— Через полчаса я буду у вас, — еле сдерживая радость, произнес он.

— Отлично, жду вас.

Я повесила трубку и, немного подумав, набрала номер лицея.

— Будьте добры, Софью Марковну…

— Она сейчас на уроке, что ей передать? — спросили на том конце провода.

— Передайте, пожалуйста, что звонила мама Вершинина Максима и просила сказать, что она завтра подойдет к ней вместе с сыном.

— Хорошо, обязательно передам.

— А если что-то важное, пусть Софья Марковна позвонит мне сегодня вечером домой.

— Конечно, конечно, — поторопился заверить меня любезный женский голос.

Беседа с Дыкиным длилась не больше часа. Едва за ним захлопнулась дверь, в кабинет ввалился сияющий Мещеряков.

— Ну, рассказывай! Такое дело! То одна шишка, то другая… У тебя, прям, не кабинет, а Смольный какой-то! — Мещеряков был в приподнятом настроении, в его обычно бесцветных глазах полыхало синее пламя, загоравшееся только в особых случаях: в момент наивысшей уверенности, что солидный гонорар прямиком плывет в его толстые клешни или в минуту, когда он бывал по-настоящему захвачен расказом о ходе проводимого мной расследования.

— Чего рассказывать? — мой серьезный тон и несколько отстраненный вид были призваны немного охладить его пыл.

После сколь тягостных, столь и лихорадочных раздумий на сюжет: как бы мне нейтрализовать Трошу, мещеряковский задор казался мне более чем неуместным, он прямо-таки злил меня.

— Ну, что-то я тебя совсем не узнаю! — Михаил Анатольевич с размаху плюхнулся в кресло, — Дыкин доволен?

— Доволен, — сухо ответила я, чувствуя себя страшно усталой. Еще бы! Столько нервничать!

— А Троша, что с ним? — сбавив радостные обороты, как-то опасливо спросил Михаил Анатольевич, — вижу…

— Все нормально, Миша. Дыкин обещал помочь, вернее уже помог…

— Как это? — насторожился Мещеряков.

— Решил вопрос с Трошей, не выходя из моего кабинета, — загадочно ответила я.

— Я смотрю, Валентина, что на диалог ты сейчас не настроена… — проницательно предположил он.

— Ты угадал… С меня довольно того, что Максим теперь в безопасности.

— Да, такая штука жизнь, — Михаил Анатольевич замотал головой, — нет, а все-таки, Валентина…

— Потом, Миша, все расскажу… завтра. А сейчас я, пожалуй, домой пойду. Ты не возражаешь?

— Может, ко мне поднимемся, по рюмашке… Такое дело обмыть надо!

«В своем амплуа», — подумала я. — Я вот тут заявление написала…

— Да хватит тебе, Валентина, не смеши народ! Ну что бы я без тебя делал? — Мещеряков лукаво улыбнулся. — Остаешься? — насторожился он, видя, что я продолжаю сохранять серьезное выражение лица и молчать.

— Только при одном условии… — я поймала себя на мысли, что еще минута, и я то ли рассмеюсь, то ли разрыдаюсь. В горле стоял непроходимый комок слез, в то время как улыбка силилась растянуть мои плотно сжатые и уже начавшие подрагивать губы. Озадаченная физиономия Мещерякова сыграла роль допинга для этой несвоевременной, на мой взгляд, улыбки, которая все-таки пробилась сквозь горячее клокотание всхлипа в груди.

— Это какое еще условие?

— Иди, Миша, иди… — я устало махнула рукой, — не сегодня.