Известен такой факт. Журналист оценил поведение канцлера Австрии как аморальное, конформистское и недостойное. Венский суд удовлетворил иск канцлера и объявил, что “пресса должна сообщать только факты, оставляя оценку самим читателям”. Европейский суд по правам человека в Страсбурге признал, что это решение несправедливо, а журналист имеет право выражать свои мнения и суждения, а таковые не могут соответствовать или не соответствовать действительности. По мнению страсбургского суда, свобода слова означает свободу не только выражать нейтральные или благоприятные мнения, но и шокирующие, вызывающие возражения и даже возмущение (“Известия” 16.11.95). По нашему мнению это верно, если не противоречит общепринятым представлениям о приличиях. Но автор книги и издатель такие нормы не переступали. Их переступал Лужков — о чем, собственно, можно было судить именно из книги.
В ст.7 Гражданского кодекса говорилось, что подлежат опровержению сведения, распространенные ответчиком, если они порочат честь и достоинство истца — если они лживы, фальсифицированы или искажены. Что же в словах, которые избрал Лужков для судебного иска является фактом, который можно проверить на достоверность?
В виде эксперимента приведем пример (“Тверская-13”, № 49, 1996). Летом 1992 Лужков подписал постановление правительства Москвы (№ 455 от 30.06.92), которым у Союза художников России изымался известный художественный салон близ метро “Октябрьская”. По иску Союза художников арбитражный суд Москвы признал это постановление недействительным (25.07.96), а апелляционная инстанция оставила решение арбитражного суда в силе (19.09.96). Оказалось, что Лужков распорядился чужой собственностью. Это и есть официальное признание нарушения закона нашим антигероем. А теперь сделаем вывод о том, что Лужков не является законопослушным гражданином и предложим ему подать на нас за этот вывод в суд.
Теперь перейдем к иску С.Донцова. Здесь дело несколько сложнее. Донцов предложил опровергнуть такую фразу из книги: “В октябре 1993 г. Донцов руководил разгромом Моссовета и захватом оказавшихся там депутатов”, а также фразу, что он “…готов был брататься с мафией, чтобы невзначай не поплатиться своей шкурой”.
Если указанный в иске факт не имел места, то это еще не значит, что кому-то нанесен ущерб. Допустим, что факта не было. Что же тогда задело Донцова? Может быть он где-либо высказывался против разгрома Моссовета? Нет. Во всяком случае, о фактах его противодействия блокированию Моссовета, изъятию документов, захвату депутатов вооруженными наемниками номенклатуры, либо о словах сожаления на этот счет, до сих пор ничего не было известно. Может быть Донцова и близко не было во время незаконного (что подтверждено прокуратурой) захвата депутатов Моссовета? Тоже нет. Он был на месте событий, и это многие могут подтвердить. Более того, как выясняется, именно в этот день Донцов появился в Моссовете в милицейской форме, которую до этого предпочитал не надевать. К чему бы это? Скорее всего, здесь Донцов хотел соответствовать роли, и это ему удалось — он подчеркнул свою принадлежность к группе вооруженных людей, набросившихся на депутатов. Китель с погонами свидетельствовал, что перед нами не просто сотрудник мэрии, но также и представитель правоохранительных органов, высокое звание которого обязывает к подчинению. Безусловно, Донцов не должен был давать никаких разъяснений о своей руководящей миссии тем, кого хватали вооруженные люди, с которыми он появился на втором этаже здания Моссовета. О его роли, между тем, участники событий вправе судить по его поведению.
Причастность Донцова к разгрому Моссовета достаточно очевидна. Он являлся руководителем структуры мэрии Москвы, которая имела прямое отношение ко всем происходящим событиям — руководил правовым управлением мэрии. Рабочее место Донцова находилось в здании Моссовета. Таким образом, появившись вместе с бандой вооруженных лиц в служебных помещениях, Донцов соучаствовал в организации безобразного действа, фактического мятежа против действующей представительной власти. И в нормальной системе именно он подлежал бы задержанию и разбирательству на предмет совершения преступления. Но в ельцинской, ненормальной системе подлежало судебному преследования как раз осуждение соучастия в мятеже.
Являясь высоким должностным лицом подразделения мэрии, а также приближенным лицом мэра Москвы Ю.Лужкова (о чем говорит выполнение столь деликатной миссии как переговоры с “ворами в законе”, а также поручение Лужкова об изъятии иконы Владимирской Божьей Матери из Третьяковской галереи с использованием ОМОНа), Донцов не мог без ущерба для своей карьеры устраниться от личного участия в ликвидации представительной власти Москвы. Речь, конечно же не идет о единоличном руководстве. (Лужков ведь тоже не может считаться единоличным руководителем уничтожения Моссовета. Тут и Ельцин свою руку приложил, и целая свора номенклатурных шавок.) Донцов руководил одним из направлений того процесса, который автор “Мятежа…” назвал “разгромом Моссовета”. Оно осуществлялось Донцовым именно в целях препятствия работе Моссовета — прежде всего, депутатского штаба, созданного в сентябре 1993 с целью восстановления конституционного порядка.
Что касается второго эпизода, то в книжке “Мятеж номенклатуры” автор за отсутствием места (да и особого интереса к фигуре Донцова) не стал подробно комментировать свое утверждение, считая, что уже одного факта милой беседы с “ворами в законе” по поводу налаживания контактов с властями достаточно для того, чтобы сформировать свое мнение целях Донцова. Шкурный интерес чиновника в данном случае лишь иллюстрация распространенного явления — сращивания номенклатуры с уголовным миром.
Понятно, что любой чиновник достаточно высокого должностного положения может стать объектом мафиозного шантажа. Уберегая свою жизнь (“шкуру”) он может идти на всяческие ухищрения. По предположению автора, Донцов в качестве такого ухищрения избрал публикацию обширного интервью о своей встрече с показавшимися ему очень интеллигентными преступными авторитетами. Стремление Донцова наладить взаимодействие между властными структурами и уголовниками автор книги расценил как братание с мафией. Ведь Донцов за мафию в своем интервью хлопотал и даже рассказывал о вполне конкретном деле, по поводу которого договаривался с преступниками.
По мнению авторов, поводом для подобного разговора за ресторанным столиком с представителями уголовного мира мог быть страх перед уголовными миром — страх перед результатами правоохранительной деятельности, которой Донцов должен был заниматься по должности, за которую, по образному выражению, мог “невзначай поплатиться своей шкурой”. Оснований для такого мнения достаточно. Ведь не может считаться случайной готовность Донцова к переговорам с “авторитетами” уголовного мира, да и их готовность к такой встрече. Сам Донцов неоднократного заявлял о том (и об этом со ссылкой на публикацию также говорится в книге), что правоохранительный органы не в состоянии защитить граждан от преступников. Именно эта беспомощность и вызывала, по-видимому, состояние страха.
Резкие оценки в адрес Донцова касаются оценки фактов и поведения. Факт беседы Донцова с уголовниками в ресторане оценивается как “братание с мафией”, предполагаемый мотив — как опасения за свою “шкуру”. Разумеется, оценки автора не могут быть приятными Донцову. Но критические оценки, даже если они высказаны в самой резкой и нелицеприятной форме, не могут считаться моральным ущербом. Тут есть просто вывод, который наблюдатель номенклатурного сговора с бандитами, делает исходя из своих моральных установок. У Донцова они принципиально другие. И вот эти “другие установки” чиновник пытается навязать суду. Чтобы и судьи тоже в какой-то момент могли перейти черту и сговориться по поводу своей “шкуры”, своей карьеры.
Мы сошлемся еще и на то, что упомянутое интервью не скрылось от оценки другого автора — С.Говорухина, который в книге “Великая криминальная революция” (с.50), быть может иначе, но не менее жестко оценил попытку установления контактов между официальными властями и уголовниками. Говорухин пишет об упомянутом интервью Донцова: “Материал, я считаю, программный. Его можно рассматривать как начало открытой пропаганды в пользу мафии. Доводы все те же: мафия хочет порядка, какой же смысл бороться с мафией? <…> Вывод полковника: с мафией можно и нужно договариваться. Вот ради чего затеяно все интервью”.
