.

– А чем моей матери понравился этот Сократ? Своей мудростью?

– Да, но не только. Он был смелым и обладал сильным характером.

– А что он такого сделал?

– Сократ учил молодежь в Афинах – есть такой город в одной далекой стране – жить достойно и ценить мир превыше всего. Он говорил о себе, что ничего не знает, но умел задавать такие умные вопросы, которые сразу открывали, кто перед ним – лжец или правдивый человек. Он был мыслителем и одновременно человеком действия. В молодости он был борцом и храбрым солдатом, но потом возненавидел войну. Он был… как бы это сказать… мирным воином, вот как.

На время удовлетворив свое любопытство, Сергей остановился, чтобы получше рассмотреть открывавшийся внизу заснеженный ландшафт. Лучи закатного солнца играли на белой равнине, переливаясь на деревьях, на серебристых мхах. Разгоряченный свежим морозным воздухом, прогулкой и предвкушением того, что еще готовит ему этот удивительный день, Сергей просто не мог устоять на месте. Он бросился вперед, затем все-таки заставил себя остановиться. Нетерпеливо приплясывая на месте, он решил дождаться деда.

Глядя на старика, который с трудом пробирался между камнями, Сергею вдруг припомнилось это слово: «еврей». Время от времени оно всплывало в школьных разговорах, вот и дядя упомянул его в своем кабинете.

– Эй, дедушка, – Сергей помахал ему рукой, – скажите, а вы еврей?

– Да, – стараясь отдышаться, ответил Гершль. – И я, и ты тоже… Твоя мать была еврейка, а твой отец… ну и что из того, что он не был евреем… в тебе ведь течет еврейская кровь.

Сергей посмотрел на свои ладони, пунцовые на морозном воздухе. Вот оно как получается… в нем течет и казацкая кровь, и еврейская.

– Скажите, дедушка…

– Лучше зови меня дедуля и на «ты», хорошо? Ты ведь мой маленький внучек! – Гершль наконец-то поравнялся со своим внуком и присел на заснеженный валун, чтобы немного перевести дыхание.

– Дедуля… мне так хочется узнать, какой была моя мать… и мой отец.

В ответ Гершль смахнул снег с соседнего валуна, жестом приглашая Сергея сесть рядом с ним. Он поведал Сергею историю его рождения, все то, что стало ему известно от акушерки, которая была при Наталье в тот роковой день.

– Ты был словно светлый лучик в ненастный день, Сократ, – закончил он свой рассказ. – И у тебя тоже были мать и отец, которые тебя любили.

Сергей увидел, что старик вытирает слезы, покатившиеся по его щекам.

– Ты плачешь, дедуля?

– Это ничего, мой маленький Сократ, ничего – видишь, я уже не плачу… Мне просто вспомнилась твоя мать… наша Наталья.

– А она была красивая? – спросил Сергей.

Гершль умолк, отрешенно кивая головой, затем поднял задумчивый взгляд на внука:

– Для отца нет никого красивее, чем его дочь. Но с твоей матерью мало кто мог сравниться и смышленостью, и мягким характером. Она могла бы украсить жизнь любого мужчины-еврея, достойного ее… если, конечно, он не возражает, что у жены на каждое его слово есть своих два… – взгляд Гершля на мгновение смягчился, затем старик снова погрузился в раздумья. – Не могу тебе точно сказать, где и как она познакомилась с твоим отцом. Помню, что я испытал, когда она привела его в наш дом, знакомиться. Надо ж было найти такого… мало того что не еврей, так еще и казак, гонитель нашего народа…