После этого три года не было писем. Диего перестал ждать. И, когда Маркена вдруг протянул ему письмо, Диего схватил его молча и ушёл из монастыря вниз по горе. На полдороге, там, где когда-то он простился с отцом, он лёг в скошенную колючую осеннюю траву и долго лежал, не решаясь распечатать письмо. Наконец он прочёл:
«Дорогой сын мой Диего! Пишу тебе это письмо из этого прекрасного города Севильи. Эти три года, которые прошли с тех пор, как я тебе писал, короли вели со мной недостойную игру. Они всё время играли со мной в кошки-мышки, а я гонялся за ними и ничего не мог добиться, хоть и добивался изо всех сил. После того как они осаждали крепость Малагу, и я был при той осаде, они опять вернулись в Кордову, и нового пересмотра проекта не было. А летом у меня отняли субсидию, и я не мог послать тебе денег, что меня сердечно огорчило. Минувшей весной короли милостиво велели мне явиться сюда, в Севилью, и отвели мне помещение. А затем они осаждали крепость Базу, и я был при той осаде. Королева Исабелла сама в полном воинском вооружении управляла армией. Теперь крепость База сдалась, и мы опять живём в Севилье. В этом месяце было много празднеств и праздновали свадьбу принцессы Исабеллы с доном Алонсо Португальским. И это не давало мне возможности продвинуть мои планы. Сейчас короли опять готовятся к походу и снова рассматривали мой проект, и Талавера сказал, что не подобает великим государям заниматься такими нелепыми проектами, и мне опять отказали. Но у меня ещё есть покровители, и окончательное рассмотрение отложили до окончания войны».
На это письмо Диего не ответил. Не к чему было отвечать, если отец пишет раз в три года. Но ещё через год, когда Диего исполнилось четырнадцать лет, Колумб снова написал:
«Сын мой Диего! Надеяться мне здесь больше не на что, и надоело мне попусту гоняться за королями, а они от меня убегают от осады к осаде, и конца этим осадам и войне не видать. А потому я решил уехать во Францию и написал французскому королю, и меня уже известили, что этот король ждёт меня с нетерпением. Теперь я уезжаю во Францию, а предварительно приеду проститься с тобой».
Это письмо Диего показал отцу Маркена, и Маркена тотчас написал Колумбу и просил его немедленно приехать в Рабида.
Глава четвёртая
О том, как они пробили головой стену
Диего бежал вниз с горы с такой быстротой, что, казалось, голова убегает от ног и сейчас он полетит вниз. В этом стремительном беге он промчался мимо ехавшего ему навстречу старика. Старик сидел на муле сгорбившись и держал на коленях шляпу. Ветер играл его белыми волосами. Диего, пробежал мимо и вдруг почувствовал, как его сердце сжалось. Он бросился обратно и крикнул:
— Отец!
Мул остановился, старик легко соскочил с него. Мгновенье отец и сын почти с ужасом смотрели друг на друга, потом обнялись нерешительно и снова друг на друга поглядели, дивясь тому, как оба они изменились за эти шесть лет. Диего стал высоким и стройным юношей, и лицо у него было красивое, тонкое и капризное — взрослое лицо. Волосы Колумба стали совсем серебряные, и глубокие морщины изрыли его лоб и легли от крыльев носа к углам рта. Но сейчас, когда он выпрямился и расправил сгорбленные плечи, он был на голову выше Диего и строен по-юношески.
— У тебя дырка на плече, — сказал Диего и потрогал её пальцем. — Я бежал тебе навстречу. Я сверху увидел тебя, а потом подумал, что ошибся.
Они пошли рядом, а мул плёлся позади, останавливался, щипал цветы и травы. Тогда они тоже останавливались и поджидали его.
— Ты очень редко писал, — сказал Диего.
— Короли играли со мной в кошки-мышки, — сказал Колумб и коротко засмеялся. — Я бегал за ними, как глупый мальчик за бабочкой. Этого нельзя рассказать, Диего. Из Кордовы в Севилью, из Севильи в Малагу, из Малаги в Кордову. Короли впереди, я следом.
Мул опять остановился, и они тоже остановились.
— Обыкновенный человек, — медленно заговорил Колумб, — обыкновенный человек после этих шести бесплодных лет, дважды претерпев решительный отказ, тысячи раз добиваясь хоть краткой беседы, бесконечно слыша то «завтра», то «скоро», то «потерпите», махнул бы рукой на это предприятие. Такой человек занялся бы мирной, но обеспеченной профессией, и пусть кто хочет пытается осчастливить Испанию.
— Но ведь ты не обыкновенный человек, — беспокойно сказал Диего. — Ведь ты не махнул рукой на наши планы?
— Настаивать, биться головой об стену королевского равнодушия, пока эта стена рухнет… —снова заговорил Колумб. — Эта непрекращающаяся пытка нищетой и ожиданием, это тупое нежелание понять идею простую и ясную — это опутало меня, как липкая паутина, душило, как пуховая подушка, прижатая к губам. Я порвал с этим. Я не хочу этого больше. Я еду во Францию, Диего.
У ворот монастыря их встретил Маркена объятиями, упрёками, почти слезами.
— Сын мой, вы хотите бросить прекрасную Испанию! И вся слава и выгода вашего предприятия достанутся французскому королю и обессмертят его имя. Ах, я не ожидал от вас такой измены! После того как я так любил вас… Потерпите ещё, всё изменится.
— Долго мне терпеть? — спросил Колумб.
— Недолго, — торопливо сказал Маркена. — Мы попытаемся ещё один, последний раз. Это будет последний раз.
— Я не буду пытаться.
— Я сам, сам всё сделаю, только согласитесь подождать немного. Не уезжайте сейчас. Столько лет вы боролись, и всё это отдать Франции!
В тот же вечер Маркена послал в Палос за доктором Гарсиа Фернандесом и Мартином-Алонсо Пинсоном, главой знаменитой семьи мореходов.
Доктор Фернандес приехал, а с ним Винсенте-Янес Пинсон, младший из трёх братьев. Мартин-Алонсо не мог быть, так как находился в Риме.
Как только все собрались, Маркена открыл совещание. Он изложил всем уже известные факты, и присутствующие снова одобрили план западного пути. Колумб сидел мрачный и слушал недоверчиво.
Было уже поздно, когда Маркена сказал:
— Итак, все согласны, что нельзя допустить, чтобы наш дорогой друг покинул Испанию. Я предлагаю сделать ещё одну попытку. Я думаю сам отправиться ко двору, подать прошение королеве и добиться беседы с ней. Но в монастыре сейчас нет денег.
— Я думаю, — сказал Винсенте-Янес, — что я могу взять на себя издержки по этому делу. Я думаю, что Мартин-Алонсо одобрит этот расход.
Этой же ночью Маркена написал прошение королеве и отправил его с палосским моряком Родригесом. Родригес застал королеву в лагере Санта-Фе перед Гренадой и ровно через две недели привёз известие, что Маркена будет милостиво принят. Маркена тотчас собрался, после полуночи сел на своего мула и направился в Санта-Фе.
Он ехал по завоёванной у мавров земле и дивился насилию и разрушениям, которым она подверглась. Деревни, где он останавливался на ночлег, были выжжены, поля вытоптаны. С каждым днём пути он становился всё задумчивее и беспокойнее и уже не верил в благополучный исход своего путешествия.
Вечером на шестой день пути мул остановился на вершине холма. Отсюда начинались две дороги, и вдали, у подножия высокой горной цепи, Маркена увидел два города.
Налево вздымались широкие рыжие, горевшие под солнцем стены, а за ними, вверх по холмам, снова стены, ворота, арки, тяжёлые квадратные башни и увенчанные балконами башенки. Город, заросший нежной зеленью, орошённый журчащими ручьями, уходил вдаль, карабкаясь по холмам и сливаясь с ними. Но над этим огромным и прекраснейшим в мире, похожим на утренний сон городом не вздымалось ни одного звука, ни одной спирали дыма, ни одного облачка пыли — ничего. Город спал или умер.
А направо, такой же огромный, так же опоясанный стенами, сверкающий в лучах заходящего солнца, вставал другой город. Но над этим городом вздымались вихри пыли и нависли низкие тучи чёрного дыма, и оттуда неслись крики и звон и тянуло запахом жареного мяса, таким приторно сладким, что от него мутило. И этому городу тоже не было видно конца за холмами.
