Катрина не припоминала, чтобы когда-нибудь раньше чувствовала себя такой несчастной и беспомощной. Увидев появившегося на верхушке Цитадели монаха, который изобразил собой символ «тау», она поверила, что сбывается древнее пророчество:

Так оно и случилось. Лив проникла в Цитадель, Посвященные ушли оттуда. Теперь они умирают один за другим – извечные враги, хранители Священной Тайны. Даже полуоглохшая, Катрина слышала, как бригады медиков, позвякивая инструментами, бегут по коридору в ответ на тревожные звонки то из одной, то из другой палаты. После каждого такого экстренного вызова она спрашивала у сестры, кто умер, и опасалась, что умершей окажется девушка. Но всякий раз оказывалось, что это еще один монах покинул наш мир, дабы на том свете дать ответ за дела свои. Их смерть предвещала лишь перемены к лучшему. Катрину держали отдельно от Лив, поэтому она не знала наверняка, что же произошло тогда в Цитадели, удалось ли проникнуть в суть Таинства, хотя смерть монахов одного за другим позволяла надеяться, что Лив сумела раскрыть тайну.

Но если это и победа, то в ней пока мало смысла.

Стоило Катрине закрыть глаза, и она видела израненное и окровавленное тело своего отца, Оскара де ла Круза, лежащее на полу склада при аэропорте. Бо́льшую часть своей долгой жизни он провел, скрываясь от посланцев Цитадели, – после того как сумел вырваться за пределы ее стен и инсценировать свою гибель в окопах Первой мировой войны. И все же в конце концов они его настигли. Отец спас ей жизнь, накрыв своим телом гранату, брошенную темным посланцем Цитадели и предназначавшуюся Катрине и Габриелю.

От Оскара она впервые услышала о Цитадели, ее зловещей истории и тех тайнах, что хранил монастырь. Он же научил ее еще в детстве распознавать смысл пророческих символов, вырезанных в камне. Мрачные истории рассказывал любящий отец своей голубоглазой дочурке, а позднее она сама рассказывала их Габриелю – мать передавала знания по наследству сыну.

«А когда все это минет, – неизменно повторял ей Оскар, – когда будет исправлено зло, совершенное в давние времена, тогда я покажу тебе дорогу дальше».

Катрина часто задумывалась, на какое сокровенное знание он намекал. Теперь она уж никогда этого не узнает.

Власть Посвященных свергнута, но в борьбе с ними погибла вся ее семья – сначала муж, потом отец. Кто следующий? Габриель томится в тюрьме, находясь во власти таких инстанций, которым она привыкла не доверять. И сама она видела священника, который бдит у дверей палаты, – очередного посланца той самой Церкви, что отняла у нее уже почти все.

«Я покажу тебе дорогу дальше», – говорил ей отец. Но теперь его нет в живых, он погиб прямо перед тем, как победило дело всей его жизни, а сама Катрина не видела той дороги, которая, возможно, дала бы ей надежду, помогла бы спасти ее саму, Лив и Габриеля от опасности, в которой они оказались.

Рим. Ватикан

Клементи выскочил из кабинета со всем проворством, на какое было способно его грузное тело.

– Когда они приехали? – спросил он на ходу. Черный саккос развевался за спиной, словно крылья.

– Минут пять назад, – ответил Шнайдер, старавшийся не отставать от начальника.

– И где они сейчас?

– Их проводили в крипту, в зал заседаний. А я, как только узнал, бросился к вам.

Клементи торопливо прошел мимо двух швейцарских гвардейцев, надеясь, что его святейшество не выйдет сию минуту из своих апартаментов и не станет интересоваться, куда это так спешит его кардинал. Государственному секретарю приходилось много работать непосредственно с Папой – и в прямом, и в переносном смысле, – обсуждая вопросы политики Ватикана и принося на подпись наиболее важные бумаги. Но в той папке, которую он сейчас нес в руке, не было ничего, что требовало бы папской подписи или печати. Его святейшество вообще не имел понятия ни о ее содержимом, ни о том, ради чего столь старательно работал над этими бумагами кардинал Клементи.

Дойдя до конца коридора, он стремительно шагнул в дверь – на лестницу, которой пользовались только в случаях чрезвычайных, не терпящих ни малейшего отлагательства.

– Известно, кто именно из «группы» приехал сюда?

– Нет, – ответил Шнайдер. – Гвардеец не мог сказать мне точно, а я не стал настаивать. Мне показалось, что лучше не прояснять некоторых деталей.

Клементи молча кивнул и стал спускаться по темной лестнице, гадая, что может ожидать его под конец этого неурочного вызова.

«Группой» Клементи называл эту троицу, пытаясь представить их как нечто единое, чтобы с помощью такого мысленного трюка как бы уравнять силы: он один против кого-то одного. Но трюк не помогал: слишком могущественные и заметные это были люди, чтобы пытаться слить их в единое целое. Как ни старайся, они оставались все такими же обособленными и могучими, как и в то время, когда он впервые установил с ними связь и изложил свой замысел. Он встречался с «группой» очень редко, всегда в глубокой тайне – настолько щекотливым был характер их совместного предприятия. Учитывая масштаб тех персон, о которых шла речь, провести любую встречу, состыковавшись во времени и пространстве, вообще значило сотворить небольшое чудо. Очередная встреча намечалась не раньше чем через месяц, и все же один из них (или даже не один) был сейчас здесь, без всякого предварительного уведомления. И объяснить это можно было только единственной причиной.

– Речь пойдет не иначе как о ситуации в Руне, – заключил Клементи, дойдя до неприметной стальной двери в стене лестничной площадки первого этажа.

Он приложил пухлую руку к стеклянной панели рядом с дверью, кардинальский золотой перстень звякнул о стекло. Узкая полоска света пробежала по ладони, отбросила слабые колеблющиеся тени на лицо Клементи, отражавшееся в отполированной стали. Кардинал отвернулся, ибо терпеть не мог свою внешность: пухлое круглое лицо, обрамленное кудрями (некогда пшеничными, теперь уже седыми), из-за чего он походил на херувима-переростка. В двери что-то глухо щелкнуло, и Клементи толчком плеча распахнул ее, спеша скрыться в темноте, подальше от своего отражения.

Бетонные стены узкого туннеля, в котором по мере продвижения кардинала вспыхивали и гасли неоновые лампы, сменились каменными – из Папского дворца он перешел в нижний этаж приземистой башни, возведенной рядом с дворцом в пятнадцатом веке. Примерно через десять шагов кардинал уперся во вторую дверь, за которой открылась небольшая комната без окон, где почти все пространство занимали полки и ящики с документами.

– Ступай вперед, – приказал он. – Принеси извинения от моего имени, скажи, что я поспешно завершаю другую встречу и тороплюсь сюда. Встретишь меня в передней, проинформируешь, кто из них приехал. Мне не хочется начинать такую важную встречу, даже не зная, кто именно будет на ней присутствовать.

Шнайдер с поклоном удалился, оставив Клементи напряженно размышлять в одиночестве. Тот слушал, как удаляются шаги его ближайшего помощника, и не сводил глаз с перекрещенных ключей Папской печати и латинских букв IOR, красовавшихся на каждой папке в этой комнате. Клементи был сейчас в подвале укрепленной башни Николая V, пристроенной к восточной стене Папского дворца и служившей теперь штаб-квартирой и единственным отделением одного из самых замечательных финансовых учреждений мира. Буквы IOR сокращенно обозначали Istituto per le Opere di Religione, то есть «Институт религиозных дел», – чаще же это учреждение называли Банком Ватикана. Этот «институт», самое закрытое в мире финансовое учреждение, был главным предметом тревог кардинала Клементи.

Банк был основан в 1942 году, чтобы управлять накопленными католической церковью несметными богатствами и сделанными ею капиталовложениями. Сейчас он насчитывал чуть больше сорока тысяч вкладчиков, имевших здесь текущие счета, не платил никаких налогов и окружил свою деятельность такой непроницаемой завесой тайны, какая не снилась ни одному из знаменитых швейцарских банков[20]. В силу этого он привлекал самых богатых и влиятельных инвесторов со всего мира, но одновременно вызывал слишком много споров и подозрений.