Что она делает сейчас? Как выглядит по утрам? Возможно, возится в саду. Возможно, записалась в библиотеку.

Слишком трудно представить, что она живет как простые смертные, и не знаю, то ли это потому, что я слишком возвышал ее, слишком покровительствовал ей. Когда она не выходила на люди, часто сидела одна в комнате: диван, вышитые подушки, телевизор…

Она любила смотреть мыльные оперы, но ни один сценарист не мог выдумать драмы, подобной драме ее жизни. Но, как бы трудно ей ни приходилось (опять штампы), она не может не тосковать по той жизни, и, когда мы в последний раз виделись, ее почти раздражал тот факт, что она может свободно общаться с окружающими и заниматься своим делом.

Пока я вез ее на ринопластику, она не охала и не боялась так сильно, как в первый раз, хотя, согласно брошюре, должна была находиться «под пристальным наблюдением» все время пребывания в клинике. На этот раз она была угрюмой и насупленной, и когда я спросил, не волнуется ли она, ответ был коротким:

– С чего мне волноваться? Я всего лишь одна из сотен.

И это было именно так. Рио вполне может считаться столицей пластической хирургии. Купить новый нос было так же просто, как заказать новое платье по каталогу: можно выбрать фасон, который предпочитаешь из целой серии фотографий.

Однако я побелел от страха, когда мы вошли в приемную и увидели ее снимок, украшавший обложку одного из лежащих на столе журналов. Но она осталась совершенно спокойной. Сунула журнал мне в руку и велела читать. Во время консультации с хирургом и когда она уже сидела на каталке в больничной сорочке я держал журнал на коленях обложкой вниз и чувствовал, как он жжет кожу. Она была без макияжа, и из-под полиэтиленовой шапочки выбивалось несколько прядей темных волос. После всех формальностей пластический хирург, похожий на вкрадчивую ящерицу в хирургическом костюме, стал изучать ее профиль. Прошло два месяца с тех пор, как ее посчитали утонувшей. Ее портреты все еще будоражили прессу и публику. И хотя в сорочке и шапочке она выглядела совершенно невыразительной, с почти стертым лицом, каков был шанс на то, что он ее узнает?

Я затаил дыхание.

– Дорогой, – попросила она, – передай мне журнал. Не правда ли, она была прекрасна! Я хочу, чтобы вы сделали меня хоть немного на нее похожей. Это возможно?

Хирург едва взглянул на журнал.

– Такая трагедия, – бросил он. – Такая красавица! Предлагаю немного выпрямить здесь и здесь, а вот тут забрать ноздри. Думаю, результат вам понравится.

Она что-то пробормотала в знак согласия, и он стал разрисовывать ее лицо маркером. Я в роли мужа сидел в сторонке. Хирург, должно быть, видел таких, как она, каждую неделю. Муж увозит жену на операцию с последующим отдыхом. Пара недель на бразильском пляже, чтобы оправиться от испытания и вернуться домой удивительно похорошевшей и свежей.

И все же, должен признать, я нервничал так, как не нервничал с того дня, когда ее официально признали погибшей. Когда наутро я пришел ее навестить, пришлось минут пять стоять на больничном крыльце, держась за перила, пока ноги делали все возможное, чтобы меня подвести. Стыдно вспоминать, что боялся я не только за нее, но и за себя, и трепетал от перспективы разоблачения, возможно, думая о своем неизбежном позоре больше, чем о ее собственном.

Наконец я постарался овладеть собой. На секунду вдруг очень захотелось упасть и умереть: внезапно оторвавшийся в мозгу тромб – и все… Не более чем затянувшаяся на шее и тут же ослабевшая петля палача. И никакой больше службы ни ей… вообще никому…

Но тут я взбодрился, напомнил себе об английском происхождении. Плотно сжал губы, вскинул подбородок, подобно дворцовым стражникам, чтобы сдержать наплыв эмоций.

Я почти рассмеялся, когда увидел ее сидящей на постели и красящей ногти. Синяки под глазами, забинтованный нос и распухшее лицо… да я сам с трудом ее узнавал.

– Я ходячий кошмар, – пробормотала она, – а медсестры считают меня избалованной женушкой богатого мужа, которой нечего делать, кроме как резать совершенно нормальный нос.

Судя по всему, ей вздумалось капризничать.

Через два дня я увез ее домой. Дорога была долгой и молчаливой. Я приготовил ужин, вернее, разогрел в микроволновке два пластиковых подноса, пока она лежала на диване, укрытая одеялом, из-под которого виднелись только макушка и запавшие глаза. В следующие дни ее настроение было на редкость мрачным. Не расстроенным. Не истеричным. Но и не подчеркнутым теми исходившими от нее лучами света, которые пронизывали самые тоскливые моменты ее жизни.

Думаю, она пыталась осознать то обстоятельство, что теперь ее не узнают ни соседи, ни продавцы, ни медсестры – вообще никто!

Теперь, когда она выходит на улицу, может предпринимать любые предосторожности, какие ей угодно: переодеваться, менять выговор, изрекать не свойственные ей выражения… но драма отныне ограничена сценариями, которые разыгрываются у нее в голове. Ее вылазки больше не поднимут адреналин в крови. Занавес упал. Мыльная опера закончилась. Начинается следующий этап ее жизни…

Хотя Лидия не должна была работать по выходным, она любила приезжать в приют по субботам, потому что именно в эти дни семьи приходили выбрать себе собаку, а это означало, что ухаживать за животными приходилось меньшему количеству служащих.

Она остановилась перед офисом и выпустила Руфуса.

Эстер была в клинике. Возилась со щенком керри-блю-терьера, принятым в приют несколькими днями раньше.

– Не хочет глотать таблетки от глистов, – пожаловалась она. – Эрик подмешивает их в пищу, но он находит и выплевывает.

– Умный хитрюга, – хмыкнула Лидия.

– Да, больная задница это доказывает.

Лидия погладила шелковистую кудрявую шерстку. Пока что она черная и только через несколько месяцев приобретет чудесный голубовато-серый оттенок.

Провела рукой по маленькой бородке.

– Я раздавлю таблетку, смешаю с арахисовым маслом. Обычно это помогает, – пообещала Лидия.

– Оставляю его тебе, – обрадовалась Эстер. – Через минуту прибудет новая семья, и если я сумею уговорить их взять собаку постарше, пока этот хитрюга не попался им на глаза, все будет лучше некуда.

Лидия вывела Тайсона, Зевса и Топпера на прогулку в лес. Впереди гордо вышагивал Руфус. Все три собаки были уже старыми. Несколько лет находились в приюте и, возможно, уже не найдут новых хозяев. Тайсон волочил заднюю лапу, Зевс и Топпер огрызались и рычали друг на друга, как старые сварливые старики, каковыми они, впрочем, и были. Лидия взяла их, потому что у остальных больше шансов найти новую семью, члены которой будут бросать им палки и резиновые мячи, пока Зевс и Топпер будут грызть проволоку вольера, а Тайсон свернется клубочком и примется вылизывать лапу.

Прошлой ночью приехал Карсон, и Лидия приготовила цыплят по-пармски. Когда посуда была убрана, он сказал:

– Хорошо жить одному. Некому угождать.

Она не ответила. Выжидала.

– Но иногда бывает одиноко, не так ли?

Лидия знала об одиночестве все.

– Нет в мире совершенства, – отшутилась она.

– Не пойми меня неправильно. Я не жалуюсь. Просто задаюсь вопросом: может, есть и другой способ? Мне эта мысль покоя не дает.

– Перестань изображать романтика, – проворчала Лидия.

Было ли нечто такое, чего она не знала об одиночестве? Она так часто пробовала его на вкус…

– Теперь тебе известно, что никакой опасности нет.

Он стал растирать ее шею и плечи.

– Фью! – присвистнула Лидия. – Счастлива это слышать.

– Быть в обществе других людей, еще не значит, что ты не одинок, – заметил Карсон. – А жизнь в одиночку еще не значит, что ты одинок. Но если ты не проводишь достаточно времени в обществе людей, с которыми тебе хорошо, возможно, это нелегко.

– Карсон, – напомнила Лидия, – мы встречаемся всего четыре месяца.

Было время, когда Лидия думала – о высокомерие, всемогущее высокомерие, – что никто не испытывал одиночества, подобного ее собственному. Ее жизнь была такой особенной, настолько УДАЛЕННОЙ от обыденных переживаний. Какой же она была дурой! На свете столько одиноких людей, и она всего лишь одна из них! Разве Лоуренс не одинок? Тогда она была слепа и ничего не видела, но разве не одиночество свело и связало их?