На следующий день Скотт поднялся рано и покинул номер дешевого мотеля еще до рассвета. Когда забрезжил сумрачный свет ноябрьского утра, его автомобиль уже стоял напротив дома, где вырос Майкл О’Коннел. Выключив двигатель, Скотт приготовился ждать, ощущая в салоне дуновение зимы. Это была унылая улица — лишь ступенькой выше трейлерного парка, — застроенная неказистыми домишками, нуждавшимися в ремонте. Краска на них облупилась и слезала клочьями, водосточные трубы повисли, отцепившись от крыш, дворики перед домами были завалены сломанными игрушками, ржавеющими автомобилями и разобранными снегоходами. Наружные входные двери хлопали на ветру. Стекла во многих окнах были частично выбиты и заменены кусками толстой пластмассы. Казалось, у обитателей этих домов нет никакого будущего. Все, что им было доступно, — приобрести лотерейный билет и мечтать о мотоцикле, украсить себя татуировкой, купить ящик спиртного и надраться в субботу до бесчувствия. Интересы подростков крутились в основном вокруг хоккея и проблем с возможной беременностью, а люди постарше думали прежде всего о том, будет ли их пенсия достаточной для того, чтобы прожить на нее без талонов на льготную покупку продуктов. Это было одно из самых безрадостных мест, какие Скотту приходилось когда-либо видеть. Как и накануне у школы, он чувствовал себя здесь абсолютно лишним, чужим.

Он наблюдал за утренней суетой: детишками, торопившимися на школьный автобус, прохожими, несущими на работу судки с обедом. Когда основной поток людей схлынул, он вылез из машины. В кармане у него была пачка двадцатидолларовых купюр, значительная часть которых, как он подозревал, будет в этот день истрачена. Он направился к дому, стоявшему напротив жилища О’Коннелов.

Скотт громко постучал в дверь, не обращая внимания на доносившийся из-за нее хриплый и яростный собачий лай. Прошло несколько секунд, женский голос сердито прикрикнул на собаку, и внутренняя дверь отворилась.

— Да? — В дверях стояла женщина лет сорока в розовой кофте с логотипом фирмы, торгующей бакалейными товарами. К ее нижней губе приклеилась сигарета. В одной руке она пыталась удержать в равновесии чашку кофе, другой ухватила собаку за ошейник. — Прошу прощения, он, вообще-то, дружелюбный пес, но вечно пугает людей, прыгает и прыгает вокруг. Муж говорит, что я должна выдрессировать его, но… — Она пожала плечами.

— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал Скотт через стекло наружной двери.

— Вы что-то хотели?

— Я из Отдела пробации штата Массачусетс, — соврал он. — Мы проводим опрос в связи с необходимостью вынесения уголовного наказания одному парню, впервые совершившему преступление, Майклу О’Коннелу. Он жил в доме напротив. Вы его знали?

— Немного, — кивнула женщина. — В последний раз видела его года два назад. А что он натворил?

Задумавшись на секунду, Скотт ответил:

— Он обвиняется в ограблении.

— Украл что-то?

«Да, много чего», — подумал Скотт, но вслух сказал:

— Вроде того.

— И вляпался? — презрительно фыркнула женщина. — Я думала, он умнее.

— Толковый парень?

— Разыгрывал из себя толкового. Это две большие разницы.

Скотт улыбнулся:

— Как бы то ни было, нас интересует его прошлое. Мне надо будет поговорить с его отцом, но иногда соседи, сами понимаете…

Можно было не продолжать: женщина энергично кивнула:

— Я не так уж много знаю. Мы приехали сюда всего два-три года назад. А его папаша обитает здесь аж с ледникового периода. Соседи его не очень-то жалуют.

— Да? А почему?

— Он работал на верфях в Портсмуте. Произошел какой-то несчастный случай, после чего он оформил инвалидность. Говорит, повредил спину. Теперь каждый месяц получает чек от компании, от штата и от федералов тоже. Однако для человека с поврежденной спиной он перемещается что-то уж слишком шустро. Халтурит кровельщиком, что тоже довольно странно для того, кто называет себя инвалидом. Муж говорит, что ему платят «черными», без оформления налога. Я все время жду, что явится какой-нибудь налоговый инспектор и начнет приставать со своими вопросами.

— Но это не объясняет, почему к нему так относятся.

— Да просто он тупой злобный пьяница. А когда напивается, начинает скандалить. Среди ночи можно услышать, как он поносит всех самыми непотребными словами, только вот непонятно, на кого он орет, потому как рядом никого нет. Иногда выходит из своего свинарника, который он называет домом, и начинает палить куда попало из старого ружья. Вокруг ребятишки бегают, а ему хоть бы что. А однажды застрелил соседскую собаку. Слава богу, не мою. Открывает огонь без всякого повода, просто дурь на него находит. Одним словом, приятного в нем мало.

— А сын?

— Я уже сказала, что плохо знала его. Но, как говорят, яблоко от яблони… Похоже теперь, что так оно и есть.

— А что насчет матери?

— Она умерла. Я ее никогда не видела. Несчастный случай вроде бы. Некоторые говорят, что покончила с собой, а другие утверждают, что ее благоверный приложил руку. Полиция дотошно копалась в этой истории, слишком уж все было подозрительно. Но в конце концов отступилась. Не знаю, может, в старых газетах есть что-нибудь об этом. Это случилось еще до того, как мы приехали сюда.

Пес опять залаял, и Скотт сделал шаг от двери.

— Большое спасибо, — сказал он. — И последнее: пожалуйста, не рассказывайте соседям о нашем разговоре. Иначе бесполезно будет их расспрашивать.

— Да ладно, ладно… — Женщина отпихнула ногой пса и затянулась сигаретой. — Послушайте, а вы там, наверху, ничего не можете сделать с этим окаянным папашей? Может, и его заодно засадите? У нас тут стало бы намного спокойнее, это уж точно.

Все утро Скотт бродил по соседним домам, задавая вопросы под разными предлогами. Лишь один раз у него потребовали удостоверение, и он быстренько свернул разговор. Узнал он немного. Семья О’Коннел жила в этом месте дольше большинства соседей и пользовалась такой репутацией, что никто не стремился сблизиться с ними. Неприязнь к ним помогла Скотту в одном отношении: люди говорили о них, не сдерживаясь. Но рассказывали они в основном лишь то, что Скотт уже знал или о чем догадывался.

Он не видел, чтобы О’Коннел-старший выходил из дому. Правда, он мог это сделать, пока Скотт беседовал с кем-то из соседей. Но маленький черный пикап «додж» не выезжал со двора. По-видимому, он принадлежал отцу Майкла.

Рано или поздно ему придется постучаться в этот дом, но Скотт пока не придумал, какой избрать предлог. Он решил нанести перед этим еще один визит, в местную библиотеку, и попытаться выяснить там обстоятельства смерти матери О’Коннела.

Библиотека, по контрасту с остальными обветшалыми домишками в этой округе, была двухэтажным строением из стекла и кирпича, стоявшим рядом с новым полицейским участком и прочими административными зданиями.

Скотт подошел к хрупкой худощавой женщине лет на пять старше Эшли, которая сидела за столом и закладывала в книги библиотечные карточки. Она подняла голову и любезно произнесла:

— Я вас слушаю.

— Скажите, у вас есть школьные альбомы, а также микрофильмы со статьями из местных газет?

— Да, конечно. Зал микрофильмов вон там. — Она указала на одну из боковых дверей. — Разобраться там несложно. Но, может быть, вам надо показать, как обращаться с аппаратом?

— Нет, спасибо, я, наверное, справлюсь. А школьные альбомы?

— Они в справочном отделе. Какой выпуск вас интересует?

— Школа имени Линкольна. Тысяча девятьсот девяносто пятый год.

Библиотекарша удивленно воззрилась на него и усмехнулась:

— Надо же, мой класс! Может быть, я могу вам чем-то помочь?

— Значит, вы знали некоего Майкла О’Коннела?

Женщина застыла и молчала несколько секунд, на лице ее отразились неприятные воспоминания.

— Что он натворил? — спросила она шепотом.

Салли рылась в трактатах по правоведению и в уголовно-процессуальной хронике в поисках того, что ей нужно, хотя что именно ей нужно, она плохо представляла. Чем больше она читала и анализировала прочитанное, тем больше мрачнела. Это было совсем не то что разбирать преступление в абстрактно-интеллектуальной атмосфере суда, вникая в показания свидетелей и полицейских, в аргументы сторон и материалы судебной экспертизы и добиваясь торжества правосудия. Правовая система игнорировала человеческий аспект при рассмотрении криминальной практики, выхолащивала реальность, превращая ее в подобие театрального представления. Салли чувствовала себя в этой атмосфере как рыба в воде. Но сейчас она предпринимала шаги совсем в ином направлении.