Что касается простых людей, то невозможно вообразить себе притеснения, нищету и несчастья, от которых они страдали и страдают.

Сначала начиная с упомянутого времени[203] не было ни одного района, куда бы ни приезжали и где бы ни останавливались на постой в домах бедных людей либо вооруженные всадники, либо солдаты артиллерии, либо знать, вызванная на феодальную военную службу, либо лучники, в прежние же времена алебардщики, а в другие времена швейцарцы и копьеносцы, бесчинствовавшие там и причинявшие хозяевам бесконечное зло.

И там царят несправедливость и беззаконие, и попирают права бедняков, поскольку ратным людям платят за защиту народа от притеснений, но сами они — именно те, кто угнетает его больше всего. Бедный крестьянин должен обеспечивать тех, кто бьет его, выгоняет из собственного дома, заставляет спать на земле и грабит его добро; хотя деньги этим воякам платят за то, чтобы они охраняли и заступались за него и берегли его имущество!

Все это зло достаточно очевидно, поскольку, когда бедный крестьянин проработал целый день, надрываясь и обливаясь потом, и собрал плоды своего труда, которыми собирался жить, вдруг приезжают и отбирают у него эти плоды для передачи тем людям, которые, быть может, изобьют бедного крестьянина и уведут его лошадей, обрабатывающих землю, а она родит зерно, с чего воинам и платят жалованье. И когда бедный крестьянин работает, чтобы с большим трудом отдать свою долю налога для платы солдатам, и думает, что оставшегося хватит прокормиться этот год и посеять, к нему прибывают другие вояки, которые съедают то немногое, что удалось уберечь бедному человеку себе на пропитание.

И самое дурное, когда солдаты, не удовольствовавшись найденным в закромах крестьянина, жестокими ударами палки или копья заставляют его идти в город и покупать вино, белый хлеб, рыбу, деликатесы и прочие излишества. И по правде говоря, если бы не Бог, который советует бедным и дает им терпение, они впали бы в отчаяние. И если в прошлом солдаты творили много зла, то теперь, после смерти короля, они учиняют еще худшие злодейства[204].

Из-за непосильных налогов и поборов, которые бедные люди выплатить не в состоянии, поскольку сделать это невозможно, они умирают от голода и бед. Невыразимая печаль и страдание, жалобные слезы, скорбные вздохи и стоны опустошенных сердец вряд ли могут выразить тяжесть того бремени и величину бед, преследующих их, и несправедливость, избиения и вымогательства, которые совершаются при сборе налогов.

Что касается данных налогов, мы можем назвать их не просто непосильными, но пагубными и смертельными. Могли кто когда подумать или вообразить себе, видя этих бедных людей, когда-то называвшихся французами, что с ними будут так обращаться? Теперь мы можем сказать, что их существование хуже жизни рабов, поскольку раб ест, а этих людей самих съедают непосильные поборы — налоги на заработок, на соль, пошлины и непосильные долги.

И если раньше, во времена короля Карла VII, налоги были кратны двадцати фунтам: двадцать фунтов, сорок, и шестьдесят, то после смерти этого лорда они стали исчисляться сотнями и так выросли от сотен до тысяч. И многие округа, которым к смерти короля Карла[205] полагалось выплачивать сорок или шестьдесят фунтов в год, ко времени кончины последнего короля[206] должны были платить уже тысячи фунтов. И во времена упомянутого короля Карла герцогства, подобные Нормандии, Лангедоку (Languedoc) и другим, были оценены только в тысячи, тогда как сегодня они должны платить уже миллионы. И даже в упомянутой Нормандии, где налоги ко времени смерти упомянутого короля Карла составляли только двести пятьдесят тысяч фунтов или около того, ныне они повысились аж до одного миллиона двухсот тысяч фунтов, не считая мелких налогов, составляющих сто тысяч фунтов, и без налогов на вино, соль, таможенных пошлин и других поборов, исчисляющихся немалыми суммами. Все вместе они составляют более одного миллиона пятисот тысяч фунтов, не включая другие большие подушные налоги, установленные для упомянутых земель.

Это стало причиной огромных несчастий, поскольку некоторые люди бегут в Англию, Бретань и прочие места, другие умирают от голода в неисчислимых количествах, а третьи, видя, что им не на что жить, от отчаяния убивают своих жен и детей и затем накладывают руки на себя. И много мужчин, женщин и детей из-за того, что у них не осталось скотины, вынуждены сами впрягаться в плуг и пахать на себе, а другие работают ночью, чтобы днем их не арестовали за упомянутые долги. Из-за этого часть земель остается невспаханной, и все потому, что они во власти тех, кто жаждет обогатиться за счет добра этих людей, без их согласия и нисколько не думая о них.

И в подобной манере провинция Лангедок была жутко разорена и измучена долгами и пошлинами; так что пока был жив упомянутый король Карл VII, они платили только около пятидесяти тысяч турских ливров, а ко времени смерти последнего короля налог составлял уже более шестисот тысяч фунтов. Такое же положение было во Франции[207], Гиени, Бурбони, Руже, Куерси, Лангедоке [sic], Оверни, Форезе, Божале, Шампани, Вермоне, Ниверне, Ретеле, Лионе, и Гатинуа, Пуату, Лимузена, Артуа, Пикардии, Берри и других краях королевства, из-за чего эти земли оказались в столь плачевном положении, что описывать его было бы слишком долго…[208]

Представляется, что есть способ покончить с таким положением, если король пожелает воссоединить и полностью вернуть существовавшую с древних времен «земельную собственность короны», которая к моменту смерти короля Людовика почти целиком была раздарена многим церквям и людям, и отменить все вышеупомянутые дарения, восстановив старые принципы. И такое требование разумно, поскольку домен (demesne) — это истинное наследие короны, которое в соответствии с правом (droict) не может и не должно быть отчуждаемо. И когда оно будет возвращено и присоединено к короне, то оплата чиновникам, пржертвования и различные вознаграждения будут производиться из королевского состояния; когда же король отдает что-нибудь из своих владений, то столько же он берет у бедных людей.^{204}

Необходимо везде иметь чиновников для наблюдения, а не разрешать любому владельцу запускать и портить свое собственное хозяйство — Ne civitas defloretur minis, чтобы из-за лени и небрежности землевладельцев крупные и небольшие города не пришли бы в полный упадок и разорение. Если свобода не укоренится на этой земле, то легко предвидеть, что из этого выйдет: полное крушение всех городов и поселений.^{205}